Показать все теги
Часть III. Врата бессмертия.
Прочь, о Смерть! Ступай другим путем!
Твой собственный (путь) иной, чем путь,
исхоженный богами.
Ригведа
В предыдущих частях мы познакомились с содержимым причерноморских курганов и узнали о его близости к мифологии арийской "Ригведы". На многих примерах мы могли убедиться в величии культуры развитого первобытнообщинного строя, возросшей до обычая "космических странствий" и идеи бессмертия.
Об этой идее и пойдет речь в заключительной части.
"Многознание не научает быть умным. Умен тот, кто умеет связать", — говаривали древние греки. Знания творцов "степных пирамид" были неизмеримо скромней современных. Но вот по части связывания воедино всех сторон и проявлений своего бытия... Предкам удалось соединить даже то, что современной культуре представляется совершенно несоединимым: жизнь и смерть человека!
Заблуждения древних? В религии — да. Но не будем забывать, что религия, искусство и т. д. оформляются в классовых обществах. В доклассовых же обществах, когда создавалась и "Ригведа" и степные курганы, существовало нечто иное: практически нерасчленимый сплав зачатков и религии, и искусства, и философии, и науки. Соответственно с этим были не только желаемые, но и реальные достижения в преодолении смерти, и коренились они в зачатках не религии, а науки.
Рассмотрение научных (первобытно-научных) возможностей выхода на бессмертие — вот основная задача заключительной части.
"Даже Павши, Имя Они Оставят!"
Во второй половине III тысячелетия до нашей эры, когда сформировавшаяся в Азово-Черноморских степях индоиранская общность племен переживала внешний расцвет, а вместе с тем начало увядания первобытнообщинного строя, существовали уже и Египет и Шумеро-Аккадское царство. Его купцы и воины достигали северных пределов Месопотамии и долин, ведущих в Закавказье и Малую Азию. Эти и другие обстоятельства приводили в движение массы кавказских и балканских племен, часть которых вливалась в состав индоиранцев. Заметны переселения и в обратном направлении: из северонричерпоморских степей на Кавказ и Балканы.
Словом, существовал демографический и культурный обмен. Он прослеживается на основании всевозможных археологических данных: в останках людей, в химическом составе металлических изделий, в конструкции повозок, в системах мер и весов, в памятниках духовной культуры... Среди них есть и такие, которые раскрывают древнейшее столкновение первобытного (индоиранского) и раннеклассового (шумеро-аккадского) мировосприятия. В этом горниле возникали новые мифологические сюжеты и образы, неизвестные индоевропейцам, по ставшие характерными для последующих индоиранцев.
Остановимся на примерах, которые показывают разницу восприятия бытия и небытия в обществах с различным уровнем исторического развития. Древнейшим примером является комплекс изображений в северной галерее Каменной Могилы. Настало время разгадать и эту тайну, как были разгаданы "Грот быка" и "Конские плиты".
"Глиняные книги" и печати из храмов древнейших государств Передней Азии сохранили шумерские мифы. Мифы Триполья отразились главным образом в рисунках на керамической посуде. Вот два культурных центра IV—III тысячелетий до нашей эры, которые могли повлиять на сложение рассматриваемого святилища Каменной Могилы; вот две мифологические системы, которые можно сопоставлять с изображениями на плитах северной галереи.
Уже при первом сопоставлении трипольский центр должен быть исключен из анализа: стилистика изображений их композиции явно тяготеют к Шумеру. Обнаруживается, вместе с тем, сходство с орнаментами на посуде, гробницах и стелах некоторых местных культур.
Вспомним изображение № 1, помещенное на стене в конце галереи. Одинокий лодочник, подплывающий к сложной конструкции из "решеток", "елочек", "лунок" и Х-образных знаков. Подобные "лодки" (каменные "челноки" для шлифовки древков стрел и других надобностей) известны в днепро-донецкой культуре, а "конструкция" напоминает роспись одной из плит кеми-обинской гробницы 4 из Высокой Могилы (рис.15). Однако наиболее полные соответствия всей композиции встречаются на культовых печатях Месопотамии.
В храмах Шумера были распространены изображения лодочников, а также жертвоприношений, где рисунки земных жертвенников и участков небес, принимающих жертвоприношения, очень напоминают "решетку" и помещенный над ней Х-образный знак изображения № 1 (рис.21, 23). При этом Щ-образный знак левее "решетки" сопоставим с жертвователями шумерских печатей, а "елочка" правее Х-образного знака — с принимающими жертву небесными божествами.
Рис.21. Миф о сотворении мира. Каменная Могила и ее шумерские соответствия.
Смысл жертвоприношения раскрывает плуг, изображенный у ног приносящих жертву. Он подобен плугу под календарем на карнизе "Грота быка" (рис.24). Очевидно, что в обоих случаях они символизировали весеннюю пахоту, сев, а жертвоприношение сопровождалось обращенной к небу молитвой о ниспослании дождей и тепла. Ясно, что в таком вот контексте "плуг — жертвенник — небо" связаны с "лодочником" не только весенне-летними дождями, но и рекой, освободившейся ото льда и, возможно, готовой к переправе земледельцев на заречное поле, а также к его поливам.
Подобный сюжет помещен на печати из Суз (рис.21). На ней отображено странствие некоего человека или божества с молитвенно скрещенными на груди руками. Этот молящий показан сначала на фантастическом змие-челне со Щ-образной ветвью в руках, затем впереди быка с плугом и уздой на спине, а в конце — на небе, рядом с Луной и Ж-образной птицей в окружении козлов. Последняя композиция символизирует небесную вершину "древа жизни" или "оси мироздания", а две предыдущие — ствол и корни, то есть земной и потусторонний миры.
Персонаж на печати из Суз напоминает шумерского Энлиля. Двухъярусность композиции, в которой небесный мир четко отделен от земного и потустороннего, соответствует главному деянию этого бога воздушного пространства.
Согласно мифу о происхождении вселенной изначальный Океан (А-ки-ан: "не-земля-небо") породил праостров или гору Киан, внутри которой зародился Энлиль ("воздушное колыхание", "ветер"), разделивший мать Ки ("земля") и отца Ан ("небо"). Спустя длительное время, уже после того, как возникли боги и вылепили из глины первых людей, Энлиль совершил свой второй выдающийся подвиг: в сопровождении неких "каменных демонов" он сплавал в потусторонний мир и вывез оттуда для людей мотыгу или плуг. По-видимому, именно этот сюжет и запечатлен на рассмотренной нами печати.
Было бы рискованно сопоставлять шумерского Энлиля и героя на печати из Суз с "лодочником" Каменной Могилы. Однако эти мифы находят соответствия не только в изображении № 1, но и в других рисунках северной галереи.
Вот наиболее выразительные рисунки "Северного грота": мотыга на своде и безголовое, правым боком выступающее из стены божество с молитвенно согнутой рукой (рис.21). Известно, что обезглавленность указывала на принадлежность к потустороннему миру, а подчеркивание правой стороны — приобщение к миру небесному. Это противопоставление отмечено и в орнаментации фигуры: на ней изображены рука и "карман", а также примыкающие к ним верхняя и нижняя группы горизонтальных полос. Не исключено, что таинственное божество из "Северного грота" представляло Энлиля, надвое разделившего мироздание и спустившегося под землю за мотыгой.
Изображение сосуда у выхода в северную галерею Каменной Могилы сопоставимо с образом Океана, содержащего зародыш Киан. "Земля" — Ки при этом расположена, очевидно, в левой половине сосуда, "решеткообразные" знаки которой соответствуют шумерским (и не только!) обозначениям возделанного поля, благоустроенной территории, а также "карману" божества из "Северного грота" и жертвеннику на изображении № 1. Правая половина сосуда украшена в основном горизонтальными "елочками", которые могли обозначать и колоски, и воздушное пространство, и небесные воды или облака. Любое из этих значений связано с "Небом" — Ан.
Форма и орнаментация изображенного сосуда позволяют наиболее точно определить принадлежность святилища. Такая посуда была характерна для среднестоговской культуры, носители которой заложили Высокую Могилу. Обломки керамики среднестоговского типа были найдены в "Гроте быка", расположенном над тупиком северной галереи. Учитывая, что здесь же находились обломки керамики и днепро-донецкого типа, можно предположить особое почитание "Грота" в период далеких походов "новоданиловцев". Не тогда ли узнали они шумерский миф о происхождении мира и деяниях Энлиля?.. Во всяком случае, находки из "Грота быка" напоминают остатки жертвоприношений Мариупольского могильника, а найденные там булавы очень специфических форм соответствуют булавам из Суз. Кроме того, среди плит Каменной Могилы найден сосуд так называемой майкопской культуры, носители которой пришли на Кавказ из Месопотамии.
Итак, население Азово-Черноморских степей — прежде всего окрестностей Каменной Могилы, ставшей одним из прообразов первых курганов, — познакомилось с шумерскими мифами. Это случилось не позднее рубежа IV—III тысячелетий, и древнейшее из обнаруженных здесь заимствований было связано с мифами о происхождении мира и земледелия. Последнее обстоятельство странно для степняков-скотоводов. Его наиболее вероятное объяснение: первый контакт азово-черноморских племен с шумерской культурой.
Впрочем, могло сказаться и то обстоятельство, что навыки земледелия не чужды были и скотоводам, о чем свидетельствуют находки изображений и подлинных рал в курганах III—II тысячелетий. А господствующие в "Гроте быка" рисунки домашних животных выполнены с заметным подражанием ближневосточным сюжетам и стилистике.
Известно, что шумерские мифы о происхождении мира и всемирном потопе пережили века и народы, отразившись в Библии. Строители "степных пирамид" познакомились с этими мифами на два-три тысячелетия раньше, сделав их достоянием формирующейся индоиранской языковой общности. В "Ригведе" этот стык шумерской и арийской культур практически незаметен, разве что от Энлиля ("воздуха колебания") протянулась едва заметная специалистам ниточка к ритуальным весенним танцам индусов лельа ("туда-сюда") да к славянскому весеннему божеству Лелю. А вот сюжет "Золотого зародыша" или Праяйца, возникшего в водах изначального Океана и породившего Праджапати, который создал Землю-мать и Небо-отца из половинок его скорлупы, хоть и близок шумерскому мифу, но никак не обнаруживает своего прямого родства.
В курганах же традиция обоих шумерских мифов более выражена. От изображений северной галереи Каменной Могилы нетрудно перекинуть мостки к расположенным неподалеку курганам № 11 и № 13: первый из них перекрыл могилы-челны, а второй — несколько различного рода воронок. От первых можно протянуть цепочку к обычаю помещения в могилы лодок или плотов, обеспечивавших покойникам "воскресение-всплытие" из потусторонней пучины, а от вторых — к обрядовой имитации полужидкого хаоса (салилам ариев). Такие материалы, вполне соответствующие арийским обычаям и представлениям, рассмотрены нами на примерах из "Ригведы", а также из курганов у Великой Александровки, Староселья, Семеновки, Бычка и других.
В этих материалах так или иначе отразились идеи преодоления небытия, воскресения погребенных. Нельзя сказать, чтобы шумерские мифы были начисто лишены этих идей. Но при сравнении Праджапати с Энлилем можно заметить, что первый создает Землю-мать и Небо-отца, в то время как второй просто разъединяет их. А когда наступил всемирный потоп и воды покрыли землю до самого неба, то люди, вылепленные когда-то из глины, раскисли; уцелевший же Зиусудру (позже Утнапиштим, прообраз библейского Ноя) не воскресал, а переждал потоп на плоту. "Вечный дух, какой имеют боги", он получил от Ана и Энлиля за то, что после окончания потопа почтил их жертвоприношением...
Нетрудно заметить коренное отличие космогонических мифов рабовладельческого Шумера от подобных мифов ариев и других племен первобытнообщинной формации. Мифы шумер уже лишены связей с годовым и прочими циклами, они носят как бы линейный характер. Цикличный мотив воскресения, обновления жизни, столь характерный для мифотворчества первобытных народов, потеснен в них мотивами последовательности деяний, достижения цели, расплата за грехи и тому подобное.
Это что касается сопоставления мифов доклассовой и раннеклассовой формаций, не посвящавшихся специально темам противоборства жизни и смерти. А как отличались восприятия бытия и небытия в тех мифах, где эти темы рассматривались?
Умирающее и воскресающее божество — очень древний, проходящий через всю историю Востока мифологический мотив. Такие божества порождались представлениями о цикличности благоприятного и неблагоприятного полугодий, посева и жатвы, рождения и смерти. В Шумере наибольшей известностью пользовался миф о Думузи. История его такова.
Думузи ("истинный сын") хоть и был сначала простым пастухом, но находился в божественном окружении. Мать его именовалась "Драконом небес", сестра — "Виноградной лозою небес", другом его был бог Солнца, а возлюбленной — Инанна ("Венера"). Она-то и сгубила Думузи. Оказавшись в потустороннем мире (вследствие сезонных перемещений планеты Венеры на небосводе), Инанна вынуждена была представить замену за свое избавление и указала на своего возлюбленного. Богиня мертвых послала за ним каких-то злобных существ, Думузи не смог от них убежать даже с помощью Солнца и был растерзан... Его сестра Гештинанна помогла брату: согласилась вместо него проводить полгода в загробном царстве. Когда Думузи погибает — начинается засуха, воскресает — расцветает земля.
Вместе с ним подымаются плачеи и плакальщики,
Чтобы мертвые вышли, приняв дары воскурений.
Этот миф проиллюстрирован, очевидно, на одной из печатей Шумеро-Аккадского царства (рис.23). Слева мы видим сидящего на троне мужчину с четырьмя стрелами над каждым плечом. Это некое божество с подобием брасмана — магического орудия индоиранцев, призванного воздействовать на небеса. Помимо стрел брасмана, божественный ранг сидящего на троне подчеркнут серпом Луны и "звездой". Она составлена из круга с точкой (знак Солнца), а также из 4x3 концов и такого же количества лучей, символизирующих времена и месяцы года. Наряду с атрибутами небесной власти подчеркнуто владычество бога и над потусторонним миром: ему прислуживают два пса, пред ним стоит жертвенник с человеческой головой. Эти атрибуты, как и брасман, становятся характерными затем для индоиранской культуры: пара псов прислуживает Яме, владыке загробного царства, а отчленение головы (отчетливо прослеженное в материалах Высокой Могилы и других курганов) у жертвенного титана Пуруши символизирует "сотворение" неба.
Верховное божество на рассматриваемой печати сочетает признаки создателя вселенной Энлиля и бога мудрости Энки. Последний тесно связан с мифом о Думузи. Он представлен в центре процессии, как бы подталкиваемой к Энлилю—Энки одним из прислуживающих ему псов. Процессия состоит из мужчин с козленком в руках и двух женщин. Первая женщина ведет за руку мужчину к жертвеннику и верховному божеству; вторая женщина замыкает шествие. Первая наделена атрибутами божества: рогами и сопричастием к "звезде" и жертвеннику, которых она касается правой рукой; атрибутом второй является ветвь, обращенная к небесам. Эти принадлежности присущи образам Инанны и Гештинанны, возлюбленной и сестры Думузи.
Среди археологических памятников Северного Причерноморья и прилегающих областей мифу о Думузи более всего соответствует содержимое гробницы кургана № 28 у станицы Новосвободной Краснодарского края, а также первый кромлех Велико-Александровского кургана.
Гробница у Новосвободной состояла из двух частей: "прихожей" и погребальной камеры. На дальней и поперечной стенках красной и черной красками были изображены две человекоподобные безглавые фигуры. Первая из них сидит, а вокруг нее шествуют не менее четырнадцати лошадей. Ясно, что фигура — пастух и что находится в потустороннем мире. Вторая фигура стоит одной ногой на ведущем в камеру отверстии, а другой — на подобии свернувшейся в спираль змеи. Расположенные тут же, у ног, лук и колчан подчеркивают победу человекоподобного существа над змеей. Особенно следует выделить птичьи признаки этой фигуры: трехпалость и подобие крыльев: одна рука-крыло сломана. На дне камеры, под этими изображениями, находилось погребение взрослого и ребенка. Возле них в числе прочих предметов найдены игральные кости, бронзовая и серебряная фигурки собак, а также бронзовый сосуд, каменный пест и палка с бронзовым навершием. Ладьевидный сосуд стоит на квадратной (знак Земли) подставке; навершие же имеет вид колеса с крестообразными спицами (знак Солнца).
А. Д. Резепкин и другие исследователи указали на неоднозначность этого памятника: с одной стороны, в нем отчетливо выражены элементы шумеро-аккадской, с другой стороны — индоиранской культуры (а с треть-ей — культур Западной Европы, на чем мы не будем здесь останавливаться). В первой фигуре присутствуют признаки Думузи, но в сочетании с фигурками собак и коней этот образ ближе все-таки к Яме (спутниками которого были две разные собаки; кони же присущи северопричерноморским степям и на Востоке появляются позже).
Во второй композиции преломился шумеро-аккадский миф о противоборстве орла и змеи — представителей небесного и потустороннего миров. Но здесь же просматриваются элементы индоиранского мифа о сражении Индры, воплощавшегося порою в орла, со змиевидным Вритрой. Есть здесь и соответствия образу однорукого Савитара (потустороннего Солнца), мечущего игральные кости. А в сочетании сосуда, песта и палки с навершием представлен набор для производства индоиранского "напитка бессмертия" — амриты или сомы.
Именно последний факт существенно отличает рассмотренный памятник Северного Кавказа от одновременных ему памятников Ближнего Востока. В рабовладельческих государствах в возможность воскрешения уже не верили, а верили в загробную жизнь. В шумерской "Поэме о Гильгамеше" об этом вполне определенно сказано в диалоге главного героя с Энкиду, своим умершим другом:
"Того, кто умер смертью железа, ты видел?" — "Видел!
Он лежит на постели, пьет прозрачную воду".
"А того, кто убит в бою, ты видел?" — "Видел!
Мать и отец его голову держат, жена над ним наклонилась".
"А того, чье тело брошено в поле, ты видел?" — "Видел!
Его тело не находится в земле покоя". -
"А того, о чьем духе никто не печется, ты видел?" — "Видел!
Остатки в горшках и объедки с улицы ест он"
[Перевод "Поэмы о Гильгамеше" здесь и далее И. М. Дьяконова].
Этот литературный памятник может быть сопоставлен с археологическими находками, беспристрастно отражающими реальное состояние общества. В царских гробницах шумерского города Ура найдены модели потусторонних лодок и настоящие колесницы, изображения бытовых и мифологических сцен, множество обиходных и драгоценных изделий и... десятки скелетов придворных. Открывший их Л. Вулли предположил было массовые убийства, но вскоре обратил внимание на странные чаши возле покойных. Они имели вид женской груди и содержали остатки яда. "Представим себе, что царское тело уложили уже в погребальную камеру и что вход в нее уже замурован, но гробница... еще открыта, еще без заупокойных даров. Мы слышим приближение процессии, которая нисходит в гробницу... Каждый мужчина и каждая женщина несут с собой небольшую чашу — единственный предмет, необходимый им для этой жуткой церемонии. Играют музыканты. Посреди гробницы стоит большой котел, из которого каждый по очереди черпает себе смертельного яда, ложится на пол и ожидает смерти".
Как далеко это от представлений и обрядов первобытного общества! Насколько угасли идеи бессмертия и воскресения!.. Именно угасли, а не исчезли совсем. Они лишились связи с природными циклами, время в них как бы распрямилось, и из пульсирующей, обновляемой умиранием жизни получилось вневременное загробное существование.
Кладбище Ура возникло задолго до гробницы у Новосвободной, еще раньше зародились отраженные в ней элементы шумеро-аккадской культуры. И весьма примечательно то, что здесь вновь возобладали идеи первобытной культуры, что, восприняв и творчески переработав более высокую форму, а отчасти и содержание, кавказские племена отринули чужеродную суть! Не тогда ли у абхазцев и армян родился миф об Аслане, погибшем в борьбе со злыми духами, но воскрешенном своими верными собаками, которые три дня и три ночи облизывали павшего богатыря?
Еще более наглядно торжество жизни над смертью выразилось в Велико-Александровском кургане (рис.12), расположенном в значительном отдалении от Шумеро-Аккадского царства, в гуще первобытнообщинных племен.
Изображенная на кромлехе сцена: бык, шествующий за преследующими вепря собаками, находит довольно близкие соответствия в Шумере, начиная с рубежа IV — III тысячелетий до нашей эры. Тогда же возникают изображения священных врат и жертвенника, которым уподоблены проход в кромлехе и расположенное возле него человеческое жертвоприношение. Его можно сопоставить с образом растерзанного Думузи, особенно если учесть Приуроченность к летнему солнцестоянию. Однако в пос-ледующих слоях как Велико-Александровского кургана, так и связанной с ним Высокой Могилы отразились обряды "воскрешения" погребаемых, замены жертвоприношений людей человекоподобными символами. Установлено, что изменения проходили при участии местных, не связанных с Шумером племен. Так, среди населения ямной культуры не прижился обычай ритуального убийства людей: их заменяли стелами, на которых сохранялись следы стесывания голов, низвержений и т. п. У "ямников" же распространились могилы и насыпи человекоподобных очертаний.
Важно, что среди сформировавшихся в этом районе индоиранских божеств выявлено и соответствие Дакше — главному сыну праматери Адити. Не исключено, что образ Дакши вобрал в себя элементы более древнего Думузи. Во всяком случае, оба они теснейшим образом связаны и с жертвоприношениями, и с годовым циклом, и с доминирующими женскими божествами.
Поздние представления о бессмертии, которые сохранялись в шумеро-аккадской культуре, обрели в ней окраску неверия. Среди текстов "глиняных книг" обнаружено несколько связанных с этим сюжетов.
Бог Лиль в отличие от Думузи не воскресает. В ответ на стенания своей сестры, на призыв "встать с того места, где он покоится", Лиль просит не тревожить его. Он, дескать, зарыт в землю, к жизни вернуться не может, а она пусть не уподобляется злому духу, гонящему сон...
В "Поэме об Адане" рассказано о том, что благочестивейший из людей, "семя человечества" — и тот не смог воспользоваться даром бессмертия. Было это так. Нечаянно сломав крылья южному ветру, Адан был вызван на суд к самому Ану, верховному божеству неба. Следуя советам своего отца Эа — бога водной стихии и мудрости, человек сумел расположить к себе высшего судию. Ан даже предложил ему отведать пищи и напитка богов, дающих вечную жизнь, но осторожный Адан заподозрил отраву и отказался...
Не смог, по-видимому, получить "траву рождения" главный герой "Поэмы об Этане". Он прожил уже полторы тысячи лет, был царем, но не имел сына. Бог Солнца посоветовал ему обратиться к орлу, и тот в благодарность за избавление от коварной змеи согласился поднять Этана в небеса, где произрастает волшебное растение. Они поднимались все выше и выше, все мень-ше становились земля и море. Не выдержав, человек закричал: "Я не хочу подниматься в небо, мой друг! Остановись, чтобы я смог возвратиться на землю!" Конец поэмы, к сожалению, пока не найден. Но есть изображения птицечеловека пред судом бога Эа. Так что можно не сомневаться, что шумеро-аккадский финал был вовсе иным, нежели у покойников, возносимых птицеподобными курганами Цнори и Большой Белозерки (рис.4).
Но и тем, кто смог получить "траву жизни", бессмертия она не дала. Легендарному змиеборцу Лугальбанде ее хватило лишь на то, чтобы излечиться от болезни, а затем с помощью орла догнать свое войско. Потомок этого царя Гильгамеш достал "траву бессмертия" со дна океана, однако она была украдена змеей. Возможно, в отместку за предыдущей подвиг героя, когда он, выполняя просьбу Инанны (той, что сгубила бога-пастуха Думузи), срубил священное дерево, на вершине которого было гнездо орла, в стволе обитала богиня смерти, а среди корней — "не знающая заклятья" змея.
Трава рождения, жизни, бессмертия во всех случаях оказывается связанной со змеей и птицей, символами потустороннего и небесного миров. Эти мотивы коренятся в глобально распространенном представлении о "древе жизни" — вертикальной модели трехчленной Вселенной. А с другой стороны, мотивы змиеборства и добычи с помощью птицы сока растения сомы ("хмель" и др.) стали ведущими в индоиранских мифах об Индре. Миф этот сложился не без влияния шумерской культуры, но получил в Северном Причерноморье совершенно иное звучание: преодоление гибели, раскрытие жизнеутверждающих сил.
Влияние шумерских представлений прослеживается и в индоиранском мифе об изначальном холме Вале, из которого Индра добывает сому, огонь, новогоднее солнце и прочие вселенские блага. Это влияние могло произойти при использовании шумерского мифа о праострове Киане в оформлении северной галереи Каменной Могилы, послужившей одним из главных прообразов курганов. Но прослеживается и другое направление возможных влияний.
Мы уже отмечали первое появление образа Валы среди позднейших захоронений Мариупольского могильника. Погребение в гробнице из каменных плит, перекрытое стелой, кострищем с останками сожженного человека, относится к Новоданиловскому культурному типу — впервые связавшему, как было показано выше, Азово-Черноморские степи с Шумером. Самая западная группа захоронений Новоданиловского типа известна ныне в кургане № 9 у поселка Григориополь Молдавской ССР. Конструкция и обрядность памятника обнаруживают, с одной стороны, близость к шумерским представлениям, а с другой — уже довольно сложившийся образ Валы.
Е. В. Яровой, исследовавший Григориопольский курган, полагает, что в древнейшем его погребении "мог быть похоронен вождь с богатым инвентарем", который стал причиной ограбления могилы. Не исключено, однако, что разрозненность человеческих костей — следствие не ограбления, а жертвоприношения. Неподалеку, в округлой яме, обнаружены обожженные кости двух козлов. Рядом находились 6 деревянных столбов в человеческий рост. Все это было окружено рвом. Столбы и яма с жертвоприношением животных расположены северо-восточнее захоронения, а юго-западнее его оставлен проход, отмеченный за пределами рва каменной вымосткой. Образованной таким образом осью выделили, очевидно, направления заката и восхода Солнца в дни зимнего и летнего солнцестояний.
Сопряженный с этим святилищем обряд был направлен, несомненно, на то, чтобы помочь Солнцу преодолеть самые длинные ночи в году, зиму и потусторонние силы и принести людям лето и длинные дни. На это указывают дальнейшие действия.
Прежде всего внутри рва соорудили курган. На его вершине, у восточного склона, совершили погребение. Затем погребение и склоны кургана вымостили камнями, которые окружили выступающие наружу верхушки столбов. У подножия, во рву, совершено жертвоприношение из 9 черепов, 1 из которых принадлежал молодому и 6 старым турам, а 2 — домашним быкам. Количества черепов соответствуют числу месяцев весенне-летнего полугодия (6+1), а также продолжительности беременности — возрождения (6+1+2); наряду с тем они могли означать зодиакальные созвездия. Вместе с этим жертвоприношением над верхушками столбов и погребением разложили костры...
Кольцевые ров и вымостка символизировали низ и середину Вселенной, а костры — вершину ее. Покойник же представлялся "космическим странником", песланцем с земли на небо. Это раскрывается при анализе не только местоположения и обряда погребения 17, но и найденных в нем вещей.
Главной находкой был скипетр в виде орлиного клюва, изготовленный из оленьего рога. Сочетание формы и материала изделия должно было означать "орла — оленя" или "оленя небесного", с образом которого мы уже сталкивались в кургане у селения Цнори. Скипетрклевец украшен медными гвоздями, при помощи которых обозначили ромбовидный глаз "орла", 3 метки на его макушке (знак приобщения к третьему, верхнему или небесному миру) и 6+1 меток на клюве (по числу месяцев благоприятного полугодия, а также по количеству турьих черепов во рву). С помощью этого скипетра покойник, наверное, уподоблялся орлу. О его небесных деяниях можно судить по кремневым наконечнику стрелы и серпу, положенным на комочках охры перед лицом. Стрела подчеркивала устремленность погребенного в небеса и, кроме того, могла служить ему защитой от демонов, а серп являлся, по-видимому, орудием для срезания побегов с вершины "древа жизни", которого достигал в своем полете "покойник-орел".
Затем последовало несколько захоронений, в обряде и инвентаре которых заметно соблюдение заложенной в кургане традиции, а также сосуществование "иоводаниловцев" с представителями трипольской культуры.
Элементы шумерских влияний можно предположить, сопоставляя особенности кургана с изображениями на некоторых печатях — в частности, на верхнем ярусе рассмотренной выше печати из Суз (рис.21). Здесь тоже представлено три уровня мироздания и человек или божество соседствует с Луной, орлом, двумя козлами, быком. К тому же связь жертвенных козлов со столбами и помещенным у их верхушек "орлом — оленем" находит соответствия во многих произведениях шумерского искусства. Особенно показательна статуэтка козла, опирающегося передними ногами на ветвистую вершину "древа жизни"; небесная сущность козла подчеркнута перьеобразной моделировкой его шкуры. Подобный образ, а вместе с тем и аналоги конструктивно-обрядовым особенностям Григориопольского кургана, есть и в индоарийской "Ригведе". Это Аджа Акапад—"козел одноногий", стоящий на соединенных задних ногах.
Ведийский Аджа иногда отождествлялся с "древом жизни", но при этом связывался с небом и преисподней.
Его связь с Валой опосредствована близостью обоих к Варуне, который "сотворил первое творение" Валу и "своей колонной держит врозь оба мира, как Аджа (поддерживает) небо". В подвластном ему потустороннем мире Варуна восседает па троне посреди "устья семи рек" и правит ими, "словно погоняющий пастух"; его связным с небесным миром выступает птица Супарна.
Развитие этих образов, равно как и особенностей Григориопольского кургана, прослеживается в "Гроте быка", в кургане № 13 у Каменной Могилы и в других памятниках Азово-Черноморских степей рубежа IV — III тысячелетий до нашей эры. Сложившиеся в них представления о Вале бытовали в культуре ариев и доныне хранятся в Индии почитателями "Ригведы".
Шумерским представлениям о праострове Киане суждена была более короткая жизнь. Однако их пережитки отразились в мифах о блаженном острове Дильмуне и страшной "Горе бессмертного". Признаки идеи бессмертия выражены здесь довольно отчетливо. Но в отличие от арийского мифа о Вале эта идея почти лишена связи с годовыми циклами, носит более заземленный характер и отмечена неверием в торжество жизни над смертью. Сюжеты о Дильмуне и "Горе" были объединены в "Поэме о Гильгамеше", в котором тоска об утраченной вере в вечность человеческого существования выражена с такой поразительной силой, что и доныне, спустя более четырех тысячелетий, продолжает волновать читателя.
Сказания о Гильгамеше начали складываться еще в XXVII веке до нашей эры, вскоре после смерти этого действительно жившего в Уруке правителя.
В молодые годы отличался царь буйством, и мудрецы города познакомили его с диким жителем степей Энкиду. Померявшись силами, а затем подружившись, герои решили отправиться в верховья Междуречья, чтобы нарубить для строительства Урука кедров, которые росли на священной горе и охранялись бессмертным Хувавой.
Задуманный поход преследовал и высшую цель. Срубив подобие "древа жизни", герои обрели бы заключенное в нем бессмертие. Готовились соответственно: выковали священный двулезвийный топор-лабрис, заручились поддержкой верховного солнечного божества (того, что тщетно пытался спасти пастуха Думузи) и получили от него 7 амулетов-хранителей. Собравшись таким образом, двинулись в путь.
Амулеты помогли героям преодолеть семь перевалов. Но путь становился все трудней и опасней:
Вопияло небо, земля громыхала,
День утих, темнота наступила,
Молния сверкала, полыхало пламя,
Были густы тучи, смерть лила ливнем...
Ужасаясь, впадая порою в отчаянье, герои не отступали от своих намерений. Бог солнца помогал им ночами, посылая из колодцев вещие сны. Главным источником их мужества была крепкая дружба. Герои приободряли друг друга такими словами:
Забудь о смерти, врага не бойся!
Сильный человек, впереди идущий,
Неустрашимый и осторожный,
Себя сохранит и товарища тоже, —
Даже павши, имя они оставят!
Но вот и "Гора бессмертного". Хувава, дух и страж кедров, мечет в героев молнии и "лучистые сияния". Однако Гильгамешу удается его поразить. Поверженный дух молит о жизни, но Энкиду неумолим...
Нарубив кедров, победители возвратились в Урук. Голова Хувавы была доставлена разделителю земли и неба Энлилю, но это не умилостивило бога. Он распределил "лучистые сияния" среди существ и природы, а Энкиду, убийце "бессмертного" Хувавы, предрек скорую смерть. Что и исполнилось.
"Древо жизни", как видим, не принесло счастья ни стражу, ни похитителю.
Оплакав друга, Гильгамеш погребает его и спустя некоторое время выспрашивает о загробном царстве. Услышанное от духа Энкиду ужаснуло его. И тогда Гильгамеш отправился искать Зиусудру, проживающего на острове вечной жизни Дильмуне. Зиусудру — единственный из переживших всемирный потоп, и ему ведома тайна бессмертия.
После нижайших просьб Зиусудру поведал свою тайну. Два пути к бессмертию открывается перед Гильгамешем. Первый — остаться навсегда на Дильмуне. Герой отвергает его, ибо жаждет жизни активной. Второй путь — трава бессмертия, растущая на дне океана. Гильгамеш ее достает!..
Герой не ест ее сам, а желает поделиться с мужами Урука. Царь несет добытое им бессмертие подданным. И почти доносит его. Но змея похищает сокровище.
Ярая смерть не щадит человека...
Разве навеки мы ставим печати?
Разве навеки делятся братья?
Разве навеки ненависть в людях?
Стрекозой навсегда ль обернется личинка?
Таков печальный итог "Поэмы о Гильгамеше"... Однако заканчивается она на оптимистической ноте. Начало и конец "Поэмы" обрамлены одной и той же картиной: автор проводит читателя по крепостным стенам Урука, воздвигнутым трудами Гильгамеша и его подданных.
Осмотри-ка основу, кирпичи потрогай —
Ее ли кирпичи не обожжены крепко,
Не заложены ль стены семью мудрецами?..
Оптимизм концовки "Поэмы о Гильгамеше" весьма показателен. Здесь рассматриваются и отвергаются древние, первобытнообщинные варианты вечной жизни, варианты, еще хранящие формы, но уже утратившие традиционную суть. Вместо нее выдвигается другая, приемлемая для классовых обществ: бессмертие человека — в его добром имени, подкрепленном делами во благо народа. Эта, положительная, в общем-то, установка остается в силе поныне.
Принимая ее, не станем упускать из виду того обстоятельства, что утверждение идеи бессмертия дел человеческих похоронило идею бессмертия самого человека. Ужас небытия был компенсирован тут же возникшей религией: надо верить в загробную жизнь — райскую или адскую, по заслугам при жизни земной... Однако классовые формации преходящи, развитие науки отменяет религию, а без веры в "бессмертную душу" упование на вечность дел своих, увы, не срабатывает. И тогда высокоразвитая личность начинает метаться. Ее душевные муки глубоко выразил великий ученый и философ Б. Паскаль:
"Я не знаю, кто меня послал в этот мир, я не знаю, что такое мир, что такое я... Я вижу со всех сторон только бесконечности, которые заключают меня в себе как атом; я как тень, которая продолжается только момент и никогда не возвращается. Все, что я сознаю, это только то, что я должен скоро умереть, но то, чего я больше всего не знаю, это смерть, которой я не умею избежать. Как я не знаю, откуда я пришел, точно так же я не знаю, куда я уйду... Вот мое положение: оно полно ничтожности, слабости, мрака".
Не правда ли, современно звучит? А ведь 300 лет назад сказано!
Величие И Неразвитость Первобытной Идеи Бессмертия.
В предшествующем разделе мы обратили внимание на определенную направленность в переработке тех влияний шумеро-аккадской культуры, которые проникали в среду индоиранцев. Эти элементы переосмысливались в новом мифотворчестве, причем дух первобытнообщинного строя брал верх над раннеклассовым. Встает вопрос: было это обусловлено превосходством или же консерватизмом более древней формации?
"Ну конечно же, консерватизмом!" — скажем мы, зная, что на смену первобытнообщинному строю пришло рабовладение, свойственное и Шумеро-Аккадскому царству... Однако ответ не так уж и прост.
А чтобы основательнее к нему подготовиться, рассмотрим для начала превращения "Поэмы о Гильгамеше", проникавшей в Приазовье, в самый центр формирования индоиранцев. Что же происходило здесь с отрицанием "Поэмой" исконной идеи бессмертия?
Путь от границ Шумеро-Аккадского царства к берегам Меотиды (Азовского моря) в конце XXIV — начале XXII века до нашей эры был весьма оживлен; открыли же его раньше.
В 2304 году до нашей эры Саргон I, основатель Аккадской династии, повторил древний путь Гильгамеша: дошел до "Кедровых лесов и Серебряных гор" (до Ливана и Тавра). После этого похода на Северном Кавказе появилось немало переселенцев. Владыка их погребен был в Майкопском кургане. Помимо золотых и серебряных сосудов с зодиакальными сценами, изображающими шествия зверей-созвездий над подземным морем, земными горами и реками, здесь были найдены и предметы сугубо культового назначения.
Одни из них напоминали спиралевидно свернувшихся змей и представляли собой хорошо известные в шумеро-аккадской культуре "символы справедливости" Инанны и Лилит ("приносящей смерть"). Другие же стали характерными в индоиранской среде. Это уже известный нам по кургану у села Семеновка на Одессщине брасман: стреловидные прутья, пронзившие четырех бычков из золота и серебра. Символика майкопского брасмана получила развитие и в каменномогильском "Гроте быка"; означала она власть жреца над небесными светилами и годовым циклом.
Нашествие со стороны Шумеро-Аккада содействовало формированию в Закавказье алазано-бедепской культуры, родственные типы которой проникали за Днепр, до Дуная и даже на Балканы. В Высокой Могиле оставили они погребение "космического странника". Сопряженный с ним календарь оказался подобен тому, которым пользовались хурриты, одна из древнейших народностей Северной Месопотамии.
Нарамсину (2236—2200 годы до нашей эры), одному из преемников Саргона Великого, в начале и конце своего правления пришлось отбиваться от нашествий "народов Севера". В их коалицию вошло, возможно, и племя, которое проторило от Высокой Могилы дороги-лучи и оставило над погребением "космического странника" древнейшую из доныне известных в Северном Причерноморье повозку (рис.28). Удалось проследить, что после этого захоронения приднепровские племена двинулись в сторону Кавказа, а возвратившись вскоре оттуда, принесли с собой немало серебра, меди, характерные для Закавказья амулеты и посуду.
На Нижнем Днепре была построена крепость, одна из древнейших в Восточной Европе. Она стояла над удобнейшей переправой, по дороге к Высокой Могиле. Население крепости было смешанным: наряду с полуземлянками, содержавшими местную керамику ямной культуры, за каменными стенами и глубокими рвами воздвигнуты были дома с характерной для Кавказа посудой. Оттуда же происходил металл и некоторые украшения... По принятой у археологов традиции поселение нарекли Михайловским по названию села, расположенного неподалеку в Нововоронцовском районе Херсонской области...
Правление Нарамсина совпадало с периодом наивысшего расцвета Шумеро-Аккадского царства. Развилось не только строительство и военное дело, но также искусство и литература. Была упорядочена "Поэма о Гильгамеше", распространились связанные с ней изображения... В среде хурритских племен, населявших Северную Месопотамию и Армянское нагорье, особенно почитался эпизод борьбы Гильгамеша и Энкиду с Хувавой. И не только потому, что в мифе присутствовали отзвуки древних традиций: порубка священного дерева и принесение за это искупительной жертвы. Ценились, очевидно, и художественные достоинства эпоса, а также вечные темы героизма и дружбы.
Хурриты знали, вероятно, дорогу и к Каменной Могиле, и к Михайловскому поселению, и к Высокой Могиле. Не случайно ведь образованное ими при участии ариев в XVI—XVII веках до нашей эры государство названо было Митанни. Языковеды полагают, что это название произошло от Меотиды (Азовского моря). Хурриты же, наверное, и оставили здесь сосуды с изображениями битвы за священные кедры.
Битва на "Горе бессмертного" проиллюстрирована на двух ритуальных сосудах, обнаруженных в подкурганных погребениях XXII века до нашей эры неподалеку от Каменной Могилы и Сиваша (рис.22).
Рис.22 Иллюстрации к "Поэме о Гильгамеше" на сосудах из Приазовья и на печатях Шумеро-Аккадского царства.
В обоих захоронениях сосуды располагались вверх дном, перед лицом уложенных скорченно на боку погребенных. В первом случае это был правый, а во втором — левый бок; ориентировки умерших тоже были различны: головой на юго- и северо-запад.
Перед обжигом на поверхности горшков начертано было по 9 фигур, соединенных в каждом случае в два связанных между собой сюжета. В первом сюжете представлены деревья, одно змиевидное и два человекоподобных существа. Во втором сюжете они же изображены после схватки. Ее результат: срубленное (на первом сосуде) и сломанное (на втором) дерево, поверженное змиевидное существо, рассеченное надвое (на первом сосуде) и опрокинутое вниз головой (на втором) человекоподобное существо с рожками. Существо без рогов уцелело и (на первом сосуде) торжествует над поверженным змием или же (на втором) хлопочет над своим погибшим товарищем...
Такое сходство персонажей и ситуаций, в которые они попадают, и развитие действий свидетельствуют об изображениях на сосудах одного и того же мифологического сюжета. В III тысячелетии до нашей эры ему известно лишь одно соответствие: сражение Гильгамеша и Энкиду с Хувавой, стражем священного леса.
Существовали изобразительная и литературная версии этого мифа. Изобразительная много старше. Она бытовала уже лет за 500 до правления в Уруке легендарного царя Гильгамеша и сначала не имела к нему ни малейшего отношения. Изображались герой-человек и рогатое божество, сражающиеся в лесу с быком, львом или змием; целью схватки была, очевидно, добыча дерева — столь редкого, ценного, а потому особенно почитавшегося среди болотистых равнин Нижнего Междуречья... Позже, когда начал складываться эпос о Гильгамеше, этот традиционный сюжет получил литературное преломление. О быкоподобности героев в "Поэме" нет ни слова, но вначале образ жизни охотника-пастуха Энкиду уподоблен звериному. Хувава представлен не животным, а духом, похожим не так на змия, как на молнию.
Какой же версии ближе изображения на сосудах с берегов Меотиды?
На более раннем сосуде заметно подражание изобразительному канону. Как и на шумеро-аккадских печатях, в центре нарисован страж леса, справа от него — быкоподобное существо, а слева — существо человекоподобное; ближе к последнему расположено дерево. На более позднем сосуде канон нарушается: рога звероподобного существа спрятаны внутрь его головы, человекоподобное существо следует после него, а дерево соседствует со змием. Эти отступления соответствуют литературной версии: безрогий Энкиду убивает защищавшего лес Хуваву. Изображение последнего на обоих сосудах ближе к эпическому образу.
Помимо уподобления Хувавы молнии, обыграны 7 его "шейных одеяний" или "лучистых сияний": на первом сосуде это 7 следующих за головкой молнии-змия отрезков, а на втором 7+7 черточек, из которых состояли две пары составляющих молнию-змия углов... В общем же, на поставленный выше вопрос следует ответить так: заметно глубокое знание литературного текста в письменном или скорее в устном его изложении, вытесняющего следование виденным, но уже забываемым (на втором, более позднем сосуде) изображениям шумеро-аккадского образца.
По мнению В. К. Афанасьевой, глубоко изучившей и литературные варианты, и близкие к ним изображения битвы героев в лесу, этот мифологический сюжет "производит впечатление древних обрядов". А вот на приазовских сосудах он действительно включен в обряд — погребальный. Посмотрим, как же преобразился сюжет и заключенная в нем идея: порубка священного дерева, уничтожение его "вечного" стража и принесение за это искупительной человеческой жертвы.
Прежде всего обращает внимание календарная основа орнаментации обоих сосудов. На первом сосуде она отчетливее всего проявляется в количестве черточек, образующих 83 ветки деревьев, которые как бы соединяют 103 луча под венчиком со 180 насечками на дне сосуда. Две последние фигуры символизировали, по-видимому, бога Солнца, покровительствовавшего героям, и группу демонов Ануннаков, проживающих у корней деревьев. Общее же количество отрезков составляет священное число 366, соответствующее количеству суток в году. Разница количества черточек, которыми изображен Хувава перед и после боя, соответствует количеству месяцев в году: этим же количеством черточек изображен Энкиду, принесенный в жертву во искупление порубки леса. Число 12 присутствует в изображении всех четырех деревьев на втором, более позднем сосуде.
Анализ календарно-числовой магии можно продолжить, но и приведенных наблюдений достаточно для вывода, что обряд погребений с сосудами обращен к годовому циклу. Этот цикл указан и в "Поэме": Гильгамеш и Энкиду отправляются за кедрами в сопровождении 50 воинов, и им повсюду сопутствует число 7. 52x7 = 364, где первое число соответствует количеству недель в году, второе — количеству суток в неделе, третье — количеству суток в году. 1 или 2 недостающих дня могли символизироваться срубленным кедром и убитым Хувавой. Не случайно и то, что пораженный в отместку за его убийство недугом Энкиду умирал 12 дней.
Судя по ориентации, захоронения с рассматриваемыми сосудами были приурочены к закатам Солнца в дни зимнего и летнего солнцестояний. Покойники уподоблялись, наверное, Энкиду — искупительной жертве. Назначение же их сводилось к тому, чтобы помочь дневному светилу преодолеть нижнюю и верхнюю точки странствий в потустороннем мире.
Утраты и обретения, сказавшиеся при переходе сюжета из "Поэмы о Гильгамеше" в погребальный обряд, из среды раннеклассовой в первобытнообщинную, не совсем очевидны. Основное препятствие в том, что неизвестны ни причины смерти, ни общественное положение погребенных: мужчины средних лет и взрослого с младенцем. Однако есть данные, которые позволяют сделать достаточно определенные выводы. Эти данные можно разделить на два тесно взаимосвязанных между собой вида: те, что отражают шумеро-аккадские и другие влияния на население Азово-Черноморских степей, и те, которые показывают преодоление таких влияний.
Погребения, содержавшие рассмотренные выше сосуды, относятся к так называемой катакомбной культуре. Название дано археологами по типу могил, потеснивших в XXII—XVIII веках до нашей эры ямы, а также каменные и деревянные гробницы. Катакомбные могилы состояли из колодца, у дна которого вырывался узкий и короткий лаз, ведущий в подземную камеру размерами около 2,5x2x1,5 метра. После размещения в камере покойника, укладки погребального инвентаря, возлияний, воскурений и прочих ритуалов лаз закрывали камнями, деревом или глиной, а входную яму засыпали землей.
Курганы над захоронениями катакомбной культуры почти не сооружались, могилы впускали в готовые насыпи ямной и более ранних культур. Это свидетельствует о немногочисленности участников похорон. С другой стороны, именно в катакомбах сосредоточено основное количество перезахоронений и подхоронений умерших в разное время. Из этих двух обстоятельств следует вывод, что катакомбы являлись могилами многоразового использования, своеобразными склепами, и служили, очевидно, для захоронений ближайших родственников. Такой обычай свидетельствует об обособлении кланов и индивидов, усилении патриархата, словом, о перестройке первобытнообщинных отношений.
Причины такой тенденции если не полностью, то в преобладающей мере коренились в особо значительном воздействии цивилизаций Ближнего Востока на племена Азово-Черноморских степей рубежа III—II тысячелетий до нашей эры. Подобная, но еще более выраженная ситуация сложилась в середине I тысячелетия до пашей эры. Во втором случае попытка степных скотоводов создать свое государство, образно говоря, удалась: возникла Скифия, формированию которой способствовали контакты с Персией и Грецией.
Влияния Шумеро-Аккада, а затем Вавилона и других царств Ближнего Востока на племена катакомбной культуры отразились не только в общественных связях, но и в духовных представлениях — в частности, в отношении к жизни и смерти. Многократные переносы останков, обычай препарирования трупов (несколько сходный с бальзамированием и сложившийся, возможно, не без его влияния, о чем свидетельствует находка египетского амулета в виде жука-скарабея в катакомбе неподалеку от Каменной Могилы) — все это должно было открыть ту картину загробного тления, которая так выразительно описана в разговоре Гильгамеша с тенью погибшего друга:
"Скажи мне, друг мой, скажи мне, друг мой,
Скажи мне закон земли, который ты знаешь!"
"Не скажу я, друг мой, не скажу я!
Если бы закон земли сказал я,
Сел бы ты тогда и заплакал!"
"Что же? Пусть я сяду и заплачу!
Скажи мне закон земли, который ты знаешь".
"Голову, которой ты касался и которой радовался сердцем,
Точно старую одежду, червь ее пожирает!
Грудь, которой ты касался и которой радовался сердцем,
Точно старый мешок, полна она пыли!
Все тело мое пыли подобно!"
На изменение у "катакомбиков" взглядов на загробный, потусторонний мир указывает также наибольшая распространенность погребального инвентаря. Наделение покойников глиняной и деревянной посудой, скребками, ножами и другими изделиями из камня, бронзы, кости становится делом обычным. В могилах широко распространились редко встречающиеся в иных культурах Азово-Черноморских степей топоры, булавы и стрелы, а также и вовсе уникальные изделия: ритуальные чаши и амфорки из толченых раковин и пережженных костей, посмертные маски, игральные кости. Последние, как известно из "Гимна игрока" и других мест "Ригведы", применялись не только в ритуальных целях, но и для личного обогащения (или обнищания) — для игры на коров, лошадей и прочие ценности. Нередко ставкой в игре была жизнь человека: проигравший использовался в качестве жертвы...
Словом, влияния рабовладельческого Востока не прошли бесследно. И после их значительного сокращения в XVII—XIV веках до нашей эры (когда стали налаживаться более тесные связи Северного Причерноморья с Балканами и Зауральем) еще долго изживались из местных культур. Отголоски такого противостояния, стремления сохранить традиции первобытного, строя прослеживаются вплоть до начала формирования Скифии: Геродот рассказал о скифских мудреце и царе, убитых соплеменниками за тайную приверженность обычаям греков...
Сопротивление традиционного мировосприятия рабовладельческой культуре началось с момента их столкновения. Первым показателем такого сопротивления можно считать небывалое распространение календарной орнаментации сосудов и прочего инвентаря, на что мы уже обратили внимание при анализе горшков со сценами из "Поэмы о Гильгамеше".
Стремление присоединить покойников к годовому циклу и, таким образом, их воскресить прослеживается также в дугообразном размещении могил вдоль южного склона кургана Да еще выходами-лазами в сторону восходов Солнца. Значение годового цикла с наибольшей выразительностью представлено в конструкции той катакомбы у Каменной Могилы, в которой найден древнейший сосуд с иллюстрациями к "Поэме". За входной ямой следовала здесь не одна, как обычно, а целых три камеры! Две первые были пусты, а вход в третью, с покойником, забит речным илом. Не отразил ли этот обряд представления о четырех временах года, первое из которых желанно (вход-выход могилы), а последнее — потустороннее, зимнее — следовало бы навсегда "запечатать" (камера с погребенным)?..
Катакомбы, как рассмотрено в предыдущих частях нашей книги, символизировали и потустороннее жилище, и кочевую кибитку. Такие значения вполне могли уживаться с влиянием рабовладельческой идеологии и даже содействовать их утверждению в первобытнообщинной среде. Но что несомненно противодействовало таким влияниям, так это катакомбы с символикой чрева Матери-Земли, призванного возрождать мертвых. Идея таких могил совместно с небывалым распространением календарной орнаментации способствовала преодолению инородных, раннеклассовых элементов, привнесенных во все еще прочное первобытное мировосприятие индоиранских племен,— элементов неверия в торжество бытия над небытием.
Таким образом, знакомство с культурой Шумеро-Аккада не вытеснило присущую населению Азово-Черноморских степей идею бессмертия, вечного коловращения жизни и смерти, но перевело ее на новый, более драматичный уровень. Эта драма наиболее очевидна при сопоставлении человеческих жертвоприношений, воплотившихся в мифологические образы шумеро-аккадского Энкиду и индоиранского Пуруши.
Образ Пуруши зародился, очевидно, еще в трипольской и куро-араксской культурах, оказавших существенные воздействия на формирование индоиранской языковой общности. Во всяком случае, и та и другая культуры знали человеческие жертвоприношения, начало которых теряется еще в тех временах, когда только складывался современный физический тип человека и каннибализм был в порядке вещей.
К началу IV тысячелетия до нашей эры этот жуткий обычай претерпел существенное изменение: появились освящаемые обычаями самоубийства. После этого развитие сущности человеческих жертвоприношений пошло двумя путями. В раннеклассовом Шумеро-Аккаде она преобразовалась в трагедию личности, преследуемой богами из прихоти (таков Думузи) или за невольный проступок (Энкиду). В развитом же, как у индоираицев, первобытном обществе возобладал мотив самоотречения во имя народного блага, ведущего к обожествлению жертвы (таков Пуруша). Соответствующие оценки сохраняются в культуре поныне: одно дело "несчастная жертва обстоятельств" и совсем другое "принес себя в жертву во имя...".
Древнейшим среди известных в курганах человеческих жертв является захоронение обрубков костей у южного прохода I Велико-Александровского кромлеха (рис.12). Показательно, что оно сопровождало погребения связанных с Древним Востоком куро-араксской и трипольской культур и было соотнесено с календарной обрядовостью. Мы уже знаем, что заложенные здесь представления получили дальнейшее развитие как в этом кургане, так и в расположенной неподалеку Высокой Могиле.
Выразительнейшее человеческое жертвоприношение обнаружено в ее IV, антропоморфном слое: оно представляло собой обломки черепа в воронке при кеми-обинской гробнице 3 (рис.14). Стенки гробницы были расписаны "древами жизни", число веток и стволов которых отвечало лунно-солнечному календарю.
Весьма специфический фрагмент такой же росписи, указывающий на период летнего солнцестояния, обнаружен в "Гроте быка". Он сопряжен с композицией, на которой представлены антропоморфный идол и поверженные у его ног человек и конь. Эта и другие композиции Каменной Могилы находят соответствия в сценах жертвоприношений людей и животных, изображавшихся на храмовых печатях Шумера (рис.23).
Рис 23 Сцены жертвоприношения из Каменной Могилы и на печатях Шумеро-Аккадского царства.
Впоследствии человеческие жертвоприношения нередко сопутствовали могилам кеми-обинской, а затем и ямной культур, но особенно распространялись они в катакомбной культуре. Вероятно, именно в ней и оформился окончательно образ Пуруши. К такому выводу приводит ряд соображений. Во-первых, человекоподобность ("утробная" символика) катакомбных могил; во-вторых, чрезвычайное разнообразие в них расчлененных останков, и, в-третьих, принадлежность "Гимна Пуруше" к наиболее поздним частям "Ригведы".
Пуруша ("человек") индоиранцев — не жертва обстоятельств, а, как указано в гимне, приносящий себя в жертву герой. Во имя чего?
Когда боги соткали жертвоприношение
С Пурушей в качестве жертвы,
Весна была его жертвенным маслом,
Лето — дровами, осень — жертвой.
Его в качестве жертвы кропили на жертвенной соломе,
Пурушу, рожденного вначале.
Его принесли в жертву боги,
Садхья и риши.
Итак, боги "соткали жертвоприношение", а вместе с ним весну, лето и осень, использовав Пурушу в качестве первоосновы. Кроме дэвов ("сияющих"), высших божеств, в этом приняли участие божества рангом пониже — садхья ("долженствующие быть реализованными"), а также обожествляемые люди — риши ("изрекающие", "песнопевцы", "сказители").
Песни, желание, сияние — как это зыбко, не правда ли? Да и жертвенное масло, которым окропляют Пурушу в начале творения,— это тоже нечто бесформенное и текучее. Однако приносят его в жертву на соломе, служившей, как известно, одной из разновидностей брасмана ("молитвы"), возносящего на небеса. Затем следуют дрова, то есть срубленные деревья, за ними — "жертва", нечто, сотканное богами. Мир становится все вещественней и организованней, верно?
Вот в этом и заключается смысл жертвоприношения Пуруши: превратить начинающийся год из желаемого в действительный, обеспечить ему правильный ход. Жертвенный человек выступает конкретным, уже состоявшимся явлением, из которого "песнопевцы", "жаждущие" и "сиятельные" сотворяют реальное будущее.
Следы подобных ритуалов в катакомбных могилах не редкость. Есть обрубленные или залитые охрой ноги, есть отчлененные и очень сложно обработанные головы...
Развитие последнего ритуала особенно сближает жертвоприношения из катакомбных могил с образом Пуруши. Так, в кургане у села Пелагеевка Николаевской области обнаружено три катакомбных погребения с жертвоприношениями черепов. Вокруг головы древнейшего из этих трех погребенных установили три разных сосуда. Два вылеплены из глины и украшены изображениями несущейся птицы ("весна", сосуд перед лицом погребенного), а также элементами "древа жизни" ("лето", перед лбом погребенного); третий сосуд располагался над теменем покойника и представлял собой чашу, изготовленную из черепа человека ("осень", конечная жертва из "Гимна Пуруше"). У головы погребенного насыпали кости различных существ (всевозможных "животных, живущих в воздухе, в лесу и в деревне": карпа, рыси, собаки, быка, лошади).
В двух последующих погребениях ритуал упростился: в одном из них найден обломок черепа, а в другом — чаша из золистой массы, полученной при сожжении головы человека. Полусферическое дно чаши было украшено крестом, окаймленным концентрическими кругами и полуовалами — символикой солнца, рождающегося из лона небес.
Луна из (его) духа рождена,
Из глаза солнце родилось,
Из уст — Индра и Агни,
Из дыхания родился ветер.
Впоследствии наряду с сосудами из золистой массы стали практиковать подобную символику и на самих головах. Помимо обычных татуировок и росписей, распространился обычай отчленения голов, снятия с них (вывариванием и т. д.) мягких тканей и замены их "вечными" глазами, устами, ушами и лицами, изготовленными из смеси глины, охры, раковин, золы и т. п., то есть из различных элементов мироздания.
Жертвенный человек, таким образом, уподоблялся Вселенной,
Которая была и которая будет.
Он также властвует над бессмертием...
Таково его величие,
И еще мощнее, чем оно, (сам) Пуруша.
Четверть его — все существа.
Три четверти — бессмертное на небе.
Как далеко, насколько выше это судьбы Энкиду! И насколько менее развита личность Пуруши!..
Так что же важнее: развитие, но и страдание личности или растворенность человека в обществе, но также и во Вселенной?
Вопрос вопросов гуманистов и просветителей всех времен и народов. Вот если бы удалось соединить развитие личности с приобщенностью ее ко Вселенной!.. К этому, по существу, и стремится прогресс. И первый шаг в этом направлении был сделан Пурушей, а не Энкиду.
Второй продолжил путь первого... и оказался в нравственном и в социальном тупике. Почему? Да потому что отошел от природы.
Пуруша ценой сверхнапряжения, ценой мученической самоотдачи еще сохранял эту исконную связь; рубящий же "древо жизни", убивающий "вечного духа", преследующий "лучи сияния" Энкиду уже расторг с природой кровные связи.
Но мог ли прогресс обойтись без преодоления тупика — рабства, крепостничества, гнета империализма? Очевидно, нет. Во-первых, в силу закона пульсации ("отрицание отрицания") любого развития. Во-вторых, потому что дальнейшее развитие производительных сил человечества не могло обойтись без преобразования своей основной составляющей — производителя, самого человека. Личность должна была вычленяться из первобытной общины! И она вычленилась, преобразовав естественное сообщество людей в искусственно созданное государство.
Пуруша — это личность-младенец, который с кровью, в буквальном значении этого слова, продирается из утробы первобытнообщинной формации. Энкиду — это личность-ребенок, кричащий, в буквальном значении этого слова, от неустроенности рабовладельческого строя.
А путь к взрослению так нелегок, так долог... Мать-Природа не дала на дорогу бессмертия, оставив его у себя. Человечеству пришлось на ходу сотворить веру в божье царство и загробную жизнь...
Предтечи Данко.
Нам понятно значение подвига Александра Матросова, который закрыл телом амбразуру, спасая своей жизнью десятки других и не дав захлебнуться атаке. Мы можем понять смысл легенды о политруке А. С. Овечко, который отверг фашистский приказ бросить звездочки в костер и вошел в него сам, став для жителей Каховки прообразом Вечного огня, что горит сейчас над Днепром...
Эти люди явили великие примеры борьбы и самоотречения во благо народа, преданности великой идее. Суть их подвигов — в укреплении собственной жизнью и смертью того неуловимого, но бесценного духовного поля, что называется общественной связью.
Связь поколений, людей, человечества и мироздания!
Не это ли вехи дороги в бессмертие?
Герой, рискующий жизнью, а тем более отдающий ее за всеобщее дело, — олицетворение связей. Вот что необходимо понять! А чтобы глубже понять, надо проследить истоки общественных представлений о героизме.
Такое исследование было проведено О. М. Фрейденберг, выдающимся советским историком культуры. Проанализировав эпос, древнейшую литературу и большое количество фольклорных данных, исследовательница пришла к определенным выводам.
Местность, где обитали изначальные герои различных народов, представлялась... кладбищем, могилой. Но в отличие от современных кладбищ древние не столько поглощали жизни, сколько их порождали, притом в высшем, сверхъестественном качестве, являя миру богатырей.
Преодоление смерти — характернейшая черта героизма. Богатырь спускался в преисподнюю и возвращался на белый свет. Его деяния носили космический характер: он добывал для соплеменников весеннее солнце и летний дождь, рог изобилия и волшебную мельницу; спасенные им красавицы означали воспроизводство народа, его здоровье и молодость.
Первоначально героями были только мужчины. Причина тому не столько в утверждении патриархата, в период которого складывался так называемый героический эпос. Главная причина заключалась в том, что женщина — мать, и рожая, она вновь и вновь возрождается; преодоление смерти — в природе ее. А вот мужчине для обретения посмертного продолжения надо было проявлять свою волю. Так был изобретен обряд инициации — посвящения (в основном мальчиков). Он имитировал деяния героев: отречение от земных радостей, путешествие в потустороннем мире (на кладбищах, в пещерах, в лесах), сражение со злом и добычу блага (экзамен на профессионализм охотника и пр.), выход на белый свет в качестве носителя духа мифического предка народа.
Так снималось извечное и наиболее разительное из всех противоречий человеческой истории — противоречие между жизнью и смертью.
Каннибализм в его духовном аспекте, а не как проявление голода, что случалось относительно редко, — древнейшая форма первобытного преодоления смерти. О. М. Фрейденберг отмечает: "Чем человек древнее, тем больше в обществе упорядоченности и связанности. Кровожадность, людоедство, убийства и насилия вызываются не преступностью и "дикостью", а тотемистическим осмыслением крови и смерти".
Тотем на языках американских индейцев означает животное или растение, от которого племя ведет свою родословную. Как правило, это то существо, которое издревле оказалось в сфере интересов данного коллектива, особо содействуя или же препятствуя его жизнедеятельности.
Предок-тотем охранялся. Его нельзя было не только убивать, но и причинять ему неприятности. Кроме определенных празднеств или ритуально обставленных промыслов, когда племя причащалось к тотему, становясь ему "живой могилой" и обретая жизнестойкость. Происходил натуральный обмен, осуществлялся обряд вещественной связи между людьми и средой обитания.
Так было до тех пор, пока хозяйство оставалось присваивающим: охотничье-рыболовецким и собирательским. В таких условиях люди оставались "детьми природы" и одухотворяли ее, считая своим полным подобием.
Но вот хозяйство стало производящим: скотоводческим и земледельческим. Люди превратились "во "владык" матери-природы и стали наделять себя ее вселенскими качествами. "Солнце — мой глаз, ветер — дыхание, воздух — душа, земля — мое тело", — сказано в одном из арийских заклятий. И уже не животные и растения, а люди-герои стали считаться мифическими предками — тотемами.
Уже не от быка или яблони, а от соплеменника следовало теперь причащаться... И так продолжалось до тех пор, пока развитие абстрактного мышления и мировосприятия достигло такого уровня, когда Бхага ("часть", "наделитель") превратился в "бога" и стало возможным воображать еду и питье (хлеб и вино в христианстве) плотью и кровью жертвенного человека.
Такая подмена — несомненное свидетельство культурного прогресса. Но она же — показатель растущей пропасти между человеческим обществом и породившей его природой.
Преодолеть эту пропасть, прогрессируя дальше, можно, лишь открывая новые, все более гуманные способы преодоления ужаса небытия. И первобытные люди сделали в этом направлении несколько смелых шагов.
Ритуальное самоубийство — вот первый из них. Не сразу, не вдруг, но оно заменило каннибализм. Где-то в период его утверждения и распространились хорошо известные нам по своему выражению, по напрочь забытые по содержанию "принести себя в жертву" (то есть отдаться на съедение) и "на миру и смерть красна", героическая гибель на глазах соплеменников.
Обычай героических переходов в подземный или небесный миры утверждался тогда, когда общество замечало растущую трещину между собой и природой, бытием и небытием. Эта трещина — отрицательное следствие того преимущества, которое принес людям переход от присваивающего к производящему хозяйству. Она стала началом пропасти противоречий, которую расширяли затем классы, государства и войны и которая разрослась в наш век до реальной угрозы истребления не только всего человечества, но и планеты Земля. По мере взросления цивилизации росла и тень ее гибели. И герои доклассовых, первобытнообщинных времен стали первыми из плеяды борцов за вечность рода людского.
Неосознаваемый людьми того времени смысл самопожертвования сводился к снятию возрастающих противоречий. Осознанные же усилия первобытных героев были направлены на удержание исконного родства племен и матери-природы, человека и народа, общества и Вселенной. Семейные связи знакомых нам уже Адити, сыновей ее Митры — Варуиы и внуков Мануса — Ямы стали одной из первых идеологий рождающейся цивилизации, одной из первых попыток обоснования гармонии и неуничтожимости мироздания.
Роль героев — посредников между миром людей и вселенскими силами, ведающими благополучием родов и племен, — брали на себя наиболее уважаемые мужчины. Обычно это были престарелые, но еще крепкие вожди — не только предводители, но и символы единства и жизнестойкости коллектива. Права ветшать и пожираться старостью такой человек не имел. Он обязан был принести себя в жертву, достойно "отойти в мир иной", явив напоследок соплеменникам пользу, а себе обретая бессмертие.
Способы отхода были различны. Иногда он осуществлялся при помощи узаконенных обрядом убийц, как это довольно правдиво показано в историческом фильме "Даки": помощники жреца бросают добровольца на острые колья. Обычно же герой бросался вниз со скалы ("уходил в подземный мир") или ступал в священный костер ("отлетал на небо").
Данко — освещающий народу путь пылающим сердцем — не литературный вымысел Горького. Легенда такая, несомненно, была.
Имя молдавского Данко соответствует одному из значений имени арийского Дакши — "дающий". Другие его значения связаны с ритуалом "дикша" и священным костром "дакшином". Этот бог воплощал среди братьев Адитьев жизненную энергию и в одной из мифологических версий принес себя в жертву "на исходе Золотого века, когда добродетель в мире заколебалась". Погибая — обновляясь, он становился залогом торжества бытия и благоденствия своего народа:
Кто в (своем) величии охватывает взором воды,
Зачинающие Дакшу, порождающие жертву...
О Праджапати! Никто, кроме тебя,
Не охватил все эти существа.
Да сбудется наше желание, с которым мы приносим жертву!
Одним из реальных прототипов "Дающего" можно считать останки человека в воронке IV слоя Высокой Могилы. Напомним, что это были обломки черепа, лежащие в залитом илом костре.
Другим предтечей Данко можно назвать древневосточного Думузи (или позже Даоноса). Подобно Дакше, он тоже был связан со зноем и водами, но имя его переводится обычно как "Истинный сын". Думузи-Даонос — это обожествленный пастух, воплощение весенней степи, любви и плодородия, родня Венеры и Солнца. После гибели "Истинного сына" наступила страшная засуха — и тогда его сестра "Лоза небес" согласилась проводить за брата полгода в потустороннем мире. Белый свет расцветает в те полгода, когда Думузи-Даонос вновь и вновь появляется из загробного царства.
Этот миф, как видим, соприкасается с образом Данко созвучием имен и мотивов жертвенной гибели. Но если Человек-с-пылающим-сердцем жертвует собой добровольно, так же как Дакша, то Думузи-Даоноса умерщвляют насильно. Такое отличие имеет историческое объяснение: последний принадлежит уже не первобытнообщинному, а рабовладельческому строю.
Молдавский Данко стоит в одном ряду с арийскими Дакшей и Матаришваном, славянским Масленицей, греческим Прометеем. Всемирно распространившийся образ Христа продолжает их ряд, но уже на следующем историческом этапе.
Особенностью этого образа является его противоречивость. Он и земной человек, и воплощение небесного бога, и добровольная жертва, и насильно убитый... Корень противоречий здесь в том, что образ Христа возник в условиях раннеклассового, рабовладельческого общества, но в среде общин, которые все еще пытались блюсти "свободу, равенство и братство древних родов". Такая половинчатость — одна из причин распространенности и долговечности христианства. Оно впитало в себя многие связи доклассовых и классовых обществ, а в силу диалектического сходства первых с бесклассовыми обществами будущего христианство сохраняет свои позиции и в современных условиях.
Механизм первобытных взаимосвязей общества — героя — мироздания можно рассмотреть на примере древнерусского Масленицы, хорошо изученного Н. Н. Белецкой.
Масленица — одна из вершин воплощения первобытной идеи самопожертвования во имя всеобщего блага. Этот образ занимает промежуточное положение между Дакшей и Данко, с одной стороны, и Иисусом — с другой.
Христос в переводе с древнегреческого означает "помазанник" — то же, что и Масленица. Прямого родства между ними нет, но есть функциональнее сходство. Дело в том, что масло (жир, сало и т. п.) издревле считалось наиболее питательной пищей и к тому же особо угодным огню, переносчику жертв. В арийской "Ригведе" об этом сказано так:
Кто был первым хотаром, угодным богам,
Кого они помазали жертвенным маслом, выбирая (его)?
Он сделал процветающим то, что летает (и) что ходит,
Что стоит (и) что движется — Агни, знаток всех существ.
Отсюда повсеместная распространенность масла в качестве жертвоприношения богам. Масло использовалось во всевозможных сожжениях и возлияниях, в виде помазания умирающих или омовения новорожденных. Во всех случаях оно символизировало жертвенность: вспомним Пурушу, его жертвенным маслом стала весна, он был расчленен, а затем сожжен на костре.
Масленица в современном ее пережитке представляется веселым праздником с обязательными блинами и кострами, в которых сжигают человекоподобное чучело — символ уходящей зимы.
Древняя Масленица была преисполнена драматизма, что, впрочем, никак не исключало веселья. Коренным отличием была приуроченность ее (его!) к весеннему равноденствию и не столько к проводам зимы, сколько ко встрече весны.
Прошлогодние запасы к этому времени истощались, и с надеждой на первую зелень и выгон скота общинники в последний раз пировали. А заодно избавлялись от немощных едоков, примерно так же, как делали до недавнего времени народы Крайнего Севера или как это показано в японском фильме "Легенда о Нараяме": старики добровольно удалялись в мир предков...
Вождь или кто-нибудь из старейшин, достигший примерно 60-летнего возраста, подавал им пример, возлагая при этом на себя традиционную роль посланника к обожествленным предкам, причастным к плодородию земли и небесным светилам. На площади или в специальном святилище устанавливался столб с колесом на верхушке: символы оси мироздания и Солнца, владыки Вселенной. К столбу вставал старец — обычно с лысиной, как знаком небесного избранничества. Его окропляли маслом, засыпали соломой. Затем подносили священный огонь...
Такие "посланники на небо" или "космические странники" у славян и у галлов отправлялись не только на рубеже зимы и весны, но и в другие календарные даты. Даки же отправляли их раз в несколько лет.
В курганах нередко встречаются атрибуты, означенные в проводах Масленицы. Это столбы и колеса, человекоподобные стелы (иногда с лысинами, вроде Керносовского идола), и, наконец, многочисленные трупосожжения, вроде обнаруженных на вершине Высокой Могилы или в Скворцовском кургане. С Масленицей сопоставимы ведийские Пуруша и Вишну. Последний, как мы уже знаем, в начале года закручивал дни, "как вертящееся колесо", и представал в облике Шипивишты — лысого старца, а под конец года становился "Достигающим во все стороны" и шагал в пламени костра к Солнцу... Но известны и весьма близкие соответствия Масленице. Они обнаружены в кучах золы между курганами недалеко от Полтавы.
Один из этих зольников тщательно исследован И. И. Ляпушкиным и объяснен впоследствии Б. А. Рыбаковым.
В южной части находилась знакомая уже нам по причерноморским курганам воронка, заполненная костями жертвенных животных, битой посудой и другими остатками пира. Севернее располагалось около полутора десятков вырытых в земле гигантских лебедей. Все это было перекрыто грандиозным, вероятно двухразовым, кострищем, в котором сожгли многие сотни снопов соломы. Среди золы найдены кости людей, в том числе совершенно целый скелет... К важному выводу приводит анализ найденных в кострище бытовых предметов: они указывают, что топливо сносилось с разных, очевидно со всех, дворов одного или нескольких поселений.
Завершая знакомство с древними формами героизма, отметим их общие качества.
Герои обретали бессмертие. На примерах причерноморских курганов и индоарийской "Ригведы" мы уже знакомы с двумя направлениями его обретения: "выйти за пределы года" и "стать на путь богов", приобщаясь к подземным водам или небесным светилам.
Герои обожествлялись. В зависимости от того, куда они направлялись обрядом: вниз или вверх, к зимнему или летнему солнцестоянию, под землю или на небо, они уподоблялись асурам или дэвам. Существенных противоречий между этими полюсами тогда еще не было, признавалась необходимость того и другого. Да и сам человек считался ничуть не слабее сверхъестественных сил, каждая из которых была могущественна лишь в своем ведомстве, но мудрый смертный способен был связать или же развязать ее с другими, достигая тем самым желаемого. Верховное управление природными связями герой оставлял за собой и отнюдь не раболепствовал перед ними — вот в чем коренное отличие "божественного человека" первобытной эпохи от "божьих людей" последующих классовых обществ.
Герои самоотрекались. В первобытную эпоху человек был вообще растворен в коллективе, а если и занимал особое место, то только лишь потому, что это место необходимо было всему коллективу и кто-то должен был его занимать. Выделение личности стало проявлением растущих противоречий, одним из показателей распада первобытной гармонии и предвестником социального расслоения.
Первые индивидуальности имели два выхода для своей реализации: изгнание из общины и самоотвержен-ное служение ее интересам. И то и другое вело к гибели: изгои не могли существовать в одиночку, самоотверженность же кончалась ритуальным самопожертвованием... Выходами из этих тупиков стало развитие, с одной стороны, рабства, а с другой — кастовости.
И совершенно закономерно, что в современном движении за социальное равенство, в преддверии новой гармонии общественного бытия личность вновь стремится служить обществу, но уже в деле отмены классов, каст и других проявлений несвободы. В таком сходстве-отличии первобытной и современной личности проявляется одна из закономерностей диалектической спирали истории, завершающей ныне свой виток от первобытного к грядущему коммунизму.
Особенно следует подчеркнуть, что высшим проявлением первобытного героизма считалось отправление на небо в ритуальных кострах с целью воздействия на светила, причастные к коловращению года. Эти герои становились "космическими странниками" и сопричастными к рите (арии), аше (иранцы), тео (греки)... словом, к основам вселенской энергии, движущей годовым и прочими циклами.
Так закладывались основы современного прорыва человечества в Космос. Острие изначального героизма было направлено именно туда. Величайшие герои первобытной эпохи были воистину пракосмонавтами. Но интересы их при этом оставались совершенно земными, как и у нынешних космонавтов.
Наука И Магия.
Героизм пракосмонавтов основан был, конечно же, па вере в целесообразность самопожертвования. Но это была не та вера в волю господню, которая утвердилась в религии и которой у строителей "степных пирамид" еще не было. Самоотреченность героев зиждилась па том представлении о мироздании, которое создавалось усилиями мудрецов: звездочетов, мыслителей, песнопевцев...
Мрак был сокрыт мраком вначале.
Неразличимая пучина — все это.
То жизнедеятельное, что было заключено в пустоту,
Оно Одно было порождено силой жара.
Вначале на него нашло желание.
Это было первым семенем мысли.
Происхождение сущего в не-сущем открыли
Мудрецы размышлением, вопрошая в (своем) сердце.
Здесь есть и интуитивное постижение космического самозарождения материи, и утверждение о приоритете чувства над мыслью, и уверенность во всепроникающей силе разума, сопряженного с чуткостью сердца. Здесь есть и общее, главное: картина мира, не нуждающаяся в посреднике (боге) между Вселенной и Человеком.
Казалось бы, вполне современный подход... Увы! Подобно первобытному героизму, первобытное мировидение имело качественные отличия от современного, особенно наглядные при анализе научной его стороны.
Зачатки научных знаний и у строителей курганов, и у создателей "Ригведы", да и вообще в первобытных культурах, развивались в двух основных направлениях, сходных, в общем-то, с современными. Первое сводилось к осознанию себя в окружающем мире, а второе — к преобразованию его в своих интересах.
Вершинами познания в этих двух направлениях были зачатки биологии и медицины, математики и астрономии.
Эти направления не противопоставлялись. Глаз живого существа уподоблялся солнцу, дыхание — ветру и так далее: приносимые в жертву тела или туши делились на 12 частей — по числу месяцев года; 9 месяцев беременности уподоблялись ступеням лестницы из одного мира в иной... Такая нерасчлененность реального-возможного-нереального соответствовала природе не науки, а магии. Но вместе с тем закладывались основы и для свойственного науке анализа преобладающих связей. Это вызывалось нарастанием противоречий общественного бытия, ведущих от первобытнообщинной к рабовладельческой формации.
Очевидно, что земледельческо-скотоводческая практика и наблюдения за природными циклами породили уподобления покойников ввергнутому в землю или же в матку семени. Известны каменные топоры с изображениями колосков, предназначавшихся для магического "воскрешения" покойника. Однако была и животноводческая, и специфическая жреческая практика, в которых накапливались реальные знания по анатомии и физиологии. Они-то и вели к зарождению медицины.
В "Ригведе" и сопряженных с нею "Атхарваведе" (сборник заговоров) и "Яджурведе" (руководство по жертвоприношениям) содержатся вполне рациональные сведения о человеческом организма, перечни болезней и их симптомы, а также указания способов лечения. Многократные упоминания о "вратах разума" имеют конкретные археологические соответствия: находки черепов с просверленными и вырезанными отверстиями. Не менее половины таких трепанаций обнаруживают следы прижизненного зарастания и указывают на то, что сложнейшие даже для нашего времени операции на мозге проходили небезуспешно.
Высшим проявлением рационального мышления издревле считалось календарное дело. Общий корень индоевропейских по своему происхождению слов "думать" и "помнить", "луна" и "месяц", "время" и "мерить" указывает на то, что первоначальные календари были лунными. Это подтверждается и археологическими данными: достаточно вспомнить последовательность строительства лунных и солнечных азимутов в Стоунхендже или же в астральной символике и календарях IV—VIII слоев Высокой Могилы.
Ариям был знаком не только простой 29—30-дневный синодический месяц, исчисляемый по видимым фазам Луны, но и сложный драконический, исчисляемый по пересечениям земной и лунной орбит. В их сосуществовании мы убедились при анализе росписи кеми-обинской гробницы под VI слоем Высокой (рис.15). В арийском эпосе драконический месяц отразился в сюжете о 50 дочерях Дакши, 27 из которых были отданы Соме — Луне и стали накшатрами ("домами ночи") — знаками лунного зодиака.
"Ригведе", как и создателям VIII слоя Высокой Могильт (рис.28), был хорошо известен также и солнечный зодиак. В обоих случаях предпочтение отдавалось месяцам благоприятного полугодия, заключенным между весенним и осенним равнодействиями, то есть относящимся к периоду наиболее интенсивной жизнедеятельности и основных сельскохозяйственных работ.
Ввиду разновеликости углов, в которые заключены 12 расположенных у горизонта зодиакальных созвездий, количество последних, проходимое солнцем между началами весны и осени, колебалось на протяжении V— II тысячелетий до нашей эры от шести до восьми. Да и продолжительность "месяцев" была различной — от семи до семидесяти пяти дней, с чем мы и столкнулись при анализе азимутов, отмеченных лучами-дорогами солнцеобразного слоя VIII Высокой Могилы. Такая неравномерность вытекала прежде всего из стремления отметить особыми датами начало сева и жатвы, отела и выгона скота и прочие важные события.
Разновелики были годовые сезоны и даже количество их. Чаще всего их выделялось 3 (лето делилось между весною и осенью), но известны и 4—6-членные деления. Последнее представлено, например, на продольных стенках гробницы под VI слоем Высокой: как и в одном из заклятий "Атхарваведы", между летом и осенью выделены "жаркое время" и "время дождей". Продолжительность сезонов в одном и том же году колебалась от двух до четырех месяцев. Более того, изменялись начала нового года: им могло стать одно из равноденствий или солнцестояний; практиковалось, очевидно, и несколько "новых годов" в течение года. Не с этим ли сталкиваются археологи, путаясь в том, когда же следовало "воскресать" погребенному: на рассвете летнего, куда обращена голова, или же зимнего солнцестояния, куда обращено лицо покойника?
Приверженность неудобному, по нашим представлениям, трехсезонному году объясняется стремлением совместить его с трехступенчатой моделью мироздания: низ — середина — верх. Эта модель соотносилась в "Ригведе" с понятиями бхух (земля, почва), бхувах (атмосфера со светилами), свах (небо с водами). Универсальной моделью Вселенной стало дерево с его корнями — стволом — кроной, а также ноги — туловище — голова человека. Эта модель выражена в захоронениях, где чаще всего окрашены охрой голова и ступни погребенного, а также в курганах, где выделены подземелья (могилы), земля (насыпь), небеса (жертвенники на вершинах).
Курганы же с наибольшей очевидностью показывают, как использовались элементы зачатков науки для всевозможных магических спекуляций. Творцы обряда могли поменять местами "землю" и "небо", могли упрятать "космического странника" под землю, а могли и "вознести" в погребальном костре, могли придать сосуду моделировку Вселенной, а могли наполнить предназначенной покойнику пищей... Такими способами жрецы пытались магически воздействовать на мироздание, дабы получить желаемые результаты: своевременные дожди и тепло, торжество жизни над смертью...
Можно упрекнуть древних мудрецов в стремлении уйти от ответов, в заблуждениях, в обмане соплеменников... Да, без этого не обходилось. Однако в общеисторической перспективе магия сыграла, в общем-то, положительную роль, явившись колыбелью абстрактного мышления. Первоначальное же становление науки пошло по пути обобщения практики.
Конкретное и абстрактное — это те полюса, между которыми пульсировало еще не расчлененное па науку, философию, религию, искусство первобытное мировосприятие.
Принято считать, что первобытное мышление было очень конкретным, а культурный прогресс сопряжен с развитием абстрактного мышления. Это верно лишь в общем: в русле поступательного процесса довольно отчетливо выделяются циклы усиления или ослабления того и иного способов восприятия, причем и в древности человеческий разум являл такие шедевры абстракции, всестороннее постижение которых весьма затруднительно даже для современных специалистов.
Такими шедеврами можно считать Стоунхендж, некоторые навесы и гроты Каменной Могилы, Высокую Могилу... Можно понять общий замысел названных памятников, разобраться в деталях, но вот постичь всю глубину взаимосвязей этих деталей не удалось еще никому. Загадки Стоунхенджа не исчерпал даже союз высокопрофессиональных ученых с ЭВМ, не удалось до конца разобраться и в образно-календарно-математических закономерностях росписи гробницы 4 из Высокой Могилы (рис.15). Гении создали их? Или кому-то из мудрецов повезло обнаружить и удачно отразить объективно существующие узлы мироздания, точки соприкосновения множественных проявлений единой материи?..
Наиболее очевидными отражениями конкретного и абстрактного являются изобразительные памятники. На примере той же Высокой Могилы и окрестных курганов мы видим, как довольно реалистическое изображение быка (Тельца) заменяется копированием одной головы, которая затем превращается в символ в виде круга с дугою-рогами и рассредоточивается впоследствии отдельными костями натуральных быков; видим, как жертвенные люди заменяются весьма схематичными каменными изваяниями, а затем обряд жертвоприношения переносится на самих погребенных; видим, как сосуществуют все перечисленные детали обрядов.
Собранием абстракций можно считать испещренную всевозможными знаками Каменную Могилу. Характерно, что ранняя композиция на своде "Грота быка" составлена из реалистических изображений животных и человека, но "оживлена" абстрактными лунками и прочерками; последующая же композиция на карнизе составлена из абстрактных черточек, зигзагов и других геометрических фигур, но местами подкреплена довольно реалистическими изображениями животных. Подобным образом обстоит дело и с плитами со "ступнями Вишну": выполненные с различной степенью реализма и детализации, они сочетаются с округлыми и крестообразными солнечными знаками, а также с передающими энергию действия линиями и лунками (рис.23, 24).
Рис.24. Изображения в "Гроте быка" Каменной Могилы.
"Ригведа" тоже содержит выразительные примеры сочетаний и взаимопереходов конкретного и абстрактного. Так, Вишну — "достигающий во все стороны" и создающий тем самым пространство — это, конечно, абстракция. Но миф о возрастании его из карлика в гиганта, делающего при этом три шага, — это уже конкретные образы действия, создающего пространство. Л в распространенном эпитете Шипивишта ("лысый" старик?) кроется, возможно, намек на вполне определенную категорию людей, приносившихся в жертву.
Абстрактны, более или менее приближены к философским категориям и другие боги "Ригведы". Однако нет-нет да и проступят в "жизненных силах" (асурах) змеевидные существа, в Адитьях — подобие большого семейства, в Сурье — солнечный диск и т. д. И наоборот, в конкретных образах семи рек, сестер, кобылиц скрываются зодиакальные месяцы благоприятного полугодия, в образах колеса и повозки — рита, вселенские циклы, а в образе ярма — символ больших периодов и времени вообще.
Пределы познания — вот оплот магии.
Ничто так явственно не показывает величие, но вместе с тем и ничтожность мировоззрения первобытной эпохи, как космогонические (повествующие о происхождении сущего) мифы "Ригведы".
Они сконцентрированы примерно в десятке из 1028 гимнов и вынесены в заключительный цикл, как итог представлений о мироздании. Но в этом итоге нет структурной схемы и цельности, нет общей теории. Конкретные вопросы происхождения воды, огня, земли, года, ночи и дня и так далее трактуются по-разному: мудрецы не решают, а выдвигают наиболее вероятные, на их взгляд, решения проблемы возникновения мира.
Откуда это творение появилось:
Может, само создало себя, может, нет —
Тот, кто надзирает над этим (миром) на высшем небе,
Только он знает или же не знает.
Мудрецы допускают, но не уверены в наличии некоего верховного свидетеля, по отнюдь еще не создателя, возникновения сущего. Мир возник сам по себе, из ничего — вот вершина диалектико-материалистического прозрения мудрецов первобытности, названная современными философами "первобытным предматериализ-мом".
В "Гимне о сотворении мира" утверждается приоритет человеческого разума над знаниями богов. Боги появились уже в процессе самосотворения мира, и поэтому не могут знать о начале начал. А вот мудрецы, те "происхождение сущего в не-сущем открыли... размышлением, вопрошая в (своем) сердце". Заметим, что не к логике, но к эмоциям (к "сердцу") обращено высшее напряжение первобытной мысли. Но и логики оно не бежит. В том же гимне мудрецы приходят к предположению о самозарождении мира вследствие сочетания его мужского и женского начал, верха и низа (Неба и Земли).
В других космогонических мифах перебираются иные варианты происхождения сущего.
Наиболее распространена версия о космогоническом назначении жертвы. В жертву приносят боги титана Пурушу, сотворяя из его членов землю, небо и прочее; в жертву приносят себя Дакша и Вишвакарман ("творец всего"):
Принеси себе в жертву (свое) тело, (тем самым) укрепляя (его).
О Вишвакарман, укрепляющий себя жертвоприношением,
Принеси себе в жертву землю и небо!
В качестве изначальной жертвы называется также Вач ("речь"), и акт сотворения мира представляется как наречение Вишвакарманом богов и существ, которые подходят к нему чередой.
Этот миф предвосхищает библейский сюжет наречения имен. Характерно, что в "Ригведе" "Творец всего" пользуется услугами риши — "сказителей", причем грань между богом и людьми стерта до такой степени, что именно риши и "добыли жертвой богатство, ...создали эти миры".
Невзирая на предположение о полном отсутствии до начала начал чего бы то ни было ("не было не-сущего, и не было сущего тогда"), мудрецы все же представляют себе изначальную субстанцию некой хаотической смесью воды и земли, а также огня. Последний выделяется в виде Агни или "Золотого Зародыша", который в течение года носится на поверхности вязких вод, а затем раскалывается (или его раскалывает Индра) и порождает миры.
Интересно такое противоречащее логике построение:
Из пупа Нерожденного торчит Нечто,
О которое опираются все существа.
Из полного цикла гимна явствует, что Нечто — это "Первый Зародыш", а Нерожденный — известный нам уже "Творец всего". И получается такая картина: неродившийся еще Творец полуродил зародыш сущего, а об этот фактически несуществующий зародыш опираются несуществующие существа.
Допущение беспредельности связей между всевозможными проявлениями материального мира приводит к понятийному стиранию границ между естественным и сверхъестественным. Это роднит магию с религией. Но если для религиозного сознания характерны слепая вера и подчиненность "воле господней", то магия стремится помыкать богами! Вследствие этого в магии царит культ не божеств, а техники управления ими. Так, в одном из гимнов "Ригведы" читаем:
Наблюдатели Варуны, воодушевленные одинаковым желанием,
Озирают эти два прочно укрепленных мира...
Провозгласил мне, мудрому, Варуна:
"Трижды семь имен несет корова.
Кто ведает знак (имен), пусть произносит (их) как сокровенные,
(Если этот) вдохновенный хочет помочь будущему поколению".
Слова "кто ведает — пусть произносит" представляют собой магическую формулу, распространенную у ведийских ариев и означавшую необходимость определенных сведений и ритуалов, исполнение которых обеспечит достижение желаемого. Со следами таких ритуалов мы сталкивались при рассмотрении "степных пирамид". Один из ярчайших примеров — магическая роспись на стенках гробницы из IV слоя Высокой Могилы (рис 15). Божества включены здесь в циклы года и человеческой жизни, сопряжены со сторонами света и календарными числами... Ясно, что они могущественны лишь в тех пределах, которые им отвели мудрецы.
Важно знать, что боги первобытной эпохи — это не господа последующих классовых формаций, а подобия философских категорий.
В самом деле, кто такие Митра ("мирный") и Варуна ("ворчливый", "кипящий", "грозный"), связанные, соответственно, с общественными установками и законами природы? Это, прежде всего, диалектические полюса бытия, затем — первобытная модель правоведения, а уж в последнюю очередь — зачаток привычных нам богов-вседержителей. То же можно сказать об их матери Адити ("непрерывном", "бесконечном"), которая символизировала нескончаемые годовые циклы Вселенной...
Теряясь пред тайной происхождения мира, но не отказываясь от попыток ее раскрыть, древние мыслители нередко подменяли ответы цепочкой вопросов:
Кем укреплены огромное небо и земля.
Кем установлено солнце, кем — небосвод,
Кто в воздухе измеряет пространство, —
Какого бога мы почтим жертвенным возлиянием?
На роль творца не подходил ни один из известных богов, ибо их функции были известны и, в конце концов, ограничены. Поэтому творцом мира назывался "Неизвестный бог" или Праджапати ("отец существ"), или тот же Вишвакарман ("творец всего"), но это были не имена, а эпитеты, которыми наделялись различные боги. Выход намечался в признании Одного или Нечто, который существовал изначально "по ту сторону Семи Мудрецов" (первых риши, составителей гимнов "Ригведы"), "по ту сторону неба, по ту сторону этой земли, по ту сторону богов и асуров", то есть до сотворения мира. Но когда мудрецы начинали развертывать картину самосотворения сущего дальше, то это Одно или Нечто становилось тут же "Зародышем" или "Отцом сущего", то есть превращалось в неопределенность...
Археологические соответствия ведийским представлениям о происхождении мира были рассмотрены выше — это следы космогонических ритуалов в воронках курганов, а также соответствия образам Адитьев, Вишну и других божеств. Образам Одного или Нечто соответствуют идолы и сосуды, на которых изображены лишенные контуров детали лица; иногда подобные схемы проступают в размещении могил относительно насыпи или даже в планировке насыпей в курганной группе...
Существовало два выхода за пределы познания: запрет на "копание в вечных вопросах" (то есть вовсе не выход, а смиренное признание пределов познания) и разработка техники обхода этих вопросов. Первый путь вел к религии, второй — к магии. Рождающееся из первобытнообщинного строя рабовладение пошло по первому пути, который соответствовал природе государства с его тяготением к запретам и стабилизации. Но путь магии еще долго оставался актуальным; им соблазняются и в наше просвещенное время.
Магия, которую принято считать заблуждением и чем-то вроде примитивной религии, на самом деле... младшая сестра науки! Этот парадоксальный вывод серьезных исследователей необходимо глубоко и правильно понять, иначе мы не сможем усвоить рациональные зерна древних учений.
Оформившуюся лет 300 назад, при жизни Ньютона, науку и уходящую во времена формирования человечества магию роднят представления о единстве мироздания и общая цель: познание законов успешного освоения человеком природы. А разделяют их объем и качество знаний о мироздании, различия путей достижения означенной цели.
Наука занята поиском основных, наиболее вещественных связей, непременно поддающихся экспериментальной проверке и теоретическому обоснованию. Магия же остается на исходной позиции представлений о взаимосвязанности всех элементов мироздания и исповедует возможность практических результатов посредством любого (от физического до мысленного) воздействия на любой из этих элементов. Так, и ученый и маг уверены, что повозка может взлететь. Но для первого такая возможность весьма ограничена (транспортный вертолет, направленный взрыв, ураган), для второго же не существует ограничений, и, восполняя неразвитость логического мышления изощренным воображением, маг легко может представить Большую Медведицу возом, перенесенным на небосвод искрами погребального костра...
Как мы уже отмечали, маги старались избегать вопросы о происхождении и строении мироздания, неразрешимые при тогдашнем зачаточном уровне науки. Их усилия были направлены на разработку обрядов, способных давать власть над "богами" и получать желаемое. Эти усилия были отнюдь не пустоцветом прогресса: они оттачивали абстрактное мышление и тем самым готовили почву для развития научного мировоззрения. И, кроме того, именно магам удалось сиять противоречие между жизнью и смертью...
Зарождение науки на рубеже доклассовых и раннеклассовых обществ было обусловлено, с одной стороны, открывшейся перспективой господства людей над природой, а с другой — возникновением небывалых противоречий.
Люди пытались спасти привычную гармонию первобытнообщинного строя, которая зиждилась на уходящем, увы, присваивающем хозяйстве: охоте и собирательстве. Однако усилия образно-интуитивного сознания, присущего первобытному человеку, были неэффективны. Осознать, а тем более видоизменить перемены, вызванные переходом к производящему хозяйству и ведущие от первобытного коммунизма к рабовладению, можно было лишь посредством абстрактно-логического сознания, присущего нашему времени... Но до утверждения такого сознания было несколько тысячелетий. И путь к нему лежал через нарастание противоречий и борьбу человечества с ними, через преодоление дисгармонии общественного бытия, именуемого эпохой классовых формаций.
Мифологическое Сознание.
Рассматривая магическое и научное мышление, мы обратили внимание на их коренное родство; отличия же обусловливаются степенью освоения объективно существующих причинно-следственных связей реального мира.
Подобным образом обстоит дело и с сознанием — образно-интуитивным и абстрактно-логическим. Второе вырастает из первого и отличается от него, помимо степени освоения причинно-следственных связей, степенью освоения пространства и времени.
Образно-интуитивное сознание называется еще мифологическим.
"Это чистейшая условность, что мы называем мифом только словесно выраженный рассказ. На самом деле таким же мифом служат и действа, и вещи, и речь, и "быт" первобытного человека, то есть все его сознание и все то, на что направлено его сознание", — отмечает О. М. Фрейденберг. И поясняет: "Мифотворческое сознание имеет цельный характер, нерасчлененный. Если приходится говорить о его словесных, вещных, действенных оформлениях, то это не значит, что каждая из таких форм циркулирует разобщенно от другой. Напротив, они параллельны. Словесные мифы инсценируются, действенные "ословесняются"; и те и другие обрастают бутафорией; вещные мифы, в свою очередь, сопровождаются действенными и словесными вариантами".
Эти правила и дали нам возможность сопоставлять словесно выраженные мифы "Ригведы" с вещами и следами ритуальных действ, запечатленными в курганах. Более того, дали уверенность, что такие творения первобытной культуры так или иначе соприкасались на прародине ариев, не могли существовать там друг без друга...
А сейчас мы воспользуемся этими правилами для проникновения в особенности мифологического сознания.
Неосвоенность причинно-следственных связей влекла за собой сотворение их вещественных заменителей в любых желаемых направлениях, которые лишь со временем были упорядочены жрецами. Такая практика приняла форму всевозможных жертвоприношений (обмена с богами по принципу "даем вам, чтобы вы дали нам") и культивировала в обществе ощущение сопричастности. И практика, и порождаемое ею ощущение возрастали по мере развития производящего хозяйства и вытекающего отсюда отрыва людей от природы. Они, эти практика и ощущение, в какой-то мере восполняли убывание той естественно существовавшей гармонии общественного бытия, которая сложилась за многие-многие тысячелетия господства охоты и собирательства, не выделявших еще человека из природной среды.
"Космические странники" — это одушевленные просьбы или наказы богам. Подобную роль, но только в связях между племенами, играли послы. Поэтому они находились, как считалось, под защитой богов и охранялись традицией. Этим-то и объясняется проникновение небольших племен, а то и отдельных людей в глубь чужой территории.
Показательно, что обрусевшие бог и демон восходят к одному и тому же индоиранскому понятию: "доля" и "часть". У древних греков сходные слова обозначали жертву еще целую, живую и затем расчлененную, разорванную. Отсюда за демоном и закрепились существующие доныне ужасные представления.
Жертва, будь то вещь, существо или человек, обожествлялись. Последний, прежде чем умереть и приобщиться к богам, становился героем. В таком качестве следует понимать переходное состояние ведийских Вивасвата или Вишну, которые родились убогими, но затем претерпели изменения и стали богами. А об обожествлении Пуруши сказано так: "Жертвою боги пожертвовали жертве", то есть боги принесли жертву обожествленному "Человеку", и этой жертвой был он сам.
Причастившиеся от жертвы-тотема (мифического предка, воплощаемого в ритуале предметом, растением, животным или человеком) брали на себя определенные обязательства, которые соблюдались гораздо строже, чем клятва. Они становились соплеменниками, даже если происходили из различных народностей. Поэтому когда археологи сталкиваются со случаями совместного нахождения в культовых местах разнокультурной керамики или других вещей, можно не сомневаться в установлении дружественных отношений между различными племенами. Так, в Нижнем Поднепровье второй половины III тысячелетия до нашей эры в детских могилах находят разнотипные сосуды: от местной матери и пришлого отца, или наоборот.
Именно в силу сопричастия обожествлялись или считались приближенными к богам мастера развитого первобытнообщинного строя. В "Ригведе" представлено три брата Рибху, имя которых означает "работа", "ремесло", "искусность". Они обслуживали богов, им покровительствовало потустороннее Солнце и благодаря своему мастерству они получили бессмертие... Причина же заключалась в том, что, создавая вещь, мастер как бы творил мир, а между вещью и миром принципиальной разницы не делалось. Так что мастер уподоблялся богу не за заслуги, а по праву своей умелости.
Погребения мастеров в курганах отличаются особым обилием инвентаря. Это самые "богатые" могилы рубежа III—II тысячелетий до нашей эры. Набор инвентаря состоит из орудий труда, заготовок, сырья; готовые изделия встречаются редко, бытовые вещи — еще реже. Известны совместные захоронения взрослых с детьми, где инвентарь сосредоточен возле последних (хотя обычно бывает наоборот). В знакомом уже нам кургане у Большой Белозерки обнаружено подзахоронение безынвентарного мужчины к ранее умершей женщине — мастерице скорняжного дела с соответствующим набором инструментов.
Характерно, что единственный раз упомянутая в "Ригведе" каста мастеровых уподоблена стопам жертвенного Пуруши. В мифологии других народов ремесленникам также отводится место внизу общественной лестницы, они роднятся с потусторонними божествами (а в христианстве — с нечистой силой: вспомним гоголевского кузнеца Вакулу).
Такое "уничижение" обусловливалось рядом причин: действительно большей значимостью земледельцев и скотоводов, более поздним по сравнению с ними выделением ремесленников, но главным было родство их с подземными ("воспроизводящими"), а не небесными ("сияющими") божествами. К тому же в первобытном обществе отсутствовало иерархическое противопоставление верха и низа; любое место почиталось, раз оно было необходимо общине. И почиталось тем более, чем необходимее было. Так, мастерство вождей и жрецов оказалось наиболее почитаемым не потому, что они "обманули народ" или же "захватили права", а в силу резкого возрастания значимости управленческого труда (а именно к нему относится любая власть) в период крушения извечных устоев первобытнообщинного строя.
Вожди и жрецы стали первыми "теоретиками" выявления и изучения причинно-следственных связей.
Восприятие пространства и времени является основным критерием качеств и личного и общественного ума.
В первобытную эпоху с присущим ей мифологическим сознанием пространство и время представлялись весьма необычно, с точки зрения современного человека, конечно. Они не разделялись; разве что в восприятии времени преобладало ощущение цикличности, а в восприятии пространства — предметности.
В мифах мы не найдем абстрактных "земли обетованной" или "страны благоденствия" последующих классовых формаций, но обнаружим более конкретные "чудесный дворец" или "молочные реки с кисельными берегами". Сама "земля" в те времена означала не что иное, как плодородный слой почвы, а "родина" — место, где был рожден человек и где родился его мифический предок. С уверенностью можно сказать, что для племени степных скотоводов, воздвигнувшего курган в виде беременной или рожающей богини, именно он и был родиной.
Установлено, что пространство представлялось первобытному человеку безмерным. Он мог то всю родину сузить до места у очага, то землянку представить Вселенной. Это мы определяем набор магических предметов как "украшения или амулеты в виде молоточковидных булавок и орнаментированных блях", а для древних людей они были и моделью мироздания и инструментами воздействия на него. Это для нас "Солнце" — Сурья, свертывающий дневной небосвод, поэтический образ, а создатели соответствующего гимна "Ригведы" считали эту картину реальностью.
Вследствие предельной конкретизации пространства, снятие противоречий, как скажет современный философ, или героические деяния, как представлял себе снятие противоречий первобытный человек, происходили на рубеже благого и пагубного, бытия и небытия. В мифе это место предстает "не-нашим (небесным или подземным) миром", но в быту его заменителем выступало святилище или кладбище...
Но если пространство мы еще кое-как можем признать вещью, то время пространством — никак! Как же пришли к такому представлению первобытные люди?
Основная причина неразвитости представлений о времени заключалась в том, что оно еще не дифференцировалось в человеческом сознании на прошлое — настоящее — будущее. Царило вечное прошлое, напрочь завалив настоящее глыбами традиций. Будущее представлялось до чрезвычайности смутно: что-то вроде многократно переживаемого события, которое уже случалось если не с тобой, так с твоим соплеменником или предком, жившим "вначале".
Такая невероятная, с точки зрения современного человека, нерасчлененность времени вытекала из консервативной сущности первобытной культуры: она ведь была детищем природы, развитие которой протекает сравнительно медленно, незаметно, циклично. Но так было до появления на Ближнем Востоке около десяти тысячелетий назад производящего хозяйства — земледелия и скотоводства. Оно породило так называемую "Великую неолитическую революцию" длительностью в... 50 веков!
Рис.25. Магические амулеты с символикой повозок и небесных светил.
С позиции новой и новейшей истории столь длительный срок невозможен: ведь любая революция — это скачок в процессе поступательного эволюционного развития, это быстротечный переход накопившегося количества изменений в новое качество. Но стоит взглянуть на эти 50 веков с вершины 3 000 000-летней предыстории человечества, прошедшей под эгидой присваивающего хозяйства, как картина сразу меняется: на "неолитическую революцию" приходится всего 2,4 минуты из прожитых человечеством суток, и такое же время развивается порожденная ею цивилизация (государственность).
Словом, оторвав пуповину человечества от природы, производящее хозяйство сорвало тем самым пломбу с часов истории. Счет времени, который вели до этого (археологи, во всяком случае) на десятки тысячелетий, пошел на столетия... годы... часы и минуты... Люди стали ценить время: учет прошлого стал важен, контроль над настоящим — жизненно необходим, а пренебрежение к будущему — смерти подобно!
Но вернемся ко временам, когда люди только-только заметили ускорение бытия.
Ввиду нерасчлененности времени на три этапа, не существовало также подразделения на старое, новое, перспективное. Поэтому в первобытной культуре сохранились и переплетались слои, разделенные множеством поколений. Так, исследователи выделяют в современном фольклоре и народных орнаментах элементы творчества... охотников за мамонтами, вымершими 10— 15 тысячелетий тому! Или вспомним о трех мифологических пластах "Ригведы": индоевропейском, индоиранском, индийском. Такое деление существует лишь в головах специалистов; в самом сборнике гимнов временные пласты перемешаны, мифология только подразумевается или приводится небольшими отрывками, и разобраться в этом можно, лишь обладая огромной эрудицией и тончайшим профессионализмом.
Неумение преодолевать прошлое и содействовать будущему влекло за собой многоярусность, многозначимость мифа, многовариантность его положений и сюжетных ходов. Именно поэтому перекликаются, а то и повторяются функции божеств, а под одним и тем же именем могут выступать совершенно несходные образы. В сюжетах о противоборстве богов отразились не столько различия культурно-исторических веяний или соперничества племен (это особенность уже не мифического, а эпического творчества, сопровождающего начало рабовладения), сколько календарные празднества. Существовало, например, научное мнение, что асуры и дэвы "Ригведы" были богами различных, более или менее развитых слоев арийского населения. Однако в настоящее время удалось убедительно доказать, что первые связывались с концом уходящего, а вторые с началом приходящего года, и победа вторых символизировала начало нового года, утверждение нарождающегося Космоса над отмирающим Хаосом.
В новогодних празднествах как бы репетировалось еще не утвердившееся противопоставление прошлого и настоящего, старого и нового. Показательно, что именно во имя приближения будущего совершалось жертвоприношение человека — Пуруши, что именно к нему устремлялся уподобляемый Индре покойник. Это показатель того, каких титанических усилий и воли и разума потребовало от людей постижение времени будущего, управление которым стало насущной необходимостью современной цивилизации.
Представив себе особенности восприятия первобытным человеком пространства и времени, а также причинно-следственных связей, можно попытаться уяснить особенности его сознания в целом.
Мифологическое сознание получило окраску "сказочности" вовсе не вследствие буйной фантазии первобытного человека. Главной причиной была размытость границ между живой и неживой природой, человеком и мирозданием и так далее, что, в свою очередь, порождалось неразвитостью вышеуказанного восприятия.
Мало видеть, надо еще понимать. Мы и сейчас нередко усматриваем в причудливых камнях или сучьях, деревьях или облаках подобия людей или животных, первобытный же человек воспринимал такие подобия как реальность.
Неразработанность причинно-следственных связей влекла за собой отсутствие понятия о качественных различиях. Это "мы сейчас знаем, что человек не равнозначен обществу, а оно не сводимо к территории обитания, для мифологического же сознания они отличались разве что величиной и формой.
Вследствие таких вот особенностей и возникали замены стихий существами, множественного — единичным, естественного — сверхъестественным.
Замены были не произвольными, а имели свои закономерности — "логику мифа", как определил видный советский историк культуры Я. Э. Голосовкер.
Развитие мифа, последовательность его превращений шли по "кривой смысла". Кривая смысла задавалась изначальным событием или образом, который мог варьировать даже в очень широком, но все же не беспредельном диапазоне. Рассмотрим в качестве примера диапазон Перуна — главного божества древних русичей, почитавшегося и другими народами.
По мнению языковедов Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванова, слово "перун" происходит от индоевропейского названия горы и горного дуба. Поскольку дубы часто поражаются молниями, а на возвышенностях тем более, то еще на малоазийской прародине индоевропейцев установилась смысловая связь этого слова с грозой и молнией. Все эти четыре значения и бытовали в образах родственных божеств: хеттского Перунаса или Пирвы, литовского Перкунаса и латышского Перкуиса и др. У восточных славян Перун, кроме того, стал богом войны и возвысился над другими богами, а Перуне афганцев оказался связан с Плеядами — звездным скоплением в зодиакальном Тельце. К последнему значению ближе всего индоарийский Парджанья ("дождевая туча"), который в "Ригведе" представлен быком и считается покровителем растений, поскольку поит их дождем и взращивает, оплодотворяя землю. Можно предположить, что в захоронении "космического странника" из Высокой Могилы этот образ представлен парой бычьих лопаток, уложенных вместе с пучком травы и магической плетью рядом с колесами перекрывавшей могилу повозки; возможно, что именно Парджанье посвящен был ливень, сопутствующий погребальному обряду.
Кривая смысла, предопределенная изначальным событием или образом, корректировалась в последующем развитии сюжета "законом желания".
Несмотря на неразвитость, неотчлененность от природы, желания первобытного человека представлялись ему беспредельными. Человек, как знаем мы из предыдущих разделов, мнил себя равным и даже превосходящим богов: следовало лишь толково управлять их намерениями, а если у этого бого-человека и не было еще скатерти-самобранки или ковра-самолета, то только потому, что не возжелал их с достаточной силой, не составил пока нужной магической формулы...
Коль уж мы упомянули богов, то следует остановиться на немаловажном вопросе о соотношении мифотворчества и религии. Последняя культивирует веру в сверхъестественное, которое является лишь малой частью всеобъемлющего мифологического сознания — продукта чрезвычайно развитого воображения, компенсирующего еще неразвитые знания о мире. Таким образом религию можно определить как опухоль на теле мифотворчества, как искусственно сохраненную и гипертрофированную частность отжившей системы мировосприятия. Другими частностями былого мифологического сознания, получившими дальнейшее развитие, стали философия и наука. Следует поразмышлять над таким высказанным еще в 30-е годы парадоксом: "Новая наука о микрообъекте есть интеллектуальная мифология".
Помимо желаний мифотворцев, на развитие кривой смысла действовали векторы ряда образов и уровней, от внешнего ко внутреннему и наоборот. А направление кривой задавалось уже в самом начале образом или событием, противоположным изначальному. Между этими-то полюсами и изгибалась "кривая смысла". В качестве ее примеров можно привести множество выдержек, а то и целых гимнов "Ригведы"; желающие могут подыскать их среди цитат, приведенных в книге.
То, что с позиции абстрактно-логического мышления является заблуждением, в мифологическом мышлении представляется законом волшебства. А заблуждения не обнаруживаются потому, что, исчерпав всевозможные комбинации желаний и превращений, кривая мифологического смысла замыкается в круг. И человек выносит из углубления в существо мироздания не знания о нем, но его многомерный образ. Это тоже способ познания, но не рассудком, а чувствами (подсознанием).
Знания мифологически мыслящего человека убоги, но образность мировосприятия неизмеримо выше, нежели у современного человека; логика его кажется нам чрезвычайно наивной, но интуиция представляется невероятно глубокой и точной.
Это был иной способ познания мира, утверждения и существования в нем. Мифологическое сознание "угадывало раньше и глубже то, что только впоследствии докажет наука, ибо... воображаемый объект "мифа" не есть только "выдумка", а есть одновременно познанная тайна объективного мира и есть нечто предугаданное в нем".
Вдумаемся в это авторитетное заключение Я. Э. Голосовкера. Оно поможет понять то рациональное зерно, которое оставила современности культура первобытной эпохи.
Ученых XIX века, впервые занявшихся исследованием индоевропейской языковой общности, поразило сходство не только многих слов, наименований божеств и мифологических сюжетов, но также элементов материальной культуры народов, отдаленных друг от друга тысячами, десятками тысяч километров. Родилась теория миграций — переселений. Одно время ею пытались объяснить и сходства в представлениях и вещах негроидов Африки и монголоидов Заполярья. Но затем пришлось всерьез заняться закономерностями развития человеческой культуры вообще. И тут в авангарде оказались исследователи, которые приняли методологию исторического материализма.
На этом направлении и были открыты качественные различия между современным и первобытным сознанием, которое получило названия образно-интуитивного или мифологического. Поскольку же первобытное общество и присущее ему сознание были тесно связаны с природой, то в отражении ее, а также в образе жизни людей того времени и стали искать причины сходства культур, не отказываясь при этом и от поиска всевозможных заимствований и влияний.
Да, повсеместные суточные и годовые круговороты, циклы человеческой жизни, довольно ограниченный круг природных явлений и проявлений общественного бытия, способов добывания пищи, огня и сырья, видов орудий труда и оружия, типов жилищ и захоронений не могли не породить сходств в различных культурах, даже совершенно изолированных друг от друга. С разработкой взаимосвязей этих аспектов историкам показалось, что найден ключ к решению всех научных проблем, в том числе и к законам образования культурных сходств... Однако лет 40—60 назад наиболее вдумчивых ученых перестало удовлетворять то направление исторической науки, которое акцентирует качественное отличие человечества от природной среды. Сформировалось направление, занявшееся разработкой вселенских основ закономерностей развития общества, того, как, порождая носителей разума, "природа приходит к осознанию самой себя" (Ф. Энгельс. Диалектика природы).
Победившие Смерть.
Это направление объединяет исследователей, которые отваживаются переступить зыбкую грань, отделяющую человечество от "неодушевленной" (и даже "неживой"!) природы. Они ищут закономерности культурного развития не только в разумной, осознанной деятельности, но и в подсознании, в подкорке головного мозга — хранящей "воспоминания" о формировании жизни на Земле (и, быть может, даже о становлении Вселенной!). В настоящее время трудами К. Г. Юнга, П. А. Флоренского, Ф. Б. Я. Кейпера и многих других выдвинуты принципы изучения культурообразующих функций человеческого подсознания, куда, как стало совершенно ясно с изучением йоги и подобных феноменов прошлого, проникали, и весьма эффективно, древние мудрецы.
Кем только не представлялась современному человеку фигура древнего мудреца: от всезнающего волшебника до предприимчивого шарлатана включительно. Весьма соблазнительно представлять его также этаким предтечей прогресса, пытающимся осмыслить тайны бытия, но сплошь опутанным косностью своего времени.
На самом же деле жрецы — мудрецы развитого первобытнообщинного строя были приверженцами крайнего, как мы сейчас говорим, консерватизма. Остро ощущая колебания извечных устоев и назревающие перемены, наиболее тонко воспринимая мир и в способах мышления опережая своих соплеменников, они тем не менее заботились о сохранении привычного, завещанного предками уклада. Это мы теперь знаем о прогрессе, формациях, диалектической спирали истории, но даже величайшие умы первобытного прошлого этого знать не могли. Однако они видели, что рушится привычный им мир, и пытались его отстоять — от внешних обстоятельств, от внутренней распри.
Они самоотверженно трудились над осуществлением этой неосуществимой задачи, все выше и выше поднимая календарное дело, все глубже и глубже опускаясь в человеческое естество...
И на перекрестке двух этих путей им приоткрылось бессмертие!
Фигура первобытного мудреца учеными к настоящему времени уже достаточно очищена от грязи и патоки и представляется примерно в следующем виде.
В первобытной иерархии, выстроенной не по признакам богатства или знатности, а по признаку целесообразности (наподобие органов живого существа), предрасположенные к восприятию мудрости проходили особо жесткий обряд посвящения и становились учениками, а затем и жрецами. Они составляли интеллектуальное ядро, мозг общины, с соответствующими обязанностями и правами. Ценность их труда возрастала по мере нарастания противоречий, порожденных переходом от присваивающего к производящему хозяйству и неуклонно подталкивающих первобытнокоммунистическое общество к рабовладению.
Труд жрецов требовал сосредоточенности и уединения, прерываемого чрезвычайно духовным (умственно-эмоциональным) общением с соплеменниками. Жили они, очевидно, при святилищах. Так, неподалеку от Стоунхенджа археологами было открыто небольшое жреческое поселение, обитатели которого жили за счет приношений.
Обязанности их, помимо руководства обрядами и приумножения наследственной мудрости, заключались в "календарной службе": в тщательном наблюдении за восходами и закатами небесных светил. Об этом свидетельствуют не только увековеченные основные ориентиры Стоунхенджа, но и бесчисленное множество вспомогательных, часть которых сохранилась в виде ямок от временно устанавливавшихся шестов...
В позднейшие времена, по сообщению Юлия Цезаря, срок обучения всем премудростям тамошних жрецов-друидов достигал 20 (!) лет, а состояло оно, главным образом, в заучивании множества стихов, в которые облекались священные знания... Одну из разновидностей таких вот стихотворных учений и представляет собой "Ригведа".
Учение друидов заключалось "прежде всего в том, что души не умирают, а после смерти переходят из одного тела в другое". Это близко основной установке ведийских жрецов да и вообще всех мудрецов первобытности: ведь специализируясь, так сказать, на снятии противоречий общественного бытия, они неизменно сосредоточивали внимание на основном из них — противоречии между бытием и небытием.
Впоследствии эта прерогатива была закреплена за религией, идеологией классовых обществ. Эффективность противостояния смерти значительно понизилась, тут не следует питать ни малейших иллюзий относительно "прогрессивности" религии сравнительно с учениями развитого первобытного общества. Это снижение видно даже по отношению к душе, которая в религиозном представлении стала вещью, одалживаемой человеку господом в прижизненное пользование; в первобытном же восприятии она была посредником между человеком и мирозданием.
Практика ведийских жрецов, восходящая ко временам сложения "Ригведы", основательно проанализирована В. С. Семенцовым. Исходя из проделанного анализа, он решительно отвергает "тот образ древнего мудреца, задумавшегося над загадками окружающего мира и робко пытающегося их философски осмыслить, который столь долго витал в воображении ученых". Исследования показали, что авторов священных текстов "не интересовало "познание" мира в том смысле, какой мы привыкли вкладывать в это слово. Для них было важно только одно: любыми средствами привлечь в строго определенный момент внимание участника ритуала к определенному образу (картине, мифологеме), числу и т. д.". Иными словами, жрецы обращались не столько к сознанию, сколько к подсознанию своих соплеменников. Этим они предвосхитили современную тенденцию воздействовать на массы не столько политическими призывами, сколько средствами искусства, то есть не через разум, а через эмоции.
В основу ритуалов было поставлено жертвоприношение — посредничество между человеком и богами, желаемым и действительным. На приносимое им ощущение сопричастности к мирозданию было указано в предыдущем разделе. На примере ритуала ашвамедха рассмотрим, как это ощущение достигалось.
Свидетельство об ашвамедхе ("жертвоприношении коня") есть уже в древнейших гимнах "Ригведы", но описание самого ритуала, по-видимому, несколько видоизмененного, относится к более позднему времени и к иной, раннеклассовой, формации.
Полный ритуал был дорогим и громоздким. Заказчиком его являлся раджа ("царь"), а конечная цель заключалась в обретении страной благополучия.
Из царских (ранее из общинных) табунов выбирал-ся лучший конь и отпускался на волю. В течение года он бродил где хотел, но за ним в отдалении следовал отряд молодых воинов и объявлял царской любую землю, где ступала нога коня. Древний смысл этого акта заключался, очевидно, в том, чтобы сделать жертвенное существо сопричастным ко всему мыслимому пространству и времени, отождествить с годовым циклом, землей и небом над ней.
Затем коня приводили к алтарю и здесь, в присутствии царствующей четы и допущенных к ритуалу, умерщвляли, заколов предварительно собаку, проводника в царство Ямы. Кульминациями ритуала были символическое бракосочетание царицы с жертвой, что должно было обеспечить воспроизводство народа, стад и полей, и сожжение сальника, что возносило коня к небесам и делало его "Излучающим" (о чем скажем дальше).
Помощники главного жреца расчленяли коня на части и, вознося их на алтарь, произносили такие слова: "Голова жертвенного коня — это поистине время рассвета, глаз — это солнце... туловище жертвенного коня — это год, спина — небо... пах — земля... ноги — дни и ночи, кости — звезды... Море — его привязь, море — источник рождения".
Последние слова означали: морю жертвуется тот, кто вышел из моря. В этом был намек на носимый волнами праокеана "Золотой зародыш", из которого согласно "Ригведе" вышел Праджапати — "Отец существ". С ним-то и отождествлялся жертвенный конь. При этом подразумевалось, что он сам приносит себя в жертву и из своего тела создает мироздание.
Но смысл обряда еще не исчерпывался. Создавая миры, конь — Праджапати воссоздавал и себя, но уже в новом качестве, в качестве... года! Существо, сгусток пространства, преобразовывалось во время! "Он пожелал: да родится у меня второе тело!" И то, "что было семенем, стало годом". Воссозданное существо не имело пределов и формы, оно заполняло собой все мыслимое пространство Вселенной, становясь ее жизнетворящим принципом Вирадж — "излучающим". Семя же представлялось "блеском", вот почему именно ему надлежало быть основой воссоздания жертвенного существа. Но еще и потому, конечно, что в семени — сосредоточение возрождения жизни.
Жертвоприношение коня в историческое — письмен-ное, рабовладельческое и феодальное время приравнивалось в Индии к человеческому жертвоприношению: пурушамедхе. Достоверных сведений о соответствующей практике нет. Однако исследователи не сомневаются, что в период переселения ариев, а тем более на их прародине такие жертвоприношения практиковались. Об этом свидетельствует помещенный в "Ригведе" "Гимн Пуруше", где на его теснейшую связь с ашвамедхой указывают, помимо прочего, такие слова:
Ведь Пуруша — это Вселенная,
Которая была и которая будет.
От него Вирадж родилась,
От Вираджи — Пуруша.
Эта замкнутая в круг "кривая смысла" подчеркивает изначальность Пуруши ("человека"), его непосредственную связь со знакомым уже нам "Излучающим" Вселенной. Из членов Пуруши были созданы не только элементы мироздания, живые существа и общественные касты, но даже "гимн и напевы", "размеры" и "ритуальная формула", которые сопровождают обряд и дублируют производимые действия...
Следы жертвоприношения людей и коней в Причерноморье III—II тысячелетий до нашей эры — не редкость. Вспомним соответствующие изображения из Каменной Могилы, первый Велико-Александровский кромлех, IV слой Высокой Могилы, Атманайский и Скворцовский курганы, курганы № 1 и № 2 у села Белозерка... Вспомним и то, что в Высокой и окрестных курганах удалось выявить тенденцию замены жертвенных людей каменными изваяниями.
Пожалуй, наиболее близкие соответствия обряда пуруша и ашвамедха обнаружены в курганах ямной культуры конца III тысячелетия до нашей эры, исследованных неподалеку от города Рени Одесской области, над одной из самых удобных переправ через Нижний Дунай (рис.26).
Рис.26. Жертвенник со следами пуруша- и ашвамедхи у переправы через Нижний Дунай.
Один из этих курганов, Чауш, рассмотрен был выше. Напомним, что в начале его сооружения вырыли яму в виде двух человекоподобных фигур, ориентированных головой на запад и на восток. В общем чреве фигур установили жертвенный столб. Спустя длительное время (около года) в яму уложили тушу молодого бычка или телки: символ молитвы. Этому захоронению предшествовали заклания и расчленения коня и человека. Часть обрубков костей человека была погребена под южной полой святилища, часть костей коня оказалась под скелетом телки. Остатки жертвоприношения смешали с землей, которой заполнили воронку над культовой ямой. Это должно было символизировать всадника, скачущего на небеса по жертвенному столбу при поддержке телки, молитвы (Брахмы)... После такого обряда курган стал использоваться для обычных погребений, перекрытых в конце особой досыпкой. Есть, однако, указания на то, что часть погребений — жертвенные.
Наиболее выразительное из таких погребений было раскопано в соседнем кургане Цыганка. Оно располагалось в обычной небольшой яме и на первый взгляд не выделялось из десятков так называемых перезахоронений. У западной стенки могилы лежал череп старика, а восточнее — три группы костей, уложенных наподобие скорченного человека. Однако они принадлежали не одному, а четырем людям различного пола и возраста, к тому же суставы были отбиты и костный мозг извлечен. "Скелет старика" как бы моделировал четырехкастовое общество — признак, особо выделенный в "Гимне Пуруше".
Практическое назначение ритуалов, запечатленных в Чауше и Цыганке, заключалось, очевидно, в том, что одно из арийских племен заняло слабо заселенную до них территорию и закрепило ее за собой, совершив ритуалы "расчленения" и "воссоздания" себя на новой земле.
Заключая беглое ознакомление с курганными материалами, следует подчеркнуть одно обстоятельство. Выразительные жертвоприношения коней появляются позже человеческих, но в период угасания курганного обряда получают широкое распространение и почти вытесняют последние. Это произошло в середине II тысячелетия до нашей эры, накануне переселения части арийских племен в Индию. А затем цепочки конских жертвоприношений потянулись из Причерноморья за Кавказ и Урал... Очевидно, тогда-то ашвамедха и заменила пурушамедху.
Воздействие ритуала отчетливее всего прослеживается при рассмотрении фигуры главного распорядителя ашвамедхи — верховного жреца-брахмана.
На первый взгляд он молча наблюдал ритуал, лишь изредка его корректируя. На самом же деле брахман совершал огромную внутреннюю работу, уподобляя себя Праджапати и проходя путь отождествлений от коня до Вирадж. Он решал — желал — размышлял... он достигал единства в восприятии слова — действа — сознания, отрешался от времени, пространства и причинно-следственных связей, освобождался от оков обычного разума... он погружался в мир необычных видений, среди которых царили двойники, светила, волны и змееподобные существа...
Каждый участник ритуала, способный так же перестроить свое восприятие, должен был следовать брахману. Ведь пройдя этим "путем богов", они достигали бессмертия. Но, увы, немногие, очень немногие обладали подобной силой самовнушения и способностью контролировать подсознание. Для этого требовались десятилетия изнурительных тренировок, усвоение громаднейшего объема ненужных вроде бы знаний, определенный образ жизни...
Надо было не просто поверить, что солнце, к примеру, глаз, надо было ощутить и проникнуться, что это действительно так и никак не иначе и что сам ты уже начинаешь пылать и светиться... Как видим, абстрактно-логическое мышление было здесь совершенно не к месту, а требования к образно-интуитивному (мифологическому) были чрезвычайно высоки. Это еще раз подтверждает крайний консерватизм индоарийского жречества. И показывает безнадежность современных любителей древних учений приобщиться к их существу: освободиться от абстрактно-логического сознания современный человек не может, а такие попытки чреваты психической и социальной патологией...
Но вернемся ко временам отдаленным.
Сами жрецы тоже не рассчитывали приобщить всех соплеменников к "пути богов". Кто "так не знал", тот оставался на "пути предков" и бессмертия не достигал, хотя к вечности и бесконечности приобщался. Однако вступление на "путь предков" тоже было делом непростым и рассматривалось не иначе как преддверие высшего пути.
С рациональной точки зрения эта градация выглядит так: низший путь — от весеннего равноденствия к летнему солнцестоянию; "выход за пределы года", то есть летнего солнцестояния, — это и есть искомое бессмертие... сказка, наивная вера?! Но суть дела заключалась, конечно, не в этом, а в прокладывании сложнейшей ассоциативной цепочки, ведущей из сознания в подсознание и выводящей обратно. Для этого-то и создавался тысячелетиями "наивный" обрядовый антураж, "бессмысленные" тексты, "несерьезные" ритуалы — призванные воздействовать, повторим еще и еще раз, на подсознание. Когда же сознание, психический строй мировосприятия изменились, а жреческая практика пришла в упадок — кавычки пали, и все действительно стало и наивным, и бессмысленным, и несерьезным. И только в Индии арийской культуре суждено было кое в чем сохраниться и даже получить продолжение. Но мы опять отвлеклись...
Пурушамедха и ашвамедха призваны были восстанавливать единство человека и природы, которым естественно владел охотник и собиратель, получивший его в наследство от животных предков людей, но которое, подобно змеиной коже, сходило с "воцарившегося" над природой и ступившего на путь цивилизации скотовода и земледельца... Существовали обряды попроще, но суть и была подобной пуруша- и ашвамедхе. Похожей оставалась и основная идея: жизнь человека уподоблялась продолжительной жертве, то есть саморастворению во Вселенной.
Человек рождался и воспринимался окружающими как очередное (но снова и снова единственное!) воплощение мифического предка, возвратившегося из потустороннего мира. Достигнув сознательного возраста, он проходил обряд посвящения, имитирующий нисхождение предка в потусторонний мир, подвиги в нем и выход в земной мир. Став хозяином очага (дома), человек начинал готовиться к вознесению на небеса, совершая множество годовых и всяких иных домашних и общественных ритуалов. В конце концов он возносился в пламени и дыму погребального костра, зажженного от домашнего очага, причем обряд рассматривался как обновление, сопряженное с творением мира...
Но довольно о ритуальной практике и ее назначении. Попытаемся проникнуть в святая святых, в апогей первобытных представлений о бессмертии: увидеть, так сказать, практический результат.
"Путь богов", ведущий к бессмертию, имел коллективный и личный аспекты.
Общественное, общекультурное и общеисторическое значение идеи бессмертия в советской науке основательнее всех разработал Я. Э. Голосовкер. Его конечный
Вывод таков: "Для человека высшая идея постоянства — бессмертие. Только под углом зрения бессмертия возможно культурное, то есть духовное творчество. Утрата идеи бессмертия — признак падения и смерти культуры".
В классовых обществах распорядителем бессмертия выступает религия. Она осеняет им государство, "божьих наместников и посланцев" (священнослужителей и верховную власть), а также сулит его подданным: покладистым — райское бессмертие, строптивым — адское. В бесклассовых обществах идея бессмертия может какое-то время замещаться надеждой на торжество справедливости и утверждение всеобщей гармонии. Такие идеи, сопряженные с личным приобщением к великому делу, способны подвигать людей на героическое самопожертвование: "инстинкт самосохранения в плане биологическом уступает побуду самосохранения в плане духовном, воображаемом. Возникает готовность умереть для того, чтобы жить в грядущем, в памяти людей..."
Но увы! Рано или поздно наступает период подавления или угасания воображаемого бессмертия, и для его поддержания, для оптимального его обновления в следующий благоприятный период необходима гарантия: личное, реальное бессмертие. Возможно ли оно? Опыт мудрецов первобытности вселяет надежду на ответ положительный. Но опять же, отнюдь не в современном понимании "вечной жизни".
Существенный шаг в выявлении первобытного пути к личному бессмертию сделан современным голландским исследователем Ф. Б. Я. Кейпером. И сделан как раз на основе "Ригведы" и практики ведийских ритуалов, с привлечением новейших данных медицины и психологии.
Пробиться к личному бессмертию мудрецам удалось "путем богов", то есть через подсознание. (А чтобы ни у кого не возникла мысль: "А-а, все-таки бог!.." — напомним еще и еще раз, что это были именно языческие боги. Которые, как мы уяснили выше, означали вселенские силы, по существу своему приближаясь к философским определениям и имея к последующему господу богу классовых обществ примерно такое же отношение, как драгоценный камень к дешевой оправе.)
Исследовательскую мысль Ф. Б. Я. Кейпера подтолкнуло наблюдение, что бог-творец во всех религиях и предшествующем мифотворчестве фактически отстраняется от дел после сотворения мира. Почему? И отчего такое глобальное единообразие представлений, более того — специфических деталей "мифа творения"?
После рассмотрения существующих точек зрения и фактических данных ученый пришел к следующему выводу:
"Сущность этого мифа вряд ли совместима с предположением о том, что в его основе лежит некая первобытная наука, то есть объективное знание. Единственная же альтернатива заключается в том, что он базируется на личных "откровениях" провидцев, каковые с психологической точки зрения надо рассматривать как состоящие из образов их подсознания, воспроизводящего результаты регистрации пренатального (предшествующего рождению. — Ю. Ш.) состояния".
Действительно, календарные или медицинские познания можно отнести к "первобытной науке", они вытекали из общественной практики. Но сведения о происхождении мира откуда?! Из практики собирателей? земледельцев? И почему именно праокеан и праостров, ассоциации с волнами и змеевидными существами, откуда навязчивый образ двойников, повествующих о начале начал? Параллели их можно найти только в этапах развития плода.
В начале книги мы, правда, показали зарождение курганного обряда в поймах рек. Но там же и подчеркнули, что выразительные яйцеобразные и змеевидные конструкции появились в курганах много спустя, когда их строили уже на водоразделах или в степи. В "Ригведе" мифы о змеевидных асурах тоже не самые древние, а о змиеборце Индре — и вообще из наиболее поздних. То есть те представления, которые согласно историческому подходу должны были появиться еще у обитателей приречных долин, появились лишь у ушедших в степи кочевников! Ибо лишь к этому времени общественные противоречия достигли в их среде такого накала, что привели мудрецов к практике вскрытия подсознания. (Здесь, как видим, тоже приемлем исторический метод исследования, но только не в таком упрощенном ракурсе, как показано выше.)
Известно немало археологических памятников переходного (от доклассовых к раннеклассовым обществам) периода, в которых прямо-таки проиллюстрирован выход мудрецов на уровень пренатальной памяти и чер-пание оттуда мифологических образов. Это произведения так называемого шаманского (экстазного) типа, который, кстати, хорошо прослеживается и в "Ригведе".
Советскому ученому Л. Р. Кызласову первому удалось приблизиться к их пониманию. Фактическим материалом ему послужили странные композиции тазминской культуры, распространившейся в Южной Сибири в начале III тысячелетия до нашей эры (рис.27).
Рис.27. Зародыше- и змеевидные символы в различных культурах III тысячелетия до нашей эры.
Они нанесены преимущественно на каменные изваяния, большинство из которых представляет... беременную луну! Над вздутым животом изображался бесконтурный лик (характерный признак Одного или Нечто, представленный и в "Ригведе") не то женщины, не то коровы. А над ним нередко наносились личинки-зародыши, сползающие вниз по каким-то особым "протокам". На тыльной стороне изваяния из Ташебинского могильника изображен источник "зародышей" — подземное Солнце. В "Ригведе" оно именовалось, как помним, Савитаром — "живителем" и "побудителем" — и считалось едва ли не главным дарителем бессмертия.
Если признать его связь с южносибирскими изображениями, не обязательно овеществленную, она могла быть и психической, подсознательной, то возникает такая картина: зародыши (души предков) поднимаются на небо из подземного мира подобно водам Варуны и ниспадают оттуда вместе с осадками и солнечным светом в виде особого излучения — Вирадж. Подобный путепровод в "Ригведе" действительно представлен: в образе "небесной бадьи", черпающей ночью из потустороннего мира, а днем изливающей эти блага на землю. Изображения такой бадьи (лодки, повозки) совместно с солнцем распространено практически во всех первобытных и древних культурах: от Египта до Скандинавии, от Шумера до Южной Сибири, есть они и в "пирамидах степей".
У сибирских шаманов "зародыши" именовались кутами и трактовались примерно так же, как Савитар и "небесная бадья" в "Ригведе".
Другая самостоятельная группа археологических памятников с изображениями подобий яйцеклеток и сперматозоидов распространилась на Среднем Днепре в трипольской культуре IV—III тысячелетий до нашей эры. Здесь они представлены на расписной керамике и имеют скобкообразные контуры, ограничивающие гирлянду "зародышей", и нередко сопутствуют реалистическим изображениям животно- или человекоподобных существ. По определениям Б. А. Рыбакова, подобные композиции сочетаются обычно со знаками дождя и света. Как и сибирские, трипольские "зародыши" ничему известному из обыденной жизни не соответствуют, но зато как нельзя лучше передают подсознательную память о зачатии и внутриутробном развитии.
Третья группа подобных по начертанию и смыслу изображений обнаружена на скалах у святилищ и обсерваторий армянского поселения Мецамор III—II тысячелетий до нашей эры, относящегося к позднейшим проявлениям куро-араксской и возникших на ее основе культур.
Четвертая группа прослеживается на плитах приазовской Каменкой Могилы. Символы "зародышей" отходят здесь от уподобления личинкам-змейкам и более похожи на молниеобразные зигзаги. Подобные изображения весьма характерны для подкурганной керамики — особенно катакомбной культуры, изобилующей следами анатомирования и сложнейших операций на мозге. Значительная часть таких операций, как уже отмечалось, оканчивалась благополучно... Что искали и что находили в мозгу своих соплеменников первобытные лекари?
Бессмертие, открывшееся мудрецам первобытности, имело таким образом не только воображаемые, но и вполне реальные свойства. Они, как и мы, усматривали в нем, прежде всего, возможность продления сознания за пределы телесного существования человека.
Обычно в эти слова — продление сознания — вкладывается понятие о существовании памяти ("души") после гибели тела. Длительное время наука напрочь отвергала такую возможность. Но теперь, с открытием биополей, ученые призадумались... О биополях судить я не буду — не специалист. В археологических памятниках очевидных следов их как будто бы нет (вот разве что грозы, которые сопровождали и захоронение и раскопки "космического странника" из Высокой Могилы...). Однако следов проникновения жрецов в подсознание много, об этом мы только что говорили. И теперь попробуем обобщить эти данные.
Мудрецы первобытности не продлевали сознание, так сказать, по эталонному времени. Им открылся путь высвобождения "спрессованного" в подсознании времени. Они вводили соплеменников в ритуальный экстаз, позволявший переживать мироощущения не только с детства, но даже с момента зачатия и зарождения жизни вообще. Тысячелетия, миллиарды лет "воспоминаний" — это ли не "вечная жизнь"?! И не подлинное ли бессмертие обретал причащаемый подобным образом умирающий?
Но следует оговориться: далеко не всякий, а лишь подготавливаемый на протяжении всей своей жизни умирающий, которым занимались к тому же способнейшие и самоотверженнейшие мастера своего дела.
Увы, врата бессмертия не распахнулись, а лишь приоткрылись. И только в прошлое, что вполне отвечало консерватизму первобытной культуры, а не в будущее, без чего не может представить себе бессмертия человек современный.
Воспоминания об отдельных, хотя довольно частых и повсеместных успехах жрецов по "освобождению души из бренного тела" обросли мифами и уподобились воспоминаниям о наиболее удачных проводах "космических странников". Но ни те, ни другие, как, впрочем, и всякий феномен, в апогее существовать не могли и, не развиваясь дальше, стали вырождаться. Чтобы, погрузившись почти уже в полное забвение, оказаться понятыми на фоне современной психиатрии и космонавтики.
Все это должно было произойти и происходит в процессе диалектического сближения первобытного и современного сознания, постепенно отходящего от жестких абстрактно-логических схем и вновь (но уже на высшем уровне) обретающего образно-интуитивное видение мира. Ученые с удивлением стали обнаруживать вдруг, что "современная математическая физика со всей гениальной сложностью своих математических фигур в конце концов приходит к упрощению и как бы возвращается к полуинстинктивному мироощущению первобытного сознания", что "существует известный параллелизм мыслительных ходов в современной физике, а также в мифологических древневосточных философских миропредставлениях" и т. п.
Современные мыслители Н. Ф. Федоров, Я. Э. Голосовкер, Ф. Б. Я. Кейпер и другие, высказывания которых приводятся в нашей книге, — все настойчивее призывают возродить идею бессмертия, без которой немыслимо существование ни человека, ни человечества. Именно боязнью смерти объясняется девальвация духовности и многие другие беды современной культуры. Неверно сводить этот страх к угрозе термоядерного истребления цивилизации: сама эта возможность вытекает, в конечном итоге, из суммирования миллиардов индивидуальных ужасов не перед гипотетической всеобщей, а перед абсолютно реальной собственной гибелью. Так что определение зарубежного ученого М. Элиаде, назвавшего современную культуру "Ужасом Истории", не лишено оснований.
"Современная "секуляризованная" (освобожденная от церковных влияний. — Ю. Ш.) жизнь западного мира не имеет ничего равного архаическим обрядам, которые давали возможность человеку через определенные промежутки уничтожить время и переживать обновление своего мира", — отмечает Ф. Б. Я. Кейпер. Не воспоминаниями ли о подобных обрядах объясняется всемирная популярность, предпочтение иным праздникам именно Нового года? И не тяга ли к духовности и бессмертию обращает к религии вполне просвещенных людей? "...Открытие пренатального мира (мироощущений, предшествующих рождению человека. — Ю. Ш.) современной психиатрией, если ее данные окажутся верными, будет означать огромное расширение внутреннего мира человека. Если современная наука подтвердит, что возможно припомнить и снова пережить начало собственного существования, культурное воздействие такого развития вряд ли можно переоценить. Кажется, что современные художники сейчас одними из первых исследуют интуитивно путь, ведущий к миру, который был забыт и индивидуально, и западной культурой, и снова открывают возможности расширения сферы человеческого знания".
Я привел эту цитату не потому, что солидарен с автором; вопреки ему я настаиваю на том, что надо не повторять опыт древних мудрецов в обращении к прошлому, а искать новый путь в бессмертие — будущее. Об этом я сказал выше. А цитату привел затем, чтобы проиллюстрировать мысль: начался всемирный поиск реального бессмертия; поиск, не нуждающийся в услугах обветшалой религии, поиск средствами науки и культуры.
Прощание С Космическим Странником.
Прошло девять лет. Судьба подарила мне новую встречу с курганами группы Высокой Могилы, я вновь оказался на полях Староселья.
Вернулся я сюда, увы, не на белом коне.
Во время раскопок, подготовки отчета и первых докладов о сути Высокой не было еще известно ни о древнейших отечественных обсерваториях и календарях, ни о ритуалах "проводов в космос" — научные публикации об этом появились лишь с конца 70-х годов... К этому времени я и двое-трое единомышленников, очутившись, так сказать, в авангарде прогресса, стяжали уже стойкую славу чудаков-фантазеров. Мы оказались первыми ласточками отечественной астроархеологии — новой науки о космических познаниях древних, а коллеги, не успев разобраться, причислили нас к адептам так называемой "фантастической археологии"... Я это не затем, чтобы оправдаться или вызвать сочувствие: я о прозрении — мучительном, долгом...
Староселье за прошедшие годы изменилось мало. Все так же пахло степной полынью и цветущей акацией, темно-зеленые ночи ряснели золотистыми звездами, похожими на полновесные зерна — сумей лишь собрать!.. Вот только на полях, возле запаханных останков Могилы, виднелись крылья дождевальных машин.
Приходили на раскопки, как раньше, разные люди: интересовались, давали советы, вспоминали, не узнавая меня. То, совсем недалекое прошлое обросло легендами про золотого коня и пещеры "аж до самого берега", про бравых кандидатов наук, которые — нам не в пример — видели сквозь землю и угадывали все наперед... В конце концов я попросил знакомого еще с прошлых лет агронома организовать для колхозников лекцию.
Собрались в тракторной бригаде, перед началом работы.
Я волновался — отчет перед людьми, живущими на той самой земле, — и начал издалека, пытаясь раскрыть разницу между старинными представлениями и новейшими знаниями:
— На Киевщине, под Переяслав-Хмельницким стоит воспетый Тарасом Шевченко курган. И если вы пройдете в расположенный неподалеку Музей народной архитектуры, то экскурсовод обязательно расскажет вам предание о том, что степные могилы сооружались казаками: каждый из проходившего войска высыпал над павшим шапку земли. Это — поэтический образ из недалекого прошлого. Но затем вам покажут похожий на мавзолей павильон, где хранятся материалы Высокой Могилы из-под вашего Староселья. И вы увидите подлинное содержание древнейших курганов, поймете истоки современных представлений о человеке и мире...
Агроном порывается что-то спросить. "Подожди!" — прошу его взглядом.
— Особое внимание прошу вас обратить на такую вот схему, которая висит в том музее, — показываю лист с разноцветными изображениями захоронения, крестообразной досыпки над ним и расходящимися от досыпки лучами-дорогами. — Это пракосмонавт.
— Да-да! — стараюсь снять недоверчивые ухмылки присутствующих. — Давайте рассмотрим. Начнем с досыпки: с черноземного круга, в который вписан крест из желтого лесса. Подобными знаками изображали Солнце... отсюда и крест. От Солнца-кургана отходят двенадцать лучей, по числу месяцев года. Это и символ Вселенной, и для практических целей: в качестве календаря. Кому будет интересно, я потом растолкую... а сейчас скажу только, что дороги-лучи были ориентированы по зодиаку и каждая из них связана с определенной датой: эти вот — с осенними датами, эти — с зимними... с весенними... летними. Да, а само погребение, как видим, находится в зимнем секторе Солнца-Вселенной! Видите?.. А теперь обратим внимание на расположение колес относительно головы погребенного: они повторяют направления тех дорог, которые связаны с весной и летом. Идея понятна?
Рис.28. Символы небесных колесниц в Высокой и Каменной Могилах, а также на шумерской печати.
— Переезд из плохого времени года в хорошее? — подхватил агроном.
— Не только!.. Но и от смерти-зимы к весне-воскресению. И учтите: по звездным путям, под покровительством Солнца, на магической семиколесной повозке, в дыму и пламени погребальных костров... Вот откуда происходят мифы об огненных колесницах!..
— Что, именно из нашей Могилы?!
— Ну, конечно же, нет! Календари, повозки... Все народы раньше или позже к этому приходили. Вот тут есть и крест, и двенадцать дорог, и вознесение... а до рождества Христова еще две с половиной тысячи лет!..
— Гляди же ты! — покрутил головой седой, но моложавый еще тракторист, мой давний знакомый.
— Это что ж, царь какой-нибудь был? — поднял руку паренек в прожженной робе.
— Да нет, представитель народа. Посланник за небесными благами: солнцем, дождем... А царей тогда еще не было. Эпоха так называемого первобытного коммунизма...
— Товарищи! — приподнялся парторг. — Времени у нас мало. Давайте прослушаем лектора. А вопросы потом.
Но я потерял уже нить. А ведь что-то очень важное хотел здесь сказать! — людям, живущим на той самой земле.
— Да-а... так я начал с музея в Переяслав-Хмельницком. Там стоит еще деревянный собор, а в нем — музей истории освоения Космоса. Это как раз напротив павильона с материалами Высокой Могилы. Там есть даже скафандр Гагарина — первого на Земле космонавта! И есть фотография советско-индийского экипажа...
Нет, надо бы мне начать с другого конца.
— Вы, конечно, не знаете, кто начал строить курганы? А начали строить их арии...
— Арийцы? — вскинулся седой тракторист.
— ...арии, — повторил я с нажимом. Парторг, обернувшись к нему, выразительно постучал по наручным часам.
Да, время... времени мало!
— Это было, как вы понимаете, задо-олго до последней войны. Фашисты просто напялили древнее имя... Ариями называли себя племена, стекавшиеся в Причерноморские степи со Среднего Днепра, с Балкан и Кавказа. Они несли сюда свой язык и культуру, смешивались, являли здесь новое — курганный обряд, например... А затем, три с половиной тысячелетия назад наступила долгая засуха, и степь не смогла кормить уже столько народу. Началось одно из великих переселений народов, и часть причерноморских ариев дошла аж до Индии. Так вот: в Индии сохранился с тех пор сборник священных гимнов "Ригведа". И там есть мифический образ верховного солнечного божества Сурьи...
Я снова поднял схему с погребением пракосмонавта и, указывая на детали его погребения, продекламировал:
Запряг Сурья семь
Чистых дочерей колесницы.
На них, самозапрягающихся, ездит он...
— Есть и другие соответствия... И вот, представьте себе, что на комбинезоне первого индийского космонавта Рамеша Шармы было как раз изображение мчащегося по небу Сурьи!
Растеклась не совсем понятная для меня тишина. Наверное, люди пытались понять; своя земля, Переяслав, война, Могила, космонавтика, Индия...
— Да-а... Ну, я вижу, товарищ парторг поглядывает на часы, так что задерживать вас больше не стану. О других чудесах Высокой Могилы я вам расскажу... если пригласите, конечно.
— Пригласим, пригласим, — пообещал, поднявшись, агроном. — А сейчас, знаете же: летний день год кормит... Вопросы, товарищи, будут?.. Что, нету? Тогда у меня...
Он повернулся ко мне и с негодованием высказал то, что волновало его, видно, с самого начала незадавшейся лекции:
— Вот вы тут сказали... Почему это наши ценности, да в какой-то Переяслав попали?
Этот вопрос я ожидал. Я его спровоцировал. И теперь нарочито спокойно ответил:
— А я предлагал. И председателю вашему, и в райком ваш писал... А директор Переяслав-Хмельницкого Государственного историко-культурного музея-заповедника... словом, Сикорский — оперативный мужик!.. Адрес его я вам дам. Будете ездить к нему на экскур-сии, чтобы посмотреть па памятники из своего Староселья.
— А-а!.. — с досадой отмахнулся Носенко.
Я выждал паузу, скатал схемку погребения пракосмонавта и не удержался от вздоха:
— Ну, если вопросов больше не будет...
— У меня! — потянул руку сварщик. — А какой в этом смысл?
— Как в том анекдоте! — выкрикнул кто-то. — "Вопрос и резолюция..."
Все засмеялись. Кроме меня и задавшего вопрос паренька.
— Да анекдоты мы зна-аем! — нимало не смутившись, откликнулся он. И, поднимаясь, продолжил: — Я спросил о конкретном эффекте. Что дают современные, реальные полеты в космос — мы знаем: метеослужба, геология, агротехника даже... А вот какую пользу приносили те, воображаемые полеты?
Лица присутствующих снова заинтересованно обратились ко мне.
— Связи же! — удивился я их недогадливости. — Связи между человеком и обществом, обществом и природной средой, жизнью и смертью...
— Ну-у, — разочарованно протянул паренек. — Я же о практической пользе спросил...
— Время, товарищи, время! — подняв руку с часами, сказал парторг. И по рядам присутствующих побежал деловой говорок.
...Я пошел на курганы тем самым проселком, которым хаживал еще вчерашним студентом. На душе был осадок, и белый свет мне казался не мил.
"Вот о чем надо было — о связях! — упрекал я себя. — Сказать, что они — это так же "практично", как воздух и свет: мы замечаем их, когда не хватает!.. И обязательно сказать о диалектической спирали истории, о связях между доклассовым прошлым и бесклассовым будущим!"
Мысль была настолько сильна, что я даже оглянулся назад, на оставленную бригаду "Рассвета". Но оттуда уже доносился шум деловой, обычной жизни. Хорош был бы я, возвратившись и крикнув: "Товарищи!.."
Я даже рассмеялся, представив такое... и продолжил свой путь. А чтобы не так скучно было идти, подобрал брошенный кем-то из ребятишек прутик и принялся сшибать макушки подступавшей к дороге сурепки. Сек и под взмах приговаривал:
— Сам виноват!.. С-сам виноват!..
"Потому как не сумел донести. А теперь вот хоть криком кричи. Да, хоть криком!.."
И тут я вспомнил: было дело — кричал. Это когда Петрович напоролся на засыпанный землею блиндаж, и между ножом и гусеницей зарябили оперения мин. Я успел, я заметил и заорал во всю мочь:
"— Сто-ой!! Не сюдаа-а!!!"
А бульдозерист ни сном ни духом не ведал о том, что знал уже я, и, не понимая моего нетерпения, скалил отблескивающие металлом неровные зубы... Сейчас я захотел все припомнить, но видел лишь руку, неспешно тянущуюся к рычагу...
Тогда я заставил себя вспомнить другое. И, вглядываясь в бугрящиеся под озимым полем, под крылами дождевальных "фрегатов" останки Высокой, обратился к ним словами древнего гимна:
Солнце — мои глаз,
ветер — дыхание,
воздух — душа,
земля — мое тело.
Пракосмонавты, Дети Земли. Заключение.
"Несокрушимый" по имени — я здесь! Таким вручаю себя Небу и Земле на защиту.
Атхарваведа
Подоспело время итогов.
Приверженцы палеоконтактов должны смириться с тем, что ни малейших следов внеземных цивилизаций ни в одном из приведенных в книге фактов не обнаруживается. Я не исключаю находок чего-то таинственного и даже внеземного среди иных, неизвестных мне фактов, но полагаю, что такая вероятность очень и очень мала.
Наиболее интересными среди маловероятных свидетельств посещений Земли пришельцами с других планет являются, на мой взгляд, виманы Древней Индии. Судя по описаниям I тысячелетия до нашей эры, виманы были подобны ракетам, вмещали до двенадцати человек и перемещались в заоблачной выси. Там, отблескивая серебром, кружился над Землей "город богов", широкие врата которого впускали летательные аппараты различных конструкций...
Древнейший образец научной фантастики? Похоже, что нет. Сохранилось два сочинения Х—XII веков, в которых описывается устройство виман и способы управления ими, как в путешествиях, так и в боях. Неясные места снабжены весьма примечательным заявлением: "Мы не сообщаем, как изготовить детали летающей колесницы не потому, что нам неизвестно это, а с целью сохранить тайну. Ведь эти знания могут быть использованы со злым намерением".
Наиболее поразительно то, что в 1895 году, за 8 лет до полета первого европейского аэроплана(!), в небо Бомбея взмыл, а затем благополучно приземлился ви-ман с конструктором на борту. Аппарат был якобы изготовлен по древним описаниям...
Однако ни этой модели, ни древних ее прототипов, ни лаже деталей или хотя бы изображений пока что не обнаружено. Так что мы вправе сомневаться в достоверности сообщений. Но если они и подтвердятся, то предстоит еще разобраться: были ли виманы даром пришельцев из космоса или же одним из феноменов творческой мысли землян?
Все достоверно известное об интересе древних жителей Земли к Космосу свидетельствует в конце концов об одном: путь человечества к звездам начался отнюдь не в XX веке, а по крайней мере на сотню веков раньше. В этом пульсирующем, непростом восхождении были не только заблуждения, но и достойные восхищения, доныне непревзойденные взлеты. Одни из них запечатлелся в индоарийской "Ригведе" и в первых "пирамидах степей".
Этот взлет — звено цепи, причудливыми зигзагами охватившей тысячелетия и страны, но приуроченной к одному и тому же периоду: переходу от присваивающего к производящему хозяйству, от первобытности к рабовладению. Интерес к небу был порожден потребностями молодого земледелия и скотоводства в календарях; строительство грандиозных обсерваторий сплачивало первобытные племена; связь таких календарнообсерваторных комплексов с погребальным обрядом и человеческими жертвоприношениями была направлена на снятие всевозрастающих противоречий общественного бытия: жизни — смерти, людей — природы, человека — общества.
Первые достаточно выразительные обсерватории Европы появились в начале IV тысячелетия до нашей эры, в среде земледельцев и скотоводов южного, малоазийского происхождения, наиболее продвинувшихся на север. Их чрезвычайное внимание к календарному делу было вызвано экстремальностью природно-географических условий, в которых оказалось неразвитое еще производящее хозяйство.
Однако суровость природной среды Центральной Европы компенсировалась обилием влаги и плодородием почвы. Поэтому пришельцы не только закрепились в необычных для их южных предков условиях, но стали распространяться на восток и на запад.
В восточном направлении они достигли Среднего
Поднепровья, образовав здесь могучую трипольскую культуру. Ее носители обладали древнейшей письменностью, строили протогорода с правильной концентрической планировкой и двух-трехэтажными домами... Планировка подобных поселений и легла, вероятно, в основу устройства древнейших обсерваторий.
Продвигаясь на запад, носители центральноевропейских культур достигли современной Великобритании. Здесь они столкнулись с инокультурным потоком южных земледельцев и скотоводов, которые расселились вдоль северного побережья Средиземного моря и начали освоение прибрежных равнин между Пиренеями и Скандинавией. На перекрестке двух этих потоков и возникли каменные аллеи Карнака (во Франции), кромлех Стоунхенджа и другие астроархеологические памятники Бретани и Британии.
Длительное время, с IV по I тысячелетие до нашей эры, на всей этой огромной территории поддерживались и хозяйственные, и духовные связи. Узлом этих связей являлось календарное дело, на что указывают как очень специфические сходства европейских и индийских календарей, так и родство верховных богов "Неба" (галльского Диса, греческого Зевса, славянского Дива, иранского Дэва, индийского Дьяуса).
Был еще кавказский путь проникновения ближневосточного земледелия и скотоводства в Европу. Но горы и степи были труднопреодолимой преградой, и лишь небольшие группки носителей куро-араксской и майкопской культур достигали правобережья Нижнего Поднепровья. Несколько более выражен обратный поток: из Центральной Европы и Балкан на Кавказ. Кроме сухопутного, существовал также морской путь, проложенный еще в середине III тысячелетия до нашей эры от берегов Италии и Греции. Тогда же появились на Кавказе первые достаточно выразительные обсерватории календарного назначения.
В это же время, на рубеже IV—III тысячелетий до нашей эры, возникли они и в древнейших курганах Азово-Черноморских степей. Импульс их появления прослеживается со стороны проникающих сюда трипольской и куро-араксской культур, а утверждение — в среде сформировавшейся на их основе кеми-обинской культуры, оказавшей заметное влияние на местную ямную культуру. Молодой курганный обряд был стимулирован затем алазано-беденской культурой закавказского про-нахождения и возникшим на ее основе старосельским культурным типом, который принес в Азово-Черноморские степи первые повозки и обилие металла.
Древнейшие "пирамиды степей" — уникальное явление мировой культуры, один из ее феноменов. Помимо чрезвычайно отчетливого отражения исторического процесса, протекавшего в период утверждения производящего хозяйства и разложения первобытнообщинного строя, наряду с разнообразными календарями и обсерваториями в курганах запечатлено множество мифов, доступных для расшифровки и толкований. Эта обширнейшая "дописьменная литература" иллюстрирует, а во многом и дополняет сюжеты и образы, сохранившиеся в сборнике священных гимнов "Ригведа".
Выделяются мифы, повествующие о происхождении мира, об установлении миропорядка и его стражах, о последующих преобразованиях, о строении мира. Человек неизменно оказывается в центре мифологических схем. Это или умершие естественной смертью, или павшие в битвах, или принесенные (принесшие себя) в жертву, но обожествленные и утвержденные в роли посланцев за небесными благами для своего народа. Так или иначе они приурочивались к определенным положениям на небосводе светил, к течению годового цикла и к его благоприятным датам и месяцам. Предполагалось, что "космические странники" должны содействовать получению народом своевременных дождей и тепла, приплода и урожая, здоровья и счастья. Помимо материальных благ, обряды "отправки в Космос" рассчитывались на блага духовные: они снимали противоречия, всевозрастающие по мере разложения первобытнообщинного строя, между человеком и обществом, обществом и Вселенной, бытием и небытием.
Основываясь, в конечном счете, на хозяйственных нуждах, "космические странники" меняли главную составную часть производительных сил — самого человека. Они содействовали выделению его из косной первобытной общины, развитию личности, обретению ею вселенской масштабности. Такая масштабность предполагала вечность, бессмертие. Реальный выход к нему, через хранящуюся в подсознании пренатальную память, стал вершиной культуры первобытнообщинного строя или, как его еще называют, первобытного коммунизма. Эта вершина не превзойдена и поныне.
Последовавшие затем рабовладельческий, феодальный, капиталистический строй — с присущими им классовыми, а не общечеловеческими идеологиями — отошли от достигнутого было входа в бессмертие. Его сущность, открытая мудрецами эпохи первобытного коммунизма в свойствах человеческой психики, была заменена религиозной верой в загробную жизнь. Однако по мере становления бесклассовой цивилизации будущего, уже обозримой с высоты XX века, открывается новая возможность бессмертия, то есть продления памяти за пределы существования тела.
В настоящее время такая возможность наиболее изучена геронтологией (наукой о старении). По заключению ее основоположника И. И. Мечникова, "естественная смерть скорее потенциальна, чем действительна": 70—80-лстняя продолжительность жизни современных людей — это примерно половина срока, отводимого природой; вторую половину забирают болезни и другие следствия несовершенства общественного бытия.
Между тем именно вторая половина, которую реализуют лишь очень немногочисленные "долгожители", является наиболее продуктивной в плане служения обществу. В эту практически выпадающую из цивилизации половину инстинкт жизни сменяется инстинктом смерти — не менее прекрасным и созидательным, нежели инстинкт первой половины человеческой жизни. Некоторое представление о нем могут дать буддизм, йога и другие учения, как бы втискивающие в привычный 70—80-летний срок весь цикл жизни, включая и нереализуемое 140—160-летие.
Естественный старческий инстинкт смерти, по характеристике И. И. Мечникова, сродни тяготению зрелого яблока соединить с землей свои семена: он несет в себе всевозрастающее ощущение слитности с бесконечной и вечной Вселенной. В этом свете и следует понимать психологию реальных прообразов Дакши, Данко, Масленицы, Христа, которые уже к 30—60 годам постигали все доступное разуму и мироощущению своего времени и, принося себя в жертву во имя народа, уходили в бессмертие.
"Человеческие жертвы, требовавшие проявления высочайшей нравственности, становятся все реже и, вероятно, в конце концов совсем исчезнут, — писал И. И. Мечников в начале XX века, накануне первой мировой войны. — Рациональная нравственность, преклоняясь перед таким поведением, может, однако, более не считаться с ним. Она вправе даже предвидеть время, когда люди достигнут такой степени совершенства, что вместо удовольствия от пользования симпатией ближнего они будут положительно отвергать ее". Похоже, что такие времена наступили: самопожертвование представляется ныне пережитком, а человеческие связи ("симпатии ближнего") строятся на рациональной, взаимовыгодной основе.
Стало ли человечество счастливее от такой "усовершенствованной нравственности"? Увы! Обретая — теряем. Такова диалектика развития цивилизации. И усилия титанов человечества еще с античных времен направляются на то, чтобы, созидая новое, не утрачивать нажитых предками культурных сокровищ. Но соединить прошлое с будущим очень непросто...
Геронтология занимается в основном медико-биологическими и социальными аспектами противостояния жизни и смерти. А вот куда тянется обнаруживаемое ею стремление инстинкта смерти к соединению с вечностью, с мирозданием? Ответ на этот вопрос следует искать не в веществе, а в "иоле" организма: не в физиологии, а в психике. И в поисках ответа мы вступаем здесь на стезю, намеченную мудрецами первобытного прошлого.
Несмотря на неразработанность в настоящее время методики экспериментирования, уже начинает складываться будущая картина полевых, так сказать, взаимосвязей человека с человечеством и человечества со Вселенной. Такие связи предугадывались еще в XIX веке: "общество есть законченное сущностное единство человека с природой, подлинное воскресение природы, осуществленный натурализм человека и осуществленный гуманизм природы" (К. Маркс). С начала XX века контуры этой картины стали наполняться естественнонаучными данными. В. И. Вернадский выдвинул концепции биосферы и ноосферы — "живой" и "разумной" оболочек Земли, которые связаны с химическими и энергетическими ресурсами планеты, а также с активностью Солнца. Современный ученый Л. Н. Гумилев создал теорию обусловленности человеческой истории теми процессами, которые происходят в ноосфере Земли под воздействием Солнца.
По Л. Н. Гумилеву, формирования и угасания народов, вся история их основывается, в конечном итоге, на тех "жизненных силах", которые преобразуются из "мертвой природы". Накопление и расходование естественной энергии происходит, прежде всего, в социально наиболее активной среде, представителей которой ученый назвал пассионариями ("страстными"). Эта среда не соответствует рамкам классов, каст и т. п. (хотя, например, жрецы или политики формируются преимущественно из таких вот людей), но зависит от склада нервной системы. Психика пассионариев наиболее чувствительна к геомагнитным и прочим полям. Эти люди "готовы жертвовать собой и другими людьми ради своих целей", которые корректируются в общественном движении и становятся достоянием масс, отражением объективных условий...
Одной из таких жертвенных целей стало строительство колоссальных обсерваторий на рубеже доклассовых и раннеклассовых обществ, порыв человечества в Космос, предшествовавший современному. Нетрудно заметить, что новейшие взгляды на сокровеннейшие (общечеловеческие, действующие и в доклассовых, и в классовых, и в бесклассовых обществах) двигатели истории возвращаются к первобытным представлениям о неразрывном единстве человека — народа — Вселенной. Но возвращаются, конечно же, на новом витке и в новом качестве: взлелеянные уже не мифологическим, а научным мировоззрением. Наука вскрывает физическую, материальную сущность того, что ранее наделялось скорее духовными, этическими свойствами и представлялось Дьяусом — "Небом", Адитьями — "Непрерывными", Индрой — "Ядрищем" и т. д. Эта сущность — поля, пронзающие все мироздание, связующие все и вся — бытие и небытие в том числе.
Очевидно, что "космический странник" из Высокой Могилы и сотни, тысячи подобных ему воплощали интуитивно постигаемую первобытными мудрецами-"пас-сионариями" связь с бесконечной и вечной Вселенной. И не такими уж фантастическими представляются нынче вопросы о том, не являлись ли "пирамиды степей" и другие культовые сооружения, а также сопутствовавшие им ритуалы своеобразными конденсаторами "жизненной энергии" людей и народов? Не помогали ли они сохраняться биополям и после гибели тела? Не эти ли фантомы породили веру в бессмертную и вездесущую душу?..
Надо исследовать, надо двигаться дальше! Все более внимательно оглядываясь назад, все бережнее относясь к "заблуждениям" эпохи первобытного коммунизма.
В этом движении вперед, в этом внимании к наследию прошлого надо помнить о спирали диалектического развития. Виток истории доклассовых обществ остался ниже, но впереди нашего витка, который завершится уже начавшимся формированием бесклассовых обществ. Открывающаяся вместе с тем дорога в Космос — это не путь в пустоту, это возвращение на полузабытую, намеченную "космическими странниками" стезю.
Современные ракеты, уже вынесшие послания земного разума за пределы Солнечной системы, неизмеримо результативнее "огненных колесниц", сжигавшихся на вершинах курганов. В силу этого можно надеяться, что если не современной, то грядущей науке удастся распахнуть врата бессмертия, обнаруженного трудами "космических странников" седой старины. Надо надеяться, что за теми вратами "нас ждут бездны открытий и мудрости. Будем жить, чтобы получить их и царствовать во Вселенной, подобно другим бессмертным" (К. Э. Циолковский).
Юрий Алексеевич Шилов.
Список Литературы.
Бардавелидзс В. В. Древнейшие религиозные верования и обрядовое графическое искусство грузинских племен. Тбилиси, 1957.
ВелецкаяН. Н. Языческая символика славянских архаических ритуалов. М., 1978.
Вуд Дж. Солнце, Луна и древние камни. М, 1981.
Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Реконструкция и историко-типологическпй анализ праязыка и пракультуры. Тбилиси, 1984, т. I, II.
Голосовкер Э. Я. Логика мифа. М., 1987.
Гусева Н. Р. Индуизм. М., 1977.
Замаровский В. Вначале был Шумер. Киев, 1983.
Кейпер Ф. Б. Я. Труды по ведийской мифологии. М., 1986.
Климишин И. А. Календарь и хронология. М., 1981.
Кызл асов Л. Р. Древнейшая Хакасия. М., 1986.
Мифы народов мира. М., 1980, 1982, т. I, П.
Ригведа. Избранные гимны. Перевод, комментарий и вступительная статья Елизаренковой Т. Я. М., 1972.
Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1981; Язычество Древней Руси. М., 1987.
Семенцов В. С. Проблемы интерпретации брахманической прозы. М., 1981.
Стингл М. Поклоняющиеся звездам. М., 1983. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М., 1978.
Шкловский И. С. Вселенная, жизнь, разум. М, 1987.
Энеолит СССР. М., 1982.
Эпос Гильгамеше. Перевод, комментарий и заключительная статья Дьяконова И. М. М., 1961.
Эрман В. Г. Очерк истории ведийской литературы. М., 1980.
