Показать все теги
25 марта 2000 г. Е. А. Горюнову исполнилось бы 60 лет. Трудно даже представить себе, сколько сделал бы еще этот талантливый и разносторонний исследователь, если бы 19 лет тому назад его жизнь внезапно не оборвалась. Однако и сделанного за короткую, но яркую жизнь достаточно, чтобы вспоминать о нем сейчас не просто как о друге и коллеге, но и как об ученом, внесшем значительный вклад в изучение проблем происхождения славян и их ранней истории.
Как известно, тема эта практически неисчерпаема, она охватывает широкий круг вопросов, рассматриваемых историками, лингвистами, археологами. В свою очередь, сфера археологии ранних славян включает изучение целого ряда культур Центральной и Восточной Европы от латена до Средневековья. Основные научные интересы Е. А. Горюнова оказались связаны с проблемой появления раннеисторических славян в Днепровском Левобережье — регионе, ранее считавшемся неперспективным. Его предшественники и учителя, И. И. Ляпушкин и М. И. Артамонов, придерживались мнения, что славяне здесь появились относительно поздно, во времена роменской культуры. Иную точку зрения отстаивали киевский ученый В. Н. Даниленко и присоединившийся позднее к его концепции П. Н. Третьяков. По их мнению, основная линия славянского этногенеза была связана с наследием зарубинецкой культуры. Для того чтобы подкрепить новыми материалами гипотезу формирования славянства в пограничье лесостепи и лесной зоны Поднеп- ровья, П. Н. Третьяковым и была организована Верхнеднепровская экспедиция, активное участие в работе которой со второй половины 1960-х гг. принял Е. А. Горюнов. В это время основные работы проводились в Среднем Подесенье, где был обнаружен ряд памятников первой половины и третьей четверти 1 тыс. н. э. В 1967—1970 гг. Е. А. Горюновым были проведены раскопки на поселении Целиков Бугор и связанном с ним могильнике Смяч, а также на селищах Чулатово и Заярье. В 1970 г. Евгений Алексеевич возглавил разведку, обследовавшую р. Снов в районе Чернигова. Небольшие раскопки были проведены на таких поселениях, как Клочков, Ровчак, Змеевка. Материалы раскопок дес- нинских памятников были оперативно опубликованы в ряде статей.
Здесь следует отметить, что работы в Черниговском Подесенье получили продолжение — с 1974 г. здесь вели раскопки раннеславянских памятников киевляне (Е. В. Максимов и автор), с начала 1980-х гг. — ленинградцы (Г. А. Щеглова, Г. А. Романова, М. Б. Щукин) и местные археологи (А. В. Шекун).
Исследования в Подесенье заставили Е. А. Горюнова обратить внимание на смежные районы лесостепи, где до сих пор встречались лишь многочисленные памятники черняховской культуры, а также разрозненные материалы раннеримского и раннесредневекового периодов. Основательные разведки на территории Сумской и Полтавской обл. позволили наметить для раскопок несколько памятников. Широкие исследования были проведены на поселении Хитцы в устье Удая. Образцовые раскопки 1973—1976гг. сделали этот памятник с пеньковским и сахновским слоями классическим для днепровского левобережья раннесредневекового периода. Заслуживает внимания также поселение Вовки с позднеза- рубинецким и волынцевским горизонтами. Все эти интереснейшие материалы позволили Евгению Алексеевичу найти новые подходы к вопросам формирования раннесредневековых культур Левобережья (пеньковской и колочинской) на основе позднезарубинецких и киевских древностей, определить их роль в сложении последующих волынцевской и ро- менской культур. Эти разработки и легли в основу кандидатской диссертации, защищенной в 1977 г., а затем и монографии «Ранние этапы истории славян Днепровского Левобережья» (Л., 1981). Эта книга, опубликованная 19 лет назад, составила этап в изучении данного региона и, безусловно, не утратила своего значения до настоящего времени.
Затем Е. А. Горюнов сосредоточил свое внимание на малоисследованной территории — Курской и Белгородской обл. Основываясь на материалах работ предшественников — Г. П. Сосновского, Ю. А. Липкинга, Э. А. Сымоновича, его экспедиция со второй половины 1970-х гг. охватила разведочными, а потом и стационарными работами верховья Пела. В этом относительно небольшом регионе удалось зафиксировать десятки памятников I тыс. н. э. Особый интерес представляют широкомасштабные исследования познезарубинецкого поселения и колочинского могильника Картамышево II, а также поселения гуннского времени Песчаное, полная публикация которых еще ждет своего часа.
Творческая атмосфера экспедиции позволила приобрести бесценный полевой опыт помощникам и соратникам Евгения Алексеевича— Г. А. Романовой, О. А. Щегловой, M. M. Казанскому, И. А. Бажану и др. Отметим также, что «бросок на восток» значительно расширил представления обо всех указанных культурных группах первой половины — третьей четверти I тыс. н э., привлек внимание к водоразделу Днепра и Дона. Работы в этом регионе начиная с 1980-х гг. были продолжены В. М. Горюновой, Г. А. Романовой, О. А. Щегловой, Н. А. Тихомировым, А. М. Обломским. Позднее к ним подключились А. Н. Некрасова, В. В. Приймак, автор и др. В настоящее время древности познеримско- го времени изучаются археологами Москвы, Воронежа и Липецка еще восточнее — на территории Верхнего Подонья.
Вклад Е. А. Горюнова в археологическую науку не исчерпывается полевыми исследованиями. Значительные усилия были затрачены на введение в научный оборот обширных музейных коллекций, остававшихся неопубликованными на протяжении долгих лет. Таковы были материалы, хранящиеся в фондах музеев Курска, Гомеля, Могилева, Смоленска и др.
Разнообразные собственные экспедиционные работы, знакомство с археологическими коллекциями и многочисленными изданиями по раннеславянской археологии, опубликованными как в СССР, так и за рубежом, участие в отечественных и международных конференциях позволили Е. А. Горюнову стать одним из наиболее активных и квалифицированных археологов-славистов. Его работы отличает высокий процент «попадания в яблочко» — новые находки подтвердили многие гипотезы Евгения Алексеевича. Основным его достижением следует считать исследование массовых памятников Левобережья Днепра периода выхода славян на историческую арену, а также предшествующих и последующих периодов. Для этой территории и этой эпохи ученым впервые разработана и применена методика поиска поселений, установлены критерии анализа керамических материалов, позволяющие выделить различные культурно-хронологические группы. Успешное применение этой методики дало возможность наметить основные культурные группы, связанные с процессами формирования и развития исторического славянства: 1) позднезарубинецкие памятники (I—II вв.); 2) киевская культура (III—V вв.); 3) раннесредневековые славянские культуры — пеньковская и колочинская (V—VII вв.); 4) волынцевская культура (VIII—IX вв.). Е. А. Горюновым был поставлен вопрос о чересполосном существовании на Левобережье Днепра памятников киевского и Черняховского типов, отмечено генетическое родство колочинской и пеньковской культур, намечена граница между ними, проходившая по средним течениям левых притоков Днепра. Применительно к Верхнему Поднепровью им показано различие между культурами Колочин, с одной стороны, и Тушемля-Банцеровщина, с другой, которые ряд исследователей склонны были объединять в единую культуру днепровских балтов раннего Средневековья. Значительный вклад был внесен и в разработку проблемы сложения волынцевской культуры, контактов ее носителей с алано-болгарскими племенами, связи с последующими роменскими древностями.
Работы Е. А. Горюнова послужили толчком к подготовке диссертаций по различным вопросам раннеславянской археологии Днепровского Левобережья автором (1980), О. А. Щегловой и О. А. Макушниковым (1987), М. В. Люби- чевым (1994) и др.
В дальнейшем Евгений Алексеевич планировал крупное исследование, посвященное сравнительному анализу трех славянских культур раннего Средневековья — пражской, пеньковской и колочинской. Так как он удачно сочетал в себе достоинства своих учителей — широту охвата проблемы П. Н. Третьякова и строгий, скрупулезный подход к источнику И. И. Ляпушкина, то можно не сомневаться, что такая работа стала бы крупным событием в славянской археологии. Однако этому не суждено было случиться. В 1981 г. Е. А. Горюнова не стало. Память о нем, добытые им материалы и написанные статьи и монография навсегда останутся с нами.
Р. В. Терпиловский
Памяти друга
25 марта 2000 г. Евгению Алексеевичу Горюнову исполнилось бы шестьдесят лет. Так и хочется сказать: «только шестьдесят», но все же надо признать, что это далеко не молодость, а в полной мере значительный возраст. Все дело в том, что мы, его друзья, коллеги и ученики, состарились вместе, не замечая, или, скорее, делая вид, что не замечаем, как превращаемся в пожилых мужей и дам, а Женя всегда оставался с нами сорокалетним, таким, каким мы его знали и запомнили, помним и сейчас.
Он был небольшого роста, большеголовый, коренастый и крепкий, для большинства — угрюмый, нелюдимый и упрямый, для близких людей — отзывчивый, добрый, даже сентиментальный и очень надежный человек. Он любил новые и красивые галстуки и вообще новую одежду, но всегда с огромным внутренним напряжением облачался в парадный костюм для доклада или конференции и чувствовал в нем себя весьма неловко.
Известным ученым, начитанным человеком, большим любителем поэзии и литературы, особенно книг о путешествиях, он сделал себя сам, во многом вопреки судьбе, предопределенной семьей, где появился на свет, и обстоятельствами.
Он родился вторым сыном (на 13 лет позже первенца) в семье сотрудника «Большого Дома» Алексея Алексеевича Горюнова, который начал там истопником и за двадцать восемь лет дослужился до майора (ум. 1961). Об этом факте, который в советской реальности мог быть скорее плюсом, чем минусом, Женя всегда умалчивал и этому было объяснение. Из блокадного Ленинграда в ярославскую деревню, где оказались тогда на родине мамы Женя и его старший брат, пришло сообщение о разводе. Мать, Мария Васильевна, малограмотная крестьянка из многодетной семьи, с трудом умевшая читать и писать, никогда не работавшая на производстве, завербовалась на Кировский завод и в 1944 г. смогла вернуться в Ленинград (может быть, вернее будет сказать — от отчаяния бросилась в Ленинград, где жил теперь уже бывший муж). Старшего сына отец взял в новую семью. Для младшего там места не нашлось. Мать была в панике: как прописаться, как работать без специальности, как «тянуть» себя и тогда четырехлетнего мальчика в голодном и разоренном войной городе, где и детсада при заводе еще не было. У Жени на всю жизнь осталась глубокая детская обида на то, как его «делили» отец и мать, подталкивая друг к другу со словами «возьми его себе». Его оставили с матерью. Потом почти двадцать лет он практически не видел отца. Последний бывшую семью не навещал, но Женя, по настоянию матери, ходил несколько раз «в гости», после чего возвращался домой с обостренным чувством унижения и протеста.
Началась жизнь в коммунальных квартирах Ленинграда. Сначала на проспекте Маклина, потом в домах, построенных пленными немцами для рабочих Кировского завода. Детство прошло во дворах с их обычными развлечениями (коньки, горки, футбол, катание «на колбасе» трамвая) и постоянных драках, дележе «территорий», где формировался характер и осознание того, что только ты сам можешь постоять за себя, и помощи не будет. К нему приклеилась кличка «Жора». Некоторые приятели по двору оказались позднее даже в заключении. Мать никак не способствовала общему развитию сына. Ему запрещалось ходить в гости и приводить друзей к себе. Эта отчужденность и сознание того, что он почти всем в тягость, сохранились на всю жизнь и определили многие его черты характера и поступки. Учеба же давалась легко, особенно математика, проблем не было, очень увлекали шахматы и шашки, книги читал «запоем». На вопросы родственников, что подарить, всегда отвечал однозначно: «книгу».
После десятого класса и уговоров матери Евгений поступил в среднее мореходное училище. Главными аргументами было то, что там казенное питание, обмундирование и казарменное положение. Для бедной семьи что могло быть лучше? Подспудно мать, видимо, хотела и оторвать взрослеющего сына от дворовой среды. Во время практики ходили на баржах по Волго-Балту и Верхней Волге, но «казарменный» быт был не по душе. Последовали уход в «самоволку», единственно возможный повод для исключения из училища, и столь ожидаемое отчисление. Потом около полу- года работал в механическом цеху № 17 Кировского завода. Сверлил какие-то отверстия в деталях танков. Впоследствии Женя не раз с упоением рассказывал о катаниях на автокарах в ночную смену по огромному пустому цеху завода.
Сказочно повезло со службой в армии. Служил в ракетных войсках под Ленинградом, при классах по повышению квалификации офицерского состава. Там и жил при классах с двумя ребятами из Москвы и Ленинграда, оказавшимися из очень интеллигентных семей (один из них сын писательницы Веры Кетлинской). Это были годы усиленного самообразования — занимался немецким языком, много читал, благо недостатка в книгах и журналах не было. Непосредственный высший начальник, полковник по званию, искренне поощрял ребят в занятиях и чтении. К концу службы сформировался особый интерес к истории и, прежде всего, к древней истории. Армия переломила Женину судьбу, заставила или, скорее, позволила сменить жизненные ориентиры. Задумался о серьезном образовании. Еще до формального окончания армейской службы был отпущен для сдачи экзаменов в Ленинградский университет.
Кафедру археологии на истфаке, кажется, выбрал в какой-то мере случайно. А вот специализация по неолиту случайной уже не была. Для Евгения выбор руководителя даже после армии был проблемой, прежде всего проблемой общения. Ведь даже на улице он стеснялся и в тридцать лет спросить время у прохожего, а на четвертом десятке ему было неловко расспрашивать местных жителей о древностях, урочищах и дорогах, и он всегда предпочитал, чтобы это сделал кто-то другой. На кафедре археологии ЛГУ проще всего для него оказалось общение с Татьяной Дмитриевной Белановской, Т. Д. или ТЭДИ, как ее любовно звали студенты, на что она не обижалась, тем более именно с поездки на Дон начиналась тогда археологическая практика первокурсников. Татьяна Дмитриевна задала тон научной деятельности Е. А. Горюнова, привила ему привычку к тщательности и скрупулезности, щепетильность, не позволявшую пропустить чье-либо имя в историографии, стремление к тотальному сбору материала, внимание к правильности русского языка. Уже первая курсовая работа Е. А. Горюнова была посвящена одной из ключевых тем археологии Восточной Европы — проблеме зарождения земледелия. Школа раскопок Ракушечного Яра на Дону с его сложной стратиграфией явилась основой знаний о полевой методике работ. Потом были экспедиции А. П. Окладникова, позднее, после окончания университета, — раскопки И. И. Ляпушкина в Гнездово, разведки и раскопки П. Н. Третьякова в Подесенье.
Учился истово и с интересом, всецело отдавал себя науке, а во время зимних каникул всегда подрабатывал на заводах. Несмотря на вспыльчивый характер, был отходчив и незлопамятен. Людей, которые ему были чужды и несимпатичны, просто не включал в орбиту своей жизни. Увлекался футболом и сам любил играть. Был страстным болельщиком и на стадионе, и у телевизора, когда семейным человеком уже не мог так свободно и постоянно ходить на футбол.
Страшно был доволен, когда удалось получить однокомнатную кооперативную квартиру на Гаванской улице, перестать снимать комнаты и впервые почувствовать себя независимым. Образ жизни Евгения был аскетичен и прост, казалось, что вещная ее часть ему просто неинтересна, но это было не так. Он ценил и любил красивые вещи, комфорт и уют, но в реальности лишь в последние годы жизни смог их себе позволить. Это отчасти компенсировалось стремлением к почти армейскому порядку на рабочем столе, аккуратностью и точностью архивных выписок и своих записей. Он любовно оформлял папки с материалами и своими заметками, часто из жести вырезая для них различные фибулы и бляшки, делал наклейки.
После окончания в 1967 г. кафедры археологии Е. А. Горюнов был принят в ЛОИА АН СССР стажером-исследова- телем, но отнюдь не по прямой археологической специализации — каменному веку, а в группу славяно-русской археологии, где в качестве начальной ему была определена историографическая тема о раннеславянских древностях в чешской, немецкой и польской литературе, которая в дальнейшем вылилась в опубликованный в одном из номеров «Советской археологии» обстоятельный обзор. Это был резкий перелом в направленности его научной работы, а ведь в начале карьеры даже небольшая смена в специализации рассматривается по молодости обостренно. Не знаю, сколь это значимо, но причину, может быть, стоит и объяснить. П. Н. Третьяков, игравший тогда ведущую роль в славистике Ленинграда, обратился к заведующему ЛОИА АН СССР М. К. Каргеру с просьбой— а в устах П. Н. Третьякова это было почти требованием — о необходимости включения в состав института специалиста по теме ранних славян. Сам П. Н. Третьяков никакой кандидатуры не имел, но М. К. Каргер его пожелание исполнил. На кафедре археологии ЛГУ в выпускной группе необходимого специалиста не оказалось, но Евгений согласился сменить тематику ради поступления в институт. Об этом ни он, ни его коллеги-слависты впоследствии не пожалели. П. Н. Третьяков же испытывал определенные трудности в общении с Евгением и неоднократно сетовал: «Я обращаюсь к нему, а он насупился и молчит».
Вклад Е. А. Горюнова в науку специально рассматривается Р. В. Терпиловским. Я же, поскольку много работал с Женей в экспедициях И. И. Ляпушкина, деснинских экспедициях П. Н. Третьякова, экспедициях, возглавлявшихся самим Женей (а он в моей), и поскольку мы вообще были достаточно близкими и откровенными между собой людьми, постараюсь и дальше отметить некоторые личные черты Евгения Алексеевича как человека, без которых любые научные взгляды и позиции останутся односторонними.
Десна. Экспедиции Петра Николаевича Третьякова. Обычно приезжаем в большое украинское село на Черниговщине, а именно таковые привольно и живописно раскинулись вдоль широкой поймы Десны, да еще с такими поэтичными названиями, как Вишенки или Черешенки. И только въезжает в село экспедиционная машина и П. Н. Третьяков начинает расспрашивать, где сельское начальство и где можно поселиться (жили по домам колхозников), как весь небольшой состав отряда, обычно не более 5—7 человек, высыпает к книжному магазину, которые всегда были в селах и не пользовались особой популярностью среди местных жителей. Все и всегда покупали массу книг — от томиков Леонида Андреева до изданий отечественной и зарубежной фантастики, всего того, что в Ленинграде, если только не заниматься специальными поисками и не переплачивать, купить в книжных магазинах было попросту невозможно. П. Н. Третьяков не имел привычки задерживаться долго на одном месте. Сколько книжных магазинов мы тогда пересмотрели! Евгений был страстно увлечен этой книжной эпопеей и собрал целую библиотеку «деснинской» литературы.
Первые экспедиции на Десну. Женя был старше нас, студентов, за плечами была армия и университет, но в быту и в работе он ни в чем не ставил себя выше, и сейчас даже кажется странным, что его никак не выделял П. Н. Третьяков, не поручая никакой иной археологической работы кроме землекопной. П. Н. Третьяков смотрел на всех лишь как на квалифицированных рабочих — один уже закончил университет и стажер, другие еще учатся. Важно подчеркнуть, что в личном плане это Евгения никак не задевало. Он азартно копал, спорил о том, куда идет стенка полуземлянки, а поскольку физически был крепок, то и задавал высокий общий темп работ. П. Н. Третьяков же сам, не вникая в наши дискуссии, сверху раскопа почти в чистовом варианте рисовал планы землянок и ям, стоя или сидя на раскладном стульчике рядом с супругой.
Руководство экспедициями давалось Евгению Алексеевичу с огромным внутренним напряжением, но выезжать в поле ежегодно он считал для себя просто необходимым. Я помню, как после защиты наших диссертаций, случившейся в один день 20 мая 1977 г. на заседании ученого совета Института археологии в Москве (Б. А. Рыбаков специально выделил его для ленинградских славистов), Е. В. Горюнов поехал со мной в июне в разведку в Ильменское Поозерье. Жили в Юрьевом монастыре, много ходили в разведку, вскрыли втроем немалую площадь на селище Васильевское на р. Веряже. Евгений постоянно шутил, был весел до озорства, засушивал на булавках по окнам стрекоз для дочки, с удовольствием ловил рыбу и на удочки, и с сеткой, ночью лазил по залитой болотистой пойме, утопая в грязи, под покровительственные команды экспедиционного шофера, а вечерами был не прочь пропустить рюмочку и откровенно к этому подначивал. Подобного просто не могло быть там, где он становился руководителем. Это был совсем другой человек. Все объясняется очень просто — не было груза ответственности, рядом были люди, которых он хорошо знал и с которыми мог быть самим собой.
Внутренняя скромность, стремление не быть в центре внимания, полное отсутствие какой-либо публичности в реальности мешали не только работе в экспедициях, где приходилось общаться и договариваться со многими людьми, но и работе в институте. При его тщательности и ответственности массу времени занимало у Евгения руководство аспирантурой ЛОИА. Аспиранты со своими документами приходили к нему даже домой. Мучительно давались и научные доклады, особенно первые, не в смысле подготовки текста и материала — все выверялось и готовилось досконально и не раз, а в смысле их публичного произнесения даже на заседаниях родной группы славяно-русской археологии.
Несмотря на внешнюю угрюмость и замкнутость, Евгений Алексеевич был внутренне мягок и даже несколько сентиментален, любил кошек. Безумно был счастлив, когда появилась долгожданная дочка Настя. В день ее рождения 1 апреля был в институте и молчал, рисуя керамику, и сообщил нам о пополнении семейства лишь на следующий день, наивно оправдываясь: «Я думал, что вы не поверите». С Настей он уже в счастливом варианте как бы переживал свое собственное детство. Азартно и с интересом играл в детские игры, увлеченно лепил и мастерил игрушки. А покупать вообще предпочитал игрушки мягкие. С наслаждением читал детские книги, причем первым читал их сам, и под предлогом, что надо иметь книги «на вырост», активно пополнял свою библиотечку. С удовольствием и гордостью водил дочку в детский сад, вызывая добрые усмешки сотрудников, для которых это была рутинная обязанность. Вспоминаю фразу М. В. Малевской: «Встретила сегодня утром Женю Горюнова с Настей на руках, несет ее как хрустальную вазу».
Во многом жизненный комфорт для Евгения создавала его жена Валя, с ее страстью к разведению цветов и в квартире, и на общественном балконе многоэтажного дома, стремлением к домашнему уюту и порядку. Эти люди, на первый взгляд такие разные, органично дополняли друг друга. Мы знали, что убедить в чем-то Евгения в жизненном плане очень сложно, а с первого раза почти невозможно. Тогда обращались к Валентине и объясняли суть просьбы, начиналась внутрисемейная работа и недельки через две Евгений Алексеевич менял свое изначально негативное восприятие. Естественно, научных взглядов это не касалось.
Особые отношения сложились у него с Мишей Казанским, хотя статуса официального руководства не было. Это было настоящее научное партнерство, они азартно спорили, с увлечением работали над научными статьями. Евгений Алексеевич был очень привязан к Михаилу, относился к нему, по сути как к младшему брату, очень сопереживал ему в перипетиях его личной жизни. Однако часто бесцеремонно мог напрямую высказать все, что о нем думает, а потом в ответ на дружеское замечание о его манере разговора смущался и удивлялся: «Неужели я мог так говорить, я же не хотел». Вероятно, в этом общении с М. Казанским он полностью раскрепощался, тем более что с возрастом уже появилось и желание делиться знаниями с человеком, близким ему по научным взглядам. Потом Михаил уехал во Францию. Евгений Алексеевич очень радовался, что темой ранних славян стала заниматься Оля Щеглова, и щедро отдавал ей свои материалы, хотя с самого начала несколько опасался ее задиристой независимости.
Научные труды Евгения Алексеевича, несомненно, останутся в нашей историографии, полученные материалы сохранятся в музеях, но человеческая память, к сожалению, коротка, и личность Жени забудется, как во многом, кроме близко знавших его людей, забылась уже сейчас. Не знаю, насколько мне это удалось, но я хотел, чтобы грядущие исследователи представляли Е. А. Горюнова не только как ученого, но и как человека — сложного по характеру, упрямого, противоречивого, далеко не ординарного, но честного и принципиального, несмотря на все изломы его нелегкой судьбы. Как же жаль и обидно, что так часто хорошим людям достается столь непростая и короткая жизнь.
E. H. Носов
Из сборника «Культурные трансформации и взаимовлияния в Днепровском регионе на исходе римского времени и в раннем Средневековье», 2004.
Статья Е. Н. Носова и Р. В. Терпиловского были опубликованы в Археологических Вестях ИИМК РАН № 8. С. 325—331
