ГлавнаяМорской архивИсследованияБиблиотека












Логин: Пароль: Регистрация |


Голосование:


Самое читаемое:



» » Еретики подлинные, еретики мнимые
Еретики подлинные, еретики мнимые
  • Автор: admin |
  • Дата: 27-01-2014 20:21 |
  • Просмотров: 4531

Вернуться к оглавлению

РАСПРАВА НАД НИЩЕНСТВУЮЩИМИ ПРАВЕДНИКАМИ

Создав инквизицию, церковь и ее светские союзники – короли – получили мощное и грозное оружие для быстрой и решительной расправы со своими идейными противниками, политическими врагами и любыми другими неугодными им лицами. Используя инквизицию, церковь и королевская власть подавляли не только различные оппозиционные народные движения, но одновременно успешно пополняли свою вечно пустующую казну, грабя под «благородным» предлогом преследования ереси свои жертвы и деля между собой награбленное.

Правда, в этом богоугодном и прибыльном деле, коим являлась деятельность инквизиции, церковь и королевская власть выступали не только союзниками, но и соперниками: Церковь стремилась использовать инквизицию для укрепления своих позиций, часто в ущерб королевской власти, последняя же не менее упорно добивалась превратить эту полицейскую машину, освященную церковным авторитетом, в иструмент своей абсолютистской политики.

В любом случае, однако, деятельность инквизиции была направлена против народных низов и народных движений, против всех тех, кто оспаривал сперва феодальный, а потом абсолютистский порядок, выступал против безграничного господства церкви.

В XIII – начале XIV в. во многих местностях Центральной Европы получило широкое распространение движение против феодального гнета, проходившее под знаком идеалов первоначального христианства. Участников этого движения называли по-разному – бегинами, бегардами, лоллардами. Их основную массу составляли крестьянско-плебейские элементы.

Это и подобные ему движения являлись революционной оппозицией феодализму и его институтам, церковь активно боролась против них и против них раньше всего пустила в ход инквизицию. Одной из таких ересей, на которую обрушились гонения инквизиции в XIII в., было амальрикианство. Его придерживалась радикальная секта Братьев и сестер святого духа. Это движение возникло под влиянием осужденного церковью учения французского богослова Амальрика (Амари) Венского. Вероучение секты носило пантеистический характер. Бог – во всем сущем и живущем, проповедовали Братья и сестры святого духа. Они отрицали церковную обрядность, осуждали церковные таинства, почитание святых и реликвий. Они отрицали частную собственность, утверждая, что все принадлежит всем, и требовали, чтобы церковная иерархия, подобно евангельским апостолам, отказалась от мирских благ.

Последнее требование больше всего раздражало римских пап и церковную верхушку. «Множество монахов и анахоретов были свободны истязать и морить себя голодом и дурачиться, как им вздумается, – писал итальянский историк прошлого столетия Мариотти. – Считалось, что они своими страданиями славили бога и церковь, которая наживалась на их скромности. Исходивший от них свет отражался на церкви лучезарным сиянием. Эти аскеты выполняли в интересах церкви «грязную работу»».[1] Пока эти люди истязали себя, церковь не только не преследовала их, но всячески восхваляла и прославляла. Но как только они предлагали превратить свой образ жизни в общую норму поведения, обязательную если не для всех верующих, то по крайней мере для тех, кто провозгласил себя «солью земли», т. е. священников, церковная иерархия объявляла их еретиками. Учение амальрйкиан было осуждено при папе Иннокентии III на соборах в Париже в 1210 г. и Латеранском (вселенском) в 1215 г. Папство дало задание инквизиции стереть их с лица земли.

Учение амальрйкиан, покушавшееся на святую святых церковной веры – частную собственность и тем самым отрицавшее божественность феодального порядка, не могло не всполошить и не обеспокоить и светские власти, тем более что оно быстро привлекало на свою сторону массы обезделенных в городах и сельских местностях Франции. Машина инквизиции при поддержке светских властей обрушилась на Братьев и сестер святого духа своей тяжестью. Их ловили, пытали, сжигали.

Особенно зверствовал, преследуя еретиков, инквизитор Конрад Марбургский. Подвергая свои жертвы изощренным пыткам (за что он и был убит в 1233 г. несколькими рыцарями), этот палач в сутане добивался от них фантастических признаний в поклонении Люциферу. На этом основании церковники стали именовать сторонников многих сект «люциферианами», особенно в Германии.

Вот как изображался культ люцифериан инквизиторами. Посвящение в секту якобы начиналось с того, что неофит целовал жабу в зад. Таким же непристойным поцелуем наделял неофит человека-призрака с черными глазами, холодной кожей. Это был не то сам Люцифер, не то его полномочный представитель, перед ним неофит отрекался от католической веры. Следовала сатанинская трапеза с участием членов секты вместе с неофитом. Невесть откуда появлялась огромная кошка, величиной с собаку, и ее награждали присутствующие отвратительными поцелуями. Затем тушили свет и начиналась оргия.

Инквизиция обвиняла люцифериан и в том, что они пасхальное причастие уносили из церкви во рту, чтобы выплюнуть его в отхожее место, и в других не менее кощунственных профанациях церковных таинств. Собственно говоря, эти фантастические измышления ничего оригинального и нового в себе не заключали. Это было повторением уже ставших «классическими» обвинений, которые на протяжении столетий выдвигались церковью против еретиков всех школ и направлений.

С незапамятных времен церковная верхушка шельмовала своих противников, обвиняя их в половой распущенности, кровосмешении, убиении младенцев в ритуальных целях, профанации таинств, как бы говоря верующим: «Смотрите: эти праведники, обвиняющие нас в беспутстве и прочих смертных грехах, суть лицемеры, обманщики и лритворщики, они сами повинны в чудовищных извращениях!» Этот «метод» клеветы и шельмования своих противников был заимствован церковниками у римских язычников и римских властей, обвинявших первоначальных христиан в подобного же рода злодеяниях. Эта клевета, приукрашенная и пополненная необычайными подробностями и гнусными сценами, с успехом применялась церковной верхушкой ко всем еретикам, а также к евреям и другим иноверцам на протяжении всей многовековой истории церкви.

В начале XI в. орлеанские еретики были обвинены, согласно свидетельству современника, в том, что они «собирались ночью с зажженными факелами, вызывали дьявола. Затем гасили свет и, отбросив всякий стыд и самые святые законы самой природы, предавались разнузданному разврату. Плоды этих ужасных сцен в восьмидневном возрасте убивались и сжигались, а пепел, добытый таким образом, составлял их чудодейственную пищу, которая была столь действенной, что любой, вкусивший ее, превращался в ревностного члена их секты, и только в редких случаях потом он обретал здравый рассудок».[2]

Такого рода «разоблачения» пускались в ход против катаров, против различных течений спиритуалов, затем против тамплиеров, «ведьм», масонов, деятелей просвещения. Позже это испытанное оружие лжи мировая реакция использовала против большевиков в первые годы после победы Октября, когда их обвиняли в «общности жен», «отмене» стыда и прочих аморальных действиях.

Но вернемся к Братьям и Сестрам святого духа. Упомянутые выше клеветнические подробности поведения, вызывающие отвращение и осуждение, должны были дискредитировать перед верующими участников этого движения и дать «законные» основания «священному» трибуналу для расправы с ними. И все же инквизиция оказалась не в состоянии покончить с народным брожением. Правда, Братья и сестры святого духа были истреблены, но вместо них возникли другие крамольные движения – Люди божьи, Друзья бога, Люди ума, тоже черпавшие свое вдохновение в легендарных эгалитарных традициях первоначального христианства. В народных низах, несмотря на террор инквизиции, ширилось недовольство погрязшей в мирской скверне церковной верхушкой, которым в период реформации воспользовались немецкие князья и богатые бюргеры…

Немало усилий тратила инквизиция и на подавление крамольных элементов в самой церковной организации, число которых росло по мере углубления кризиса феодального общества: Неблагонадежным оказался францисканский орден, влияние которого в конце XIII в. особенно сказывалось в Италии, Франции и Испании. К францисканцам сначала тянулись все те верующие, которые надеялись изнутри реформировать, оздоровить церковь. Францисканцы обязывались соблюдать обеты нищеты, повиновения и целомудрия, и это привлекало народные низы.

Однако францисканский орден не избежал судьбы своих предшественников. Он, как и они, быстро превратился, благодаря мирским дарениям и покровительству папского престола, в обладателя огромных богатств, а его руководители, извлекавшие немалую личную выгоду из этого обстоятельства, стали послушными и верными слугами церковных и светских князей. Естественно, что такое быстрое перерождение или вырождение ордена не могло не вызвать в нем глубоких трещин, не могло не встретить решительного сопротивления со стороны тех его членов, которые продолжали отстаивать необходимость строгого соблюдения обета нищеты.

Орден францисканцев не замедлил расколоться на два течения – конвентуалов и спиритуалов. Первые – сторонники монастырской жизни – представляли верхушку ордена, выступавшую за отмену строгого орденского устава. Это были политиканы, тесно связанные с церковной иерархией, жаждавшие власти, мирских почестей, богатств и наслаждений. Спиритуалы же продолжали желать неосуществимого – возврата к первоначальному порядку в ордене, выступали против богатств церкви и требовали превращения ордена и всей церкви в сообщество праведников. Особенно решительно за это боролось радикальное крыло спиритуалов – так называемые фратичелли (братцы), создавшие свою полутайную организацию Братьев бедной жизни (Fratres de paupera vita), и флагелланты (бичующиеся), которые, как отмечал Энгельс, продолжали революционную традицию в периоды, когда оппозиционное антипапское движение было подавлено.[3]

Борьба между этими течениями длилась десятилетия, принимая временами весьма острые формы. Папский престол лавировал, хитрил, пытаясь приручить спиритуалов, а вместе с ними и их многочисленных последователей из мирян. Спиритуалы то подвергались строгим внушениям и цензурам, то на них сыпались различного рода поощрения и милости. В тех случаях, когда папству удавалось перетянуть на свою сторону влиятельных спиритуалов, это еще более ожесточало против церкви тех, кто продолжал отстаивать необходимость для членов ордена вести аскетический образ жизни и полного отказа от мирских благ. Бессилие спиритуалов добиться претворения в жизнь своей программы традиционными для церкви средствами в конечном счете привело их в стан еретиков.

В 1254 г. в Париже появилась книга «Вечное Евангелие», состоявшая из крамольных сочинений богослова (около 1135–1202) Иоахима Калабрийского (или Флорского), быстро взятая на вооружение спиритуалами. Иоахим предсказывал наступление тысячелетнего царства справедливости, которому должен был предшествовать «страшный суд над выродившейся церковью и развращенным миром». Учение Иоахима призывало к открытой борьбе со злом мира. Иоахим отрицал необходимость церковной обрядности, в том числе таинств, и проповедовал в качестве высшего идеала христианства – бедность. «Вечное Евангелие» стало библией спиритуалов. Хотя папство официально и не объявило эту книгу еретической, инквизиция преследовала верующих, уличенных в симпатиях к учению Иоахима Калабрийского.

Особенно жестоким преследованиям подверглись спиритуалы при папе Иоанне XXII (1316–1334), издавшем против них буллу «Quoramdam», которая кончалась следующими словами: «Бедность – вещь великая, но выше ее невинность, а выше всего – полное послушание». Эта булла предавала отлучению спиритуалов и грозила им казнью на костре, в частности, за то, что они осуждали ношение широкой одежды (тогда признак богатства) и накопление продуктов в житницах и погребах. Комментируя содержание буллы, Г. Ч. Ли писал: «Человеческая извращенность проявлялась в тысяче различных форм, но никогда, быть может, не принимала она более отвратительного и в то же время более смешного проявления, как в ту эпоху, которую мы рассматриваем. С трудом можно поверить, чтобы люди могли сжигать себе подобных на основании таких мотивов и чтобы находились непреклонные люди, готовые пренебречь пламенем костра, защищая подобные принципы».[4]

И тем не менее факт остается фактом – именно за это сотни спиритуалов, отказавшихся, несмотря на пытки инквизиции, признать подобные убеждения еретическими, встретили смерть на костре. «Священному» трибуналу не представляло особого труда расправиться с ними. Достаточно было инквизитору спросить спиритуала, согласится ли он нарушить обет нищеты и целомудрия, если папа прикажет ему жениться или принять доходную должность. Отрицательный ответ влек за собой отлучение от церкви и передачу осужденного светским властям, которые его незамедлительно сжигали на костре.

О преследовании спиритуалов и других ересей сохранились далеко не все данные. Но и те, что имеются в распоряжении историков, свидетельствуют о том, что папство и инквизиция преследовали их с не меньшим рвением, чем катаров.

В 1318 г. папа Иоанн XXII вызвал в Авиньон 65 видных спиритуалов во главе с францисканцем Бернаром Делисье, открыто требовавшим отмены инквизиции. Папе удалось угрозами заставить 40 из них отказаться от своих взглядов и подчиниться церковной дисциплине. 25 во главе с Делисье остались на прежних позициях. Они были переданы на расправу инквизиции, которая четырех сожгла в Марселе, а остальных, в том числе Бернара Делисье, осудила на пожизненное заключение.[5] Известно, что в Нарбоне были сожжены в 1319 г. три нераскаявшихся спиритуала, в 1321 г. – 17; в Каркассоне с 1318 по 1350 г. – 113.

Костры пылали в Тулузе и других городах Франции и Испании, причем с особой жестокостью инквизиторы преследовали спиритуалов, принадлежавших к течению фратичелли.

Еще больше кровавой работы прибавилось у инквизиции в XIII–XIV вв. в Италии, где оппозиционные движения народных низов, направленные против церковной иерархии и феодальной эксплуатации, принимали форму различных ересей. Среди них особую опасность представляли для церкви движения гиллельмитов и дольчинистов, или апостольских братьев.

Гиллельмитами называли последователей Гиллельмины, о которой нам известно лишь то, что она жила в 1260–1281 гг. в Милане, отличалась большой набожностью, помогала бедным и страждущим. Ее считали чудотворицей, женским воплощением св. духа, одновременно и богом и человеком. Среди приверженцев гиллельмитов инквизиция обнаружила спиритуалов. В конце XIII в. руководители гиллельмитов, отказавшиеся раскаяться, были брошены в костер, другие подверглись различного рода наказаниям, после чего секта прекратила свое существование.

Приблизительно в то же самое время, что и гиллельмитекая секта, на севере Италии возникло, не без влияния иоахимизма и спиритуалов, другое еретическое движение – апостольских братьев. Апостольские братья проповедовали общность имущества и всеобщее равенство. Основателем движения считается проповедник Герардо Сегарелли из Пармы. Он призывал население жить в нищете, соблюдать целомудрие. Вначале церковные власти не обращали особого внимания на Сегарелли, но когда у него появились многочисленные последователи, называвшие себя апостольскими братьями, их стали преследовать. В 1294 г. четырех сторонников Сегарелли по приказу инквизиции сожгли в Парме. Сам Сегарелли, которого тоже схватила инквизиция, отделался на первых порах тюремным заключением. Преследования секты, по-видимому, не дали ощутимых результатов. Во многих городах Северной Италии ее сторонники продолжали пропаганду своих взглядов. В 1300 г. инквизиция возобновила процесс против Сегарелли. Он был обвинен в повторном впадении в ересь и брошен в костер.

Казнь Сегарелли, как обычно в таких случаях, сопровождалась шельмованием церковниками его памяти. Вот, например, что повествовал о его поведении в смертный час один церковный хронист-«ортодокс»: «Будучи на костре, Сегарелли громко воззвал: «Помоги, Асмодей!» – и тотчас пламя погасло. Это случилось трижды. Наконец, инквизитор догадался на место казни принести под туникой «тело Иисуса Христа» (гостию). Еретика вновь водрузили на костер и зажгли его. Еретик вновь призвал: «Асмодей! На помощь!» И было слышно, как носившиеся в воздухе демоны отвечали ему: «К сожалению, мы бессильны помочь тебе, ибо тот, кто теперь явился, сильнее нас!» Только так удалось еретика сжечь».[6]

В действительности же жители Пармы были так возмущены казнью Сегарелли, что разгромили дворец инквизитора. Движение апостольских братьев продолжало развиваться. Теперь его возглавил один из учеников Сегарелли – Дольчино, который «проповедовал простоту первоначального христианства, общность имущества, учреждение христианской республики, свержение светских насильников и богачей во имя бедных и угнетенных».[7]

Дольчино возглавил большое крестьянское восстание на севере Италии. По приказу папы Климента V против Дольчино было организовано три крестовых похода.

Кровопролитная борьба против дольчинистов продолжалась около 7 лет. Осажденным в горах «братьям» пришлось испытать огромные трудности. Безоружные, голодные, лишенные поддержки извне, косимые болезнями, они держались только фанатичной верой в свою правоту. «Если они, – замечает Мариотти, – были людьми дьявола, как утверждают их враги, то безусловно никогда и нигде сатана не сделал столь ничтожно мало в защиту своих слуг, как это он сделал в отношении последователей Дольчино».[8]

23 марта 1307 г. у реки Карнаскио крестоносцам удалось разгромить дольчинистов. «В этот день, – пишет современник, – более тысячи еретиков погибло в пламени, в реке или от меча самою ужасною смертью».[9]

Дольчино и два его ближайших сторонника, Маргарита и Лонджино Каттанео, были взяты в плен крестоносцами и переданы инквизиции, которая заточила их в темницу в г. Верчелли. Несколько месяцев их держали в каземате прикованными за руки, за ноги и за шею к стене. Несмотря на изощренные пытки, все трое предпочли костер отречению. Смертный приговор был вынесен инквизицией по личному указанию папы Климента V. Казнь произошла 1 июня 1307 г. Маргариту сожгли на медленном огне на глазах Дольчино. Затем его самого подняли на колесницу и весь день возили по улицам, вырывая раскаленными клещами мясо, кусок за куском. Дольчино вел себя геройски. Палачи не смогли исторгнуть из него ни одной жалобы. Он не молил их о пощаде. «Только когда они, – свидетельствует современник, – вырывали нос, заметили, что плечи его слегка вздрогнули, и во второй раз, когда перед воротами Верчелли, которые называют «Порта Пикта», другая, еще более существенная часть его тела была отсечена, то слабый вздох вырвался из его груди и слегка вздрогнули мускулы ноздрей».[10] Подобной же жуткой казни подвергся Лонджино Каттанео в г. Бьелле.

Хотя инквизиции удалось жесточайшим террором искоренить апостольских братьев, несколько десятилетий спустя секта возродилась в среде францисканцев в Ассизе под новым названием – последователей Духа свободы. Ее наиболее видный представитель Доменико Сава из г. Асколи, автор многочисленных трактатов, был заточен инквизицией в тюрьму, под пытками отрекся от своих взглядов и таким образом временно сохранил свою жизнь. И все же секта, несмотря на преследования, продолжала набирать силу. Тогда инквизиция повторно обвинила Саву в ереси и, несмотря на его апелляцию, с согласия папы отлучила его от церкви. Доменико Сава был сожжен в Асколи в 1344 г., а его трактаты уничтожены.

В годы «авиньонского пленения пап» (1309–1377), когда резиденция папского престола была по требованию французского короля Филиппа IV перенесена в Авиньон (на юге Франции), папству и церкви пришлось вновь столкнуться с мощной внутренней оппозицией. Большую активность проявляли фратичелли, пользовавшиеся большим авторитетом среди францисканцев.

Инквизиция с трудом смогла расправиться с фратичелли. Причины тому были разные. С одной стороны, власть авиньонских пап распространялась в основном на Францию, с другой – в самой церковной иерархии, в особенности за пределами Франции, было не мало сторонников фратичелли или, во всяком случае, таких прелатов, которые считали применение террористических мер против фратичелли, пользовавшихся большими симпатиями в народных низах, неэффективным способом борьбы с ними. К этому следует добавить, что светские власти в Германии и Италии, стремившиеся высвободиться из-под опеки авиньонских пап – креатур французской короны, в пику им оказывали покровительство фратичелли.

Фратичелли покровительствовал император Германии Людовик Баварский, присвоивший себе этот титул силою оружия и вопреки воле папы Иоанна XXII, пытавшегося протащить на германский престол своего ставленника Фридриха Австрийского. Людовик использовал критику еретиками папского престола в своих интересах. Он обвинял авиньонских пап в том, что они погрязли в мирской скверне, предали апостольские традиции благочестия и бедности, ведут разнузданный образ жизни и т. п.

12 ноября 1323 г. Иоанн XXII издал буллу «Cum inter nonnullis», в которой объявлялось ложным и еретическим утверждение фратичелли, что Христос и апостолы не владели никаким имуществом. Вскоре после этого папа отлучил Людовика от церкви за неповиновение. В ответ на это последний обнародовал так называемый Саксенгаузенский протест, в котором опровергал положения вышеупомянутой буллы Иоанна XXII и, ссылаясь на мнение его предшественников, признававших нищету Христа, в свою очередь обвинил папу римского в ереси.

Людовик без особого труда нашел опытных теологов, которые со ссылками на церковные авторитеты доказывали его правоту. Один из них, Марсилио Падуанский, отрицал за папой право судить, прощать и осуждать, утверждая, что таким правом пользуется только бог. Другой богослов, Уильям Оккам, поддержал Людовика в его борьбе с папой. Он отрицал непогрешимость пап и соборов, а в одном из своих сочинений обвинил Иоанна XXII в 70 еретических ошибках.

Между тем Людовик короновался в Милане в 1326 г. и оттуда во главе своих войск направился в Рим, взял город и объявил о низложении Иоанна XXII, находившегося в Авиньоне. По его приказу римское духовенство избрало спиритуала Петра ди Корбарио новым папой, принявшим имя Николая V.

Фратичелли и их сторонники поддержали Людовика, оказывавшего им покровительство. Иоанн же XXII, там, где простиралась его власть, подвергал их жесточайшим преследованиям. Инквизиция во Франции и Испании бросала их в костер, если они отказывались произнести отречение, сформулированное инквизитором Эймериком: «Клянусь, что я верую в своей душе и совести и исповедую, что Иисус Христос и апостолы во время их земной жизни владели имуществом, которое приписывает им священное писание, и что они имели право это имущество отдавать, продавать и отчуждать».[11]

Иоанн XXII не замедлил получить возможность обрушить свой гнев на фратичелли и в Италии, где население, возмущенное притеснениями и грабежами наемников Людовика, восстало и принудило его убраться восвояси. Вскоре смерть лишила фратичелли их могучего покровителя. Иоанну XXII удалось пленить своего соперника Николая V, который, спасая жизнь, публично покаялся и отрекся от своих «заблуждений». После всяческих унижений его заточили в одном из покоев папского дворца в Авиньоне, где он не замедлил отдать богу душу.

Теперь церковь могла беспрепятственно расправиться с неугодными ей проповедниками апостольских добродетелей. Преследования инквизицией фратичелли продолжались до конца XV в. Остатки этого движения были ассимилированы церковью при помощи новых монашеских Орденов, членам которых разрешалось жить в условиях строгого аскетизма и отшельничества, при условии полного и беспрекословного повиновения папскому престолу…

ДОЛГАЯ ОХОТА ЗА «ВЕДЬМАМИ»

Откуда взялся и что из себя представляет дьявол? Библия не дает вразумительного ответа на эти вопросы.

Все знаменитые богословы, начиная с Иринея, занимались проблемой дьявола. Созданный ими образ великого искусителя олицетворяет Зло. Дьявол, как его рисуют идеологи церкви, он же сатана, он же царь тьмы, князь ада и великий искуситель – главный враг бога, его соперник и хулитель. Дьявол – падший ангел, низвергнутый с небес богом за свои низменные пороки – зависть и гордыню, и с тех пор, вместе с ему подобными ангелами-изгоями, составляющими его многочисленное сатанинское воинство, неустанно и повсеместно стремится переманить на свою сторону верующих, завладеть их душами. Дьявол коварен, жесток, беспощаден, похотлив, безобразен, он, по словам св. Августина, «божья обезьяна». Одновременно он и соперник бога – величайший маг, волшебник и чародей, может перевоплощаться, принимать человеческое обличье, испаряться, преодолевать мгновенно огромные пространства, предоставлять «запродавшим ему душу» грешникам всевозможные земные блага и наделять их «вредительными» способностями. Он читает мысли людей, перемещает их тела с места на место, производит на свет монстров и занимается многими другими преступными и отвратительными делами.

Если бог, по учению церкви, трехлик, то дьявол многолик, его преступным ипостасям несть числа. Авторитетнейшие церковные специалисты по демонологии инквизиторы Шпренгер и Инститорис, авторы «Молота ведьм»[12] (1487) – печально известного руководства по истреблению ведьм, – утверждают, что человек, заключивший «пакт» (он может быть ясно сформулирован или подразумеваться – pactum expressum, pactum implicitum) с дьяволом, запродавший ему душу, становится дьявольским отродьем – колдуном или ведьмой, способным причинять вред окружающим, посылать на них всевозможную порчу.

Но это же «дьявольское отродье» способно не только на вредительские, но и на весьма приятные действия. Оно может обеспечить любовь, дать красоту, исцелить от бесплодия, обогатить чудодейственным способом тех, кто готов служить ему верой и правдой. Сатана строго соблюдает условия пакта не из благородства, а из расчета, иначе кто бы согласился вступать с ним в соглашение.

Дьявол, «доказывают» в «Молоте ведьм» Шпренгер и Инститорис, способен принимать вид мужчины (инкубус – сверху лежащий) и вступать в половую связь с женщиной или вид женщины (суккубус – лежащий снизу) и отдаваться мужчине. Как поясняет авторитетнейший католический богослов Фома Аквинский в «Summa Theologica», когда от совокупления дьявола с женщиной рождаются дети, то они произошли от семени, которое приобрел дьявол от другого мужчины. Хотя дьявол толкает верующих к блуду, одна из его специальностей – вызывать импотенцию мужчины.

Сексуальные козни дьявола – излюбленный сюжет средневековых богословов и инквизиторов. Всевозможными мерзостями на эту тему заполнена и книга «Молот ведьм», творчество двух папских инквизиторов, одобренная папской властью и рекомендованная как руководство в борьбе с колдунами и ведьмами. Только развращенный ум и садизм авторов мог породить это позорное сочинение. Некоторые из богословов утверждали, что бог разрешает дьяволу искушать человека и предоставляет последнему свободу выбора. Человек властен принять или отвергнуть посулы искусителя. Отсюда следовал важный «теоретический» вывод: дьявол не способен принуждать, а может лишь побуждать к греху.

Правда, во всей церковной истории о сатане и его могуществе, как, впрочем, и в других библейских сказаниях, критически настроенный ум мог найти немало уязвимых мест. Представлялось непонятным, как это всемогущий, вездесущий, всеведущий и мудрейший бог вообще мог допустить существование сатаны, как и почему бог не в состоянии совладать с ним, почему допускает существование ведьм и разрешает совершать им различные преступления и мерзости, почему ведьмы не используют связи с дьяволом в личных интересах, не богатеют. Эти и многие им подобные вопросы немало смущали самих церковников.

Шпренгер и Инститорис утверждали, что бог допускает околдовывание невиновных для того, чтобы возбуждалась этим взаимопомощь в человеческом обществе и чтобы его члены больше заботились об уменьшении греха в своей среде.

На вопрос, почему ведьмы не богатеют, те же инквизиторы отвечали: потому что они, по воле демона, готовы за самую незначительную мзду осрамить и опозорить творца; а также чтобы своим богатством не обращать на себя внимания.

Колдуньи, поясняли авторы «Молота ведьм», лишены возможности уничтожать всех своих врагов потому, что добрый ангел препятствует им в этом; они не могут вредить инквизиторам и другим должностным лицам потому, что последние отправляют обязанности по общественному правосудию.[13]

В целом же церковь не поощряла сомнений. Она предупреждала верующих, что «чрезмерная пытливость» не угодна богу, и требовала слепо верить в мудрость божественного провидения, пути которого неисповедимы…

Авторитет сатаны, благодаря его популяризации церковью, был особенно высок в средние века. Его укреплению всеместно способствовали церковники, без конца твердившие о его могуществе с амвона и в исповедальне. Само заклинание, произносившееся церковниками при «изгнании дьявола» из одержимого, не могло не вызвать суеверного ужаса перед отвратительной и порочной и тем не менее могущественной фигурой искусителя рода человеческого: «Изыди, злой дух, полный кривды и беззакония; изыди, исчадие лжи, изгнанник из среды ангелов; изыди, змея, супостат хитрости и бунта; изыди, изгнанник рая, недостойный милости божией; изыди, сын тьмы и вечного подземного огня; изыди, хищный волк, полный невежества; изыди, черный демон; изыди, дух ереси, исчадие ада, приговоренный к вечному огню; изыди, негодное животное, худшее из всех существующих; изыди, вор и хищник, полный сладострастия и стяжания; изыди, дикий кабан и злой дух, приговоренный к вечному мучению; изыди, грязный обольститель и пьяница; изыди, корень всех зол и преступлений; изыди, изверг рода человеческого…».[14]

Слушая подобного рода заклинания, нуждающийся в помощи верующий мог подумать: «А не обратиться ли мне за поддержкой к этому могущественному персонажу, перед которым трепещет сама церковь?» Русский психиатр Н. Сперанский, автор интересного исследования о ведьмах и ведовстве, отмечал, что постоянное запугивание сатаной было чревато для церкви самыми бедственными последствиями. «Всякая сила, – писал Н. Сперанский, – вызывает перед собой преклонение, а средневековый католицизм сделал из образа сатаны такую силу, которой в конце концов стала страшиться даже сама создавшая его римская церковь».[15]

Но без дьявола церковь не могла (и не может) обойтись, так же как и без бога. Наличие дьявола позволяло списать на его счет все человеческие слабости и мерзости, все недостатки и пороки церкви и самих церковников. Вот почему последние с пеной у рта всегда доказывали его существование.

Полемизируя со сторонниками здравого смысла, считавшими демонов и прочую чертовщину продуктом суеверия темных и невежественных людей (а таких здравомыслящих и во время оно было немало), Фома Аквинский упрекал их в безбожии, «доказывая», что демоны не только реально существуют, но и способны по «божьему попущению» вытворять с людьми самые невероятные и фантастические вещи, в том числе перемещать их в мгновение ока на огромные расстояния. «Некоторые утверждают, – писал этот «ангельский доктор» в одном из своих трактатов, – будто бы никакого волшебства в мире не существует, кроме как в представлениях людей, относящих на его счет естественные явления, причины коих непонятны. Это, однако, противоречит авторитету святых мужей, которые говорят, что демоны с божьего попущения имеют власть и над телом и над воображением людей, почему с их помощью волшебники и могут производить некоторые знамения.

Возникает же подобное мнение из корня неверия, ибо они не верят, чтобы демоны существовали где-нибудь, кроме народного воображения. Они толкуют, будто человек относит на счет демонов страхи, порождаемые собственной его головой, и так как при сильном возбуждении фантазии в чувствах являются те образы, о которых думает человек, то отсюда людям и кажется иногда, будто они видят демонов. Но истинная вера отвергнет это, и мы, следуя ей, веруем, что демоны – суть падшие с неба ангелы, что по тонкости своей природы они способны делать многое, чего мы не можем, и что есть люди, наводящие их на это, которые и называются вредителями».[16]

Фома также утверждал, что «с божьего попущения демоны могут волновать воздух, поднимать ветры и вызывать падение небесного огня».[17]

Но что Фома Аквинский! Католическая церковь и во второй половине XX в. продолжает утверждать, что дьявол существует. «Дьявол-раскольник все еще продолжает сеять смуту среди христиан, – читаем мы в одном из номеров за 1966 г. журнала доминиканского ордена «Люмьер э ви». – Некоторые христиане считают, что дьявол смог убедить часть верующих в том, что он не существует, и это самый его хитрый обман».[18]

А в 1968 г. официальный орган Ватикана журнал «Чивильта каттолика» совершенно серьезно утверждал, что сомневаться в существовании ангелов и чертей – значит проявлять дерзость. «Разумеется, – писал журнал, – не все действия ангелов в священных книгах следует понимать текстуально… Но разве позволительно дойти до полного сомнения относительно существования ангелов и демонов? Большинство теологов ответило бы, что в таком случае подвергается сомнению одна из религиозных истин».[19]

Однако вернемся к средним векам. Ересь определялась церковниками как проповедь новых вероучений и настойчивое отстаивание ошибочных, ложных религиозных взглядов. Обвиненных в колдовстве никак нельзя было подвести под такое определение ереси. Ведь колдуны и ведьмы никаких еретических взглядов не отстаивали и не проповедовали, хотя и служили дьяволу.

С точки зрения церковной еретик тоже был «слугой дьявола» и действовал по его наущению. Как учил епископ св. Киприян еще в III в., дьявол является «созидателем» любого церковного раскола и любой ереси. Но в отличие от колдуна и ведьмы еретик, утверждали церковные идеологи, преследовал более грандиозные и опасные цели.

Он стремился ниспровергнуть господствующий порядок, господствующую церковь, заменить ее своей собственной – сатанинской – организацией, в то время как колдуны и ведьмы таких задач перед собой не ставили, они занимались, если можно так выразиться, мелким вредительством. Церковь их осуждала, наказывала, однако преследование колдовства вплоть до XIV в. никогда не носило массового характера. Дела о ведовстве подлежали как светским судам, так и церковным. Это были дела «смешанной юрисдикции» (delictum mixti fori). Более того, в первые два столетия существования инквизиции папы римские неоднократно пресекали ее попытки подчинить своей юрисдикции эти дела, подчеркивая их второстепенный характер и предупреждая, что такие дела только излишне загрузят ее и воспрепятствуют выполнению непосредственных ее функций по преследованию ереси.

Так, в 1260 г. папа Александр IV предупреждал инквизиторов: «Порученное вам дело веры настолько важно, что вам не следует отвлекаться от него преследованием другого рода преступлений. Поэтому дела о гаданье и колдовстве надобно вести инквизиционным порядком только в тех случаях, когда они определенно отзываются ересью; во всех же прочих случаях их надо оставлять за учрежденными для того ранее судами».[20]

Чтобы колдовство и ведовство превратились в объект массового преследования и стали подсудными инквизиции, они должны были в свою очередь превратиться в ересь – «явно запахнуть ересью» (haeresim manifeste sapis). Наличие «пакта с дьяволом» еще не превращало колдуна или ведьму в еретиков, так как отсутствовал важнейший элемент, без которого церковь считала немыслимой ересь, – тайная, заговорщицкая организация. Ее не было, но ее создали, вернее, выдумали инквизиторы. Умудренные опытом, они знали, что еретиков без организации не бывает. Ведьмы и колдуны, утверждала церковь – воины сатаны, значит, принадлежат к «сатанинскому воинству», к «синагоге сатаны». Доказательством же существования «синагоги сатаны» для извращенного ума инквизиторов являлись мифические «шабаши ведьм». Раз была выработана эта «гениальная» схема, то подтвердить ее не представляло особого труда. Любой инквизитор с помощью палача мог заставить любую женщину признаться в принадлежности к «синагоге сатаны» и в участии в шабашах и на этом основании осудить ее за ересь и бросить в костер.

По мере укрепления инквизиции в различных странах христианского мира она все чаще начинает привлекать к суду «колдунов» и «колдуний», выколачивая из них угрозами и пытками все более чудовищные признания о сговоре с сатаной и в совершении кощунственных, еретических и позорнейших деяний и всякого рода гнуснейших преступлений. В 1324 г. в Ирландии францисканец Ричард Ледредом судил по обвинению в колдовстве 12 человек – семь женщин и пять мужчин. Они обвинялись в том, что отреклись от Христа, оскверняли таинства, приносили жертвы дьяволу, который являлся перед ними то в образе мавра, то черной собаки, то кота, распутничали с ним и его дружками. Обвиняемые признались, что варили в черепе обезглавленного преступника из мозгов некрещеного младенца, особых трав и всякой несказанной мерзости зелье, которым околдовывали правоверных христиан. Некоторые из обвиняемых бежали, остальных сожгли. В 1335 г. в Тулузе инквизитор Петр Ги судил несколько колдуний, которые «признались» ему под пыткой, что заключили пакт с сатаной, летали на шабаш, где поклонялись повелителю преисподней, принимавшему облик гигантского козла, предавались с ним блуду, ели мясо младенцев и пр. и пр. Хотя потом обвиняемые отказались от своих показаний, их предали сожжению.

Такого рода процессы вызывали всеобщий ужас и негодование, страх, недоверчивость и подозрительность среди верующих, чувство незащищенности и обреченности, убеждали их в том, что только церковь и инквизиция могут уберечь их от кошмарных козней сатаны и его гнусного воинства.

Не было таких мерзостей и преступлений, которые не приписывались бы инквизицией колдунам и ведьмам. Тут были и естественные бедствия – засуха, наводнения, град, падеж скота, бури и столь частые в средние века эпидемии чумы и других болезней, и несчастные случаи, пожары, нераскрытые кражи, «порча», бесплодие, преждевременные роды и пр. и пр. Инквизиция устраивала настоящую охоту за ведьмами. Любой недоброжелатель, маньяк, фанатик, злоумышленник мог обвинить соседа или знакомого в том, что тот, действуя по наущению дьявола, сглазил его, навредил ему или его семье, наслал «порчу» на его корову или петуха. Инквизиции не представляло особого труда, наложив свою руку на такого «колдуна» или «колдунью», добиться при помощи пытки полного признания в совершенных якобы ими злодеяниях.

Доносительство являлось неотъемлемой частью инквизиторской системы. Ведьму, впрочем, как и любого еретика, можно было обнаружить только через доносчика. Не удивительно, что доносительство всемерно поощрялось церковью, доносчики приравнивались к мученикам за веру, они получали отпущения грехов, денежные вознаграждения. Доносительство, пишет С. Г. Лозинский, нередко принимало эпидемический и совершенно сумасшедший характер, в особенности при наличии страха у доносителя, что он сам на подозрении у ревнителей религиозной чистоты. Так, некто Труа-Эшель, накануне своего ареста в 1576 г., донес, что он может выдать 300 тыс. ведьм и колдунов. Инквизиторы при всем своем желании не могли такое большое количество людей изничтожить, но все же 3 тыс. человек по доносам Труа-Эшеля было арестовано и понесло суровое наказание.

Во второй половине XIV в., как об этом можно судить по появлявшимся тогда демонологическим трактатам, церковники уже обладали весьма стройной концепцией наличия еретической секты колдунов и ведьм, созданной с «божьего попущения» сатаной на погибель христианам. Сатана вербует себе сторонников сам или через своих агентов. Агент-соблазнитель выискивает себе жертву, которой обещает «сладкую жизнь», и приглашает принять участие в тайном сборище – шабаше, где можно встретить могучих людей и удовлетворить всласть самые низменные прихоти. Добившись согласия, вербовщик дает соблазненному магическую палку от помела и волшебную мазь, приготовленную из печени некрещеных детей, завернутую в тряпку, и обещает сам или с «приятелем» (дьяволом) зайти за ним, чтобы отправиться на шабаш. Этот «приятель» становится «личным наставником» (daemon fa-miliaris) вступившего в преступную колдовскую секту еретика. Затем наступает день или, вернее, ночь, когда вербовщик с «приятелем» являются к неофиту, намазывают палки мазью, садятся на них верхом и вылетают через окно или печную трубу в «поднебесную высь». Через окно еще можно вообразить, но как этой тройке вылететь через трубу? Инквизиторы и авторы таких нелепых измышлений давали ответ и на этот вопрос. «Приятель» в мгновение ока раздвигает и снова сдвигает кирпичи в трубе…

Развращенная и больная фантазия церковных авторов, благочестивых католиков, писавших обо всем этом, рисовала «детальную картину» шабаша ведьм. Здесь неофит или неофитка перед сатаной – волосатым чудищем с козлиными копытами, крыльями летучей мыши и длинным хвостом – отрекаются от бога, Христа, всех святых и клянутся ходить в церковь и исполнять христианские таинства только для виду, а втайне осквернять их; тут же они топчут крест и гостию, приносят сатане верноподданническую присягу, неофит целует сатану в зад, чем окончательно отдает свою душу лукавому. Взамен демон наделяет посвященного способностью совершать колдовские действа и исполняет какое-нибудь его заветное желание.

На шабаше, утверждали церковники, все происходит по-иному, чем у людей: дьяволу отвешивают низкие поклоны, повернувшись спиной; ведьмы пляшут, повернувшись друг к другу спинами. В полночь совершается традиционное пиршество, на котором пожираются такие излюбленные ведьмами деликатесы, как жабы, печень, сердце и мясо некрещеных детей. Следует оргия, во время которой ведьмы и черти предаются чудовищному блуду. Шабаш кончается «черной обедней». Ее ведет сам дьявол, кощунственно издевающийся над христианской службой, плюющий на крест и топчущий его.

Такого рода мерзкими описаниями шабаша ведьм полна ведовская литература средневековой церкви. Все это, да еще в более гнусных вариантах, преподносилось верующим людям церковью, чтобы запугать их и держать в повиновении.

Жертвами обвинения в принадлежности к «чертовой шайке» были главным образом женщины – «ведьмы». Инквизиторы Шпренгер и Инститорис в «Молоте ведьм» утверждали: «Речь идет о ереси ведьм, а не колдунов; последние не имеют особого значения». Почему именно ведьм, а не колдунов? Это соответствовало церковной традиции, рассматривавшей женщину как виновницу «первородного греха». Шпренгер и Инститорис, в свою очередь, объясняли это тем, что женщины будто бы далеко превосходят мужчин в суеверии, мстительности, тщеславии, лживости, страстности и в ненасытной чувственности. Поэтому, заключили эти крупнейшие церковные «специалисты», по ведовству, «правильнее называть эту ересь не ересью колдунов, а ересью по преимуществу ведьм, чтобы название получилось от сильнейшего. Да будет прославлен всевышний, по сие время охранивший мужской род от такой скверны. Ведь в мужском роде он хотел для нас родиться и страдать. Поэтому он и отдал нам такое предпочтение».[21]

Значительное число погибших на кострах «ведьм» составляли женщины с нарушенной психикой, больные истерией, «одержимые». В средние века, пишет С. Лозинский, «численно превосходя мужчин, ввиду неучастия в войне, ни в междоусобицах, ни в опасных предприятиях, ни в изнуряющих занятиях, ни в тяжком, подрывающем силы труде, женщины оказывались в избыточном количестве и наполняли собой монастыри и всевозможные богоугодные и благотворительные учреждения.

Больные женщины оказались в роли самых сильных представителей дьявола, и церковь не щадила сил, чтобы вырвать с корнем этих наиболее опасных и упорных еретичек, и в этой кровавой расправе продолжала творить свое гнусное преступление. Она никогда и нигде не отрицала сношений женщины, идущей на костер, с дьяволом, она никогда не называла ее больной и слова обезумевших жертв выдавала как признание реальной связи преступницы с врагом человеческого рода.

Сожжение ведьм в XVI в. в Германии

Сожжение ведьм в XVI в. в Германии

 

Сжигая женщину как опаснейшую преступницу, церковь лишь укрепляла в обществе идею ведовства и дьявольщины и сеяла вокруг себя безумие, которое тут же делалось жертвой всепожирающих аппетитов церкви. Будучи источником опаснейшего суеверия, питая все слои населения губительным ядом фантасмагорий, церковь не могла, конечно, искоренить того дела, которое ею же взращивалось».[22]

«Наставления по допросу ведьм», составлявшиеся в средние века инквизиторами – специалистами по борьбе с ведьмами, знакомят нас с преступлениями, совершавшимися этими «служками дьявола». Одно из таких «Наставлений», входящее в состав Баденского земского уложения 1588 г., советует добиться сперва у обвиняемой в ведовстве признания в том, что ей известно о существовании ведьм и об их «искусстве», а затем вести допрос согласно следующему эталону:

«Не делала ли и она сама каких-нибудь таких штучек, хотя бы самых пустячных – не лишала ли, например, молока коров, не напускала ли гусеницы или тумана и т. п.? У кого и при каких обстоятельствах удалось ей этому выучиться? С какого времени и как долго она этим занимается и к каким прибегает средствам? Как обстоит дело насчет союза с нечистым? Было ли тут простое обещание, или оно скреплено было клятвой? И как эта клятва звучала?

Отреклась ли она от бога и в каких словах? В чьем присутствии, с какими церемониями, на каком месте, в какое время, с подписью или без оной? Получил ли от нее нечистый письменное обязательство? Писано ли оно было кровью и какой кровью или чернилами? Когда он к ней явился? Пожелал ли он брака с ней или простого распутства? Как он явился? Как он был одет и особенно какие у него были ноги? (подразумевалось, что у нечистого конечности козла – «ноги с копытами». – И. Г.). Не заметила ли она и не знает ли в нем каких-нибудь особых чертовских примет?»

Следует подробнейший допрос предполагаемой ведьмы о том, как она себя вела и что вытворял бес на «брачном ложе». Далее идут такие вопросы:

«Давно ли праздновала она свадьбу со своим любовником? Как свадьба эта была устроена, кто на ней был и что там подавались за кушанья? Особенно, какие были мясные блюда, откуда было взято мясо, кто его принес, какой у него был вид и вкус, было ли оно кисло или сладко (подразумевалось, что это было мясо невинно убиенных младенцев. – И. Г.)? Было ли у нее на свадьбе вино, и откуда она его добыла? Был ли музыкант? И кто он был – человек или бес? Каков он был из себя? Сидел он на земле или на дереве или стоял? Какие на упомянутом собрании были их замыслы, и когда у них решено было собраться снова? Где они ночной порой учиняли свои пирушки – в поле, в лесу или в погребах, и кто, когда на них бывал?

Сколько малых детей съедено при ее участии? Где они были добыты? У кого были они взяты – или они были вырыты на кладбище? Как они их готовили – жарили или варили? На что пошла головка, ножки, ручки? Добывали ли они из таких детей тоже и сало, и на что оно им? Не требуется ли детское сало, чтобы поднимать бури? Сколько родильниц помогла она извести? Как это делалось, и кто еще был при этом? Не помогала ли она выкапывать родильниц на кладбище и на что им это надобно? Кто в этом участвовал, и долго ли они это варили? Не выкапывала ли она также выкидышей, и что они с ними делали?

Насчет мази. Раз она летала, то с помощью чего? Как мазь эта готовится, и какого она цвета? Умеет ли она сама ее приготовлять? Всякий раз, как им понадобится человеческое сало, они обязательно совершают столько же убийств; и так как они вытапливают или вываривают сало, то их надобно спрашивать: что они сделали с вареным или жареным человеческим мясом?.. Для мазей им всегда необходимо человеческое сало из мертвых или из живых людей? Туда идет еще человеческая кровь, папоротниковое семя и т. п., но сало непременно туда входит, тогда как другие вещи иногда и опускаются. При этом от мертвых людей оно идет для причинения смерти людям и скотине, а от живых для полетов, для бурь, для того, чтобы делаться невидимкой и т. п.

Сколько с ее участием напущено было бурь, морозов, туманов? Сколько времени это продолжалось и какой был в каждом случае вред? И как это делается и кто в этом участвовал? Был ли ее любовник (сатана. – И. Г.) при ней на допросе или не приходил ли к ней в тюрьму?

Доставала ли она также освященные гостии и у кого? Что она с ними делала? Являлась ли она также к причастию и потребляла ли его как следует?..

Как они добывают уродов, которых подкидывают в колыбели вместо настоящих младенцев, и кто им дает их? Как она вынимала у коров молоко и превращала в кровь? И как им можно от этого опять помочь? Может ли она также пустить вино или молоко из ивы?

Как они делали мужчин неспособными к брачному сожитию? Какими средствами? И чем им можно опять помочь? Точно так же, как она молодых и старых людей лишала потомства, и как им можно опять помочь?..».[23]

«Сознаться» добровольно, ответить исчерпывающе, к удовлетворению инквизитора, на эти и многие другие умопомрачительные вопросы могла только психически больная женщина, действительно воображавшая себя ведьмой и готовая поэтому под диктовку инквизитора дать любые показания. В противном случае добыть их можно было только пыткой.

Как писалось в соответствующем «Наставлении к допросу ведьм», «служители Божественной юстиции могут рассчитывать на желаннейшие ответы, когда явится мастер Ой-ой, мальчик-щекотун и пощекочет стакнувшихся чертовых женок чистенько и аккуратненько по всем правилам искусства тисочками на ручки и на ножки, лестницей и козлом».[24]

Инквизиторы, обвинявшие ведьм в колдовстве, сами колдовали, приступая к выколачиванию обличающих их показаний. Они служили перед началом пыток мессу за ее успех; поили несчастных жертв на тощий желудок «святой» водой, чтобы «дьявол во время пытки не мог связать им язык»; прикрепляли к голому телу «ведьм» ленту «длиной в рост Спасителя», которая якобы отягощала виновных «хуже всяких цепей»; произносили различного рода заклинания, чтобы «открыть уста» строптивых и непокорных «чертовых женок».

Перед пыткой палач сбривал все волосы с тела жертвы, чтобы она не могла спрятать «сатанинской грамотки», делавшей ее нечувствительной к страданиям. Палач тщательно осматривал тело «ведьмы» в поисках «ведовской печати», за которую сходило любое родимое пятно, любое пятнышко на коже. Наличие «ведовской печати» считалось «железным» доказательством виновности.

Палач начинал свой «богоугодный» труд с умеренных – «человечных» – пыток, переходя по мере надобности к более рафинированным, утонченным, «бесчеловечным», если говорить языком отцов-инквизиторов.

Инквизиторы призывали не церемониться с ведьмами, ссылаясь на то, что «исключительность этих дел требует исключительных (по своей жестокости. – И. Г.) пыток» (singularitas istius casus exposcit tormenta singularia).[25]

Есть ли необходимость доказывать, что все дела по обвинению в ведовстве, в принадлежности к «синагоге сатаны», были вымышленными и основывались только на показаниях обвиняемых, добытых инквизиторами при содействии палача? По-видимому, сказать об этом следует, ибо даже в наше время появляются «ученые» труды теологов, в которых на полном серьезе отстаивается традиционный церковный тезис о существовании дьявола и его земной агентуры – ведьм и колдунов. В качестве примера можно привести популярные на Западе «исследования» американского католического священника Монтэгю Соммерса «История ведовства и демонологии» и «География ведовства», появившиеся в свет в 20-х годах XX в. и неоднократно переиздававшиеся с тех пор.

Соммерс, пишет о нем американское университетское (!) издательство, выпускающее его книги, «вовсе не стыдится огромных эксцессов, совершенных церковью в XVII и XVIII вв., более того, он всемерно защищает все, что когда-либо сделала церковь для истребления ведовства и ереси».[26]

Для иллюстрации приведем всего лишь несколько примеров, приподнимающих завесу над инквизиторской техникой создания дел по обвинению в колдовстве и ведовстве.

В 1597 г. в г. Гельнгаузене (Германия) была арестована 67-летняя вдова поденщика Клара Гейслер, которую другая женщина, казненная за ведовство, обвинила в сожительстве с тремя чертями и тому подобных отвратительных преступлениях. На допросе Клара отрицала свою вину. Стали ее пытать. Взяли в тиски пальцы, но, как повествует протокол допроса, «дьявол навел на нее упорство, и она крепко стояла на своем». Когда же стали ей «мозжить ноги и надавили посильнее», тогда она «жалобно завопила, что все, о чем ее допрашивают, сущая правда: она пьет кровь детей, которых ворует», и т. п. Однако, как только прекратили ее пытать, Клара все вновь стала отрицать: «Все это-де сказала она от муки, все это – выдумка, где нет ни слова правды». Подвергнутая новым, на этот раз «бесчеловечным», пыткам, она дала, наконец, исчерпывающие показания: «Я более 40 лет распутничала с множеством чертей, которые являлись ко мне в виде кошек и собак, а то в виде червяков и блох. Я погубила жалкой смертью более 240 человек, старых и молодых; я родила от своих чертей 17 душ детей, всех их убила, съела их мясо и выпила их кровь. За 30 или 40 лет я много раз в широкой округе поднимала бури и девять раз сводила огонь на дома. Я хотела было спалить дотла и весь наш город, но демон, который зовется Бурсиан, мне не велел, говоря, что он еще много женщин сумеет тут обратить в ведьм и заставит служить себе, как богу».

На этом ее показания обрываются, ибо она скончалась, пока над ней манипулировал палач. «Дьявол, – говорится в протоколе следствия, – не захотел, чтобы она еще что-нибудь выдала, и ради того свернул ей шею».[27]

А вот показания другой ведьмы, из Сересгейма (Вюртемберг), полученные в 1616 г. тоже, разумеется, под пыткой: «Я с незапамятного времени сделалась ведьмой. Я извела сотни четыре детей, в том числе и троих из собственных. Все они были потом вырыты из могил, сварены и частью съедены, частью же пущены на мази и на другие волшебные снадобья. Косточки ног пошли на дудки, У собственного родного сына я извела жену и двоих детей, обоих своих мужей я много лет изводила и под конец погубила насмерть. С чертом распутничала я бесконечно. За 40 лет я навела бесчисленное мяожбство пагубных бурь на протяжении многих миль вдоль Гейхельбергских гор. На этих горах пять раз в году бывает шабаш. Туда собирается до двух с половиной тысяч всякого люда: бедных, богатых, молодых и старых, кое-кто и очень знатного рода».[28] Ее, естественно, сожгли.

В г. Бамберге, в центральной Германии, инквизиция особенно энергично искореняла ведовство. В 1609–1633 гг. там было публично казнено около 900 человек, обвиненных в колдовских действиях. Среди жертв инквизиции были не только простые жители, но и представители городских властей, в том числе пять бургомистров.

Обвинения в преступной связи с дьяволом были выдвинуты даже против самих судей. В 1628 г. был арестован городской советник Иоганн Юниус. Три свидетеля, в их числе его собственный сын, показали, что его видели на шабаше ведьм. Иоганн категорически отверг обвинения и был подвергнут пытке. Его восемь раз вздернули на дыбу и предупредили, что пытки будут продолжаться до полного его признания. Надеясь избежать дальнейших мук, Иоганн сделал «частичное признание». Однажды в поле к нему подошла девушка, которая внезапно превратилась в козла; козел бросился на него с возгласом: «Ты будешь мой!» и, угрожая перегрызть ему горло, потребовал «отказаться от бога». Иоганн согласился, его окрестили в «дьявольскую веру» и повезли на шабаш. Судьи потребовали, чтобы он назвал имена присутствовавших вместе с ним на шабаше жителей Бамберга. Под воздействием пытки арестованный назвал 30 человек. Палач заставил его признаться и в том, что он выступал в роли суккуба, получил от черта «белый порошок», которым хотел отравить сына, профанировал гостию. Пытки довели Иоганна до такого состояния, что он был готов выдать кого угодно и обвинить самого себя в чем угодно. На суде он подтвердил данные на следствии показания и был присужден к сожжению на костре. Однако своей дочери он сумел переправить письмо, в котором отрекался от своих показаний: «Все это ложь и выдумки… Они никогда не перестают пытать, пока не получат каких-либо показаний».[29]

В 1645 г. в Меране (Тироль) был казнен за колдовство Михель Пергер. Его дело «стряпалось» таким образом. Кто-то донес, что Пергер ведет себя подозрительно, болтает об астрологах, кудесниках, хвастается, что может предугадывать бури и штормы. Попав в руки инквизиции, он под пыткой стал давать различного рода показания, уличающие его и других людей в сатанинских кознях. Пергер «признался», что сожительствовал с демоном, который являлся ему в виде молодой девушки. Чем больше его пытали, тем больше он выдумывал подробностей о своих «преступных» деяниях. Он будто бы подписал своей кровью «пакт» с дьяволом, украл гостию, навел «порчу» на виноградники своих соседей и т. п. Когда пытки прекратились, Пергер отказался от своих показаний. Его вернули на дыбу и заставили вновь их подтвердить.

От обвинений в ведовстве и пыток не спасались и дети. В 1628 г. в Вюрцбурге были казнены две девочки 11 и 12-летнего возраста и два мальчика того же возраста. Они под пыткой признались в принадлежнбсти к «синагоге сатаны».[30]

В авторитетных инквизиторских руководствах по борьбе с ведовством, в частности в таких известных сочинениях на эту тему, как трактаты инквизиторов Жана Бодена «De Magorum Daemonomania» (1581) и Николаса Реми «Daemonolatreia» (1595), рекомендовалось казнить детей, уличенных в «преступных связях с ведьмами и дьяволом».[31] Дети, попавшиеся в руки палачей инквизиции, могли спасти себя только показаниями против своих родителей. Французский судья Анри Боге, автор демонологического опуса «Discours des sorciers» (конец XVI в.), описывает дело некоего Гилльома Вилльермоза, обвиненного в колдовстве на основе показаний его малолетнего сына Пьера: «Это было странное и ужасное переживание – быть свидетелем их очных ставок. Тюрьма превратила отца в развалину, на руках и ногах были кандалы, он стонал, кричал и бился об пол, доказывая свою невиновность. Я помню также, что когда он несколько успокаивался, то с нежностью обращался к сыну, говоря, что, несмотря на все содеянное сыном, он будет всегда считать его своим ребенком. И все это время сын держался стойко, точно лишенный чувств, казалось, природа вооружила его против самого себя, способствуя тому, что он стал повинен в постыдной смерти человека, давшего ему жизнь. Безусловно, я верю, что таким образом проявлялось справедливое и тайное суждение бога, который не мог допустить, чтобы столь отвратительное преступление, как колдовство, осталось бы не раскрытым и не выявленным».[32]

Но если у мужчин, обвиненных в колдовстве, были ничтожные шансы на спасение, то у женщин таких шансов вовсе не было. Обвиняемую в ведовстве женщину, попадавшую в адскую машину инквизиции, никто и ничто не могли спасти. Ее участь была заранее предрешена. Иезуит Фридрих Шпе, исповедовавший сотни «ведьм», прошедших через застенки инквизиции в Вюрцбурге, писал в своем трактате «Cautio criminalis» (1631): «Если обвиняемая вела дурной образ жизни, то, разумеется, это доказывало ее связи с дьяволом; если же она была благочестива и вела себя примерно, то ясно, что она притворялась, дабы своим благочестием отвлечь от себя подозрение в связи с дьяволом и в ночных путешествиях на шабаш. Если она обнаруживает на допросе страх, то ясно, что она виновна: совесть выдает ее. Если же она, уверенная в своей невинности, держит себя спокойно, то нет сомнений, что она виновна, ибо, по мнению судей, ведьмам свойственно лгать с наглым спокойствием. Если она защищается и оправдывается против возводимых на нее обвинений, это свидетельствует о ее виновности; если же в страхе и отчаянии от чудовищности возводимых на нее поклепов она падает духом и молчит, это уже прямое доказательство ее преступности… Если несчастная женщина на пытке от нестерпимых мук дико вращает глазами, для судей это значит, что она ищет глазами своего дьявола; если же она с неподвижными глазами остается напряженной, это значит, что она видит своего дьявола и смотрит на него. Если она находит в себе силу переносить ужасы пытки, это значит, что дьявол ее поддерживает и что ее необходимо терзать еще сильнее. Если она не выдерживает и под пыткой испускает дух, это значит, что дьявол умертвил ее, дабы она не сделала признаний и не открыла тайны».[33]

И все же палачи не всегда добивались желаемого результата. «Легче дрова колоть, чем вести дела об этих ужасных женщинах!», – восклицал один баварский судья XVII в. В протоколах инквизиции упоминается, что некоторые жертвы выносили пытки, не меняясь в лице и не издавая ни звука, «хотя в них били, как в шубу». И объяснялось такое мужество не только тем, что жертвы находились в состоянии шока или «истерической анестезии», но и подлинным героизмом многих женщин, предпочитавших принять всевозможные муки и смерть, чем ложными показаниями погубить и опозорить себя и своих близких. Разница в казни заключалась только в том, что раскаявшуюся и давшую показания ведьму сперва обезглавливали или душили, а потом сжигали, а «упорствующую» просто сжигали живьем или предварительно калечили, отрезая конечности или вырывая куски мяса раскаленными щипцами. Все эти жестокости производились публично, при огромном стечении народа, в присутствии детей, причем зрителя были обязаны выражать им одобрение!

Ответственность церковной инквизиции за неописуемые жестокости и зверства, которыми сопровождались процессы против ведьм, вместе с инквизицией разделяют и папы римские и церковные соборы, освящавшие все эти чудовищные преступления.

Из многочисленных документов, подтверждающих это, мы приведем только один – буллу «Summis desiderantis» Иннокентия VIII, наделяющую неограниченными полномочиями инквизиторов Генриха Инститориса и Якова Шпренгера, завоевавших печальную славу самых кровожадных охотников за ведьмами и суммировавших свой богатейший палаческий опыт в известном уже читателю руководстве по искоренению «сатанинского племени» – «Молоте ведьм».

«Всеми силами души, – возвещал верующим в вышеназванной булле Иннокентий VIII, – как того требует пастырское попечение, стремимся мы, чтобы католическая вера в наше время всюду возрастала и процветала, а всякое еретическое нечестие далеко искоренялось из среды верных. Не без мучительной боли недавно мы узнали, что в некоторых частях Германии, особенно в Майнском, Кёльнском, Трирском, Зальцбургском и Бременском округах, очень многие лица обоего пола, пренебрегши собственным спасением и отвратившись от католической веры, впали в плотский грех с демонами инкубами и суккубами и своим колдовством, чарованиями, заклинаниями и другими ужасными суеверными, порочными и преступными деяниями причиняют женщинам преждевременные роды, насылают порчу на приплод животных, хлебные злаки, виноград на лозах и плоды на деревьях, равно как портят мужчин и женщин, домашних животных и других животных, а также виноградники, сады, луга, пастбища, нивы, хлеба и все земные произрастания; что они нещадно мучат как внутренними, так и наружными ужасными болями мужчин, женщин и домашних животных; что они препятствуют мужчинам производить, а женщинам зачать детей и лишают мужей и жен способности исполнять свой супружеский долг; что сверх того они кощунственными устами отрекаются от самой веры, полученной при святом крещении, и что они, по наущению врага рода человеческого (т. е. сатаны. – И. Г.), дерзают совершать и еще бесчисленное множество всякого рода несказанных злодейств и преступлений, к погибели своих душ, к оскорблению божеского величия и к соблазну для многого множества людей. И хотя возлюбленные сыны наши, Генрих Инститорис и Яков Шпренгер, члены ордена доминиканцев, профессора богословия, нашим апостольским посланием были назначены и до сего времени состоят инквизиторами, первый – в вышеназванных частях Верхней Германии, обнимающих, как надо понимать, и провинции, и города, и земли, и епархии, и другие такого рода местности, а второй – в некоторых областях вдоль Рейна; однако некоторые клирики и миряне в этих странах, не в меру высоко ставя свое разумение, не стыдятся упорно утверждать, что так как в полномочных грамотах не были поименованы и точно указаны эти епархии, города и местности, а также некоторые лица и их проступки, то поэтому вышепоименованным инквизиторам в вышеназванных провинциях, городах, епархиях, землях и местностях нельзя заниматься инквизицией и что их не должно допускать к наказанию, заключению в тюрьму и исправлению помянутых лиц за вышесказанные злодейства и преступления. Благодаря сему в вышесказанных провинциях, городах и епархиях, землях и местностях подобные провинности и преступления и остаются безнаказанными, к очевидной пагубе их душ и потере ими вечного спасения. Но мы устраним с пути все помехи, которые могут каким-либо образом препятствовать исполнению обязанностей инквизиторов; а дабы зараза еретического нечестия и других подобного рода преступлений не отравила своим ядом невинных людей, мы намерены, как того требует наш долг и как к тому побуждает нас ревность к вере, применить соответствующие средства. Посему, дабы названные местности не остались без должного обслуживания инквизицией, мы нашей апостольской властью постановляем: да не чинится никакой помехи названным инквизиторам при исполнении ими их обязанностей и да позволено будет им исправлять, задерживать и наказывать лиц, совершающих указанные преступления, как если бы в полномочных грамотах были точно и поименно названы округа, города, епархии, местности, лица и преступления. С великим попечением мы распространяем эти полномочия на названные местности и поручаем вышеназванным инквизиторам, чтобы они и каждый из них, при помощи нашего возлюбленного сына Иоанна Гремпера, магистра из Констанцской епархии, всякого из названных областей, кого найдут виновным в указанных преступлениях, исправляли, заключали под стражу и наказывали с лишением имущества, а также даем названным инквизиторам полную возможность во всех церквах, где они найдут то потребным, проповедовать слово божие и все иное совершать, что они найдут полезным и необходимым. Особым посланием мы повелеваем почтенному собрату нашему епископу Страсбургскому, дабы он, поскольку названным инквизиторам сие потребуется, торжественно заявлял, чтобы никто и ни в чем не чинил им какой-либо помехи и не наносил никакого вреда; тех же, кои будут чинить препятствия, какого бы положения эти лица ни были, он должен без всякого прекословия карать отлучением, запрещением в священнослужении, лишением таинств и другими еще более ужасными наказаниями, а если потребуется, то и привлекать к содействию против них руку светской власти. Никто не должен нарушить это наше послание или дерзновенно поступить противно ему. Буде же кто-либо попытается это сделать, то пусть знает, что он навлечет на себя гнев всемогущего бога и апостолов Петра и Павла.

Дано в Риме, у св. Петра, от воплощения господа в 1484 г., нашего первосвященства 1-м году, 5 декабря».[34]

Нелишне отметить, что папа Иннокентий VIII, издавший эту буллу, сам слыл как «невежественный и грубый развратник, мечтавший лишь о женщинах, вине и деньгах».[35] Булла Иннокентия VIII характерна не только в том отношении, что она показывает, с какой настойчивостью и бессердечностью папский престол проводил политику истребления ведьм, но и тем, что свидетельствует о сопротивлении, которое эта политика встречала на местах. Было немало людей, в том числе и священников, сопротивлявшихся инквизиторам, считавших ведовские процессы сущим бредом. Но церковь жестоко преследовала таких «пособников» сатанинской секты. Ведь неверие в чары ведьм считалось ересью. Шпренгер и Инститорис в «Молоте ведьм» авторитетно провозглашали: «Не верить в деяния ведьм – величайшая ересь» («Haresis maxima est opera maleficarum non credere»). Основные положения буллы Иннокентия VIII, призывавшие к истреблению ведьм, были повторены 140 лет спустя, в 1623 г., в так называемой конституции «Omnipotentis Dei» папы Григория XV.

Протестантские церкви, отвергавшие многие суеверия, свойственные католицизму, и разоблачавшие преступления инквизиции, разделяли, однако, католическую демонологию и продолжали преследование ведьм с не меньшим рвением, чем это делали до них представители «священного» трибунала. В этом вопросе, отмечает современный историк ведовства Чарлз Уильяме, не было расхождений между католической и протестантской церквами. «Если наши отцы, – пишет Уильяме, – ошибались в этом вопросе, то они ошибались в одинаковой степени. Католики и протестанты спорили о небе; что касается ада, то у них было почти единое мнение».[36]

Расправа над протестантами в Антверпене

Расправа над протестантами в Антверпене

 

Охота за ведьмами, процессы и казни женщин, обвиненных в ведовстве, продолжались со второй половины XV в. до второй половины XVIII в. Они прекратились только тогда, когда могущество средневековой католической церкви было резко подорвано.

Возникает вопрос, почему именно охота за ведьмами начинается на пороге Возрождения и продолжается в период абсолютизма, т. е. в относительно просвещенную по сравнению с глубоким средневековьем эпоху? Некоторые исследователи объясняют это следствием 100-летней войны и эпидемии чумы, охватившей Европу в XIV в. Но войны и эпидемии случались и до этого.

На наш взгляд, преследование ведьм – следствие многовековой борьбы церкви с еретиками. Инквизиция своей террористической деятельностью создала атмосферу всеобщей подозрительности, заразила манией преследования многих церковных иерархов и богословов. Машина инквизиции не могла остановиться на истреблении только еретиков, она продолжала лихорадочно стряпать и явно вымышленные дела, найдя в охоте за ведьмами новую золотую жилу. Преступления, совершаемые ею в этой области, оправдывали ее существование еще на протяжении ряда столетий и способствовали укреплению влияния церкви на верующих.

Характерно, что в Испании и Португалии, где инквизиция была занята преследованием обращенных в христианство иудеев и мавров, почти не было преследования ведьм.

Охота за ведьмами, продолжавшаяся в христианских странах Западной Европы более двух столетий, привела к истреблению свыше ста тысяч ни в чем не повинных людей, в большинстве женщин. Если же учесть родственников и друзей казненных, которые в результате ведовских процессов лишались имущества и своего положения, то число пострадавших следовало бы исчислять миллионами.

Но зло не ограничивалось этим. Преследуя ведьм, церковь в действительности насаждала и укореняла среди верующих бесчеловечное отношение к женщине, дикие предрассудки, веру во всякую чертовщину, бредовую мистику, всеобщую подозрительность и недоверие, черствость, жестокость и безразличие к человеческим страданиям, предательство, наконец пресмыкательство перед всесильным палачом. Таким образом создавался христианский «образ жизни», с таким энтузиазмом воспринятый впоследствии ревнителями буржуазного общества.

ГНУСНОЕ «ДЕЛО» ТАМПЛИЕРОВ

Наличие аппарата инквизиции позволяло власть имущим – светским и церковным князьям – преследовать не только подлинных еретиков, т. е. тех, кто действительно выступал против господствующей церкви или отступал от ее предписаний, но и расправляться под благовидным предлогом преследования ереси со всеми, кто по тем или другим причинам представлялся им неугодным или состоянием которого они хотели завладеть. Инквизиция при помощи угроз и пыток выколачивала у подобных псевдоеретиков, или еретиков поневоле, обличающие признания, служившие юридическим доказательством их «вины» и тем самым основанием для соответствующей над ними расправы.

Часто таких псевдоеретиков обвиняли в связях с дьяволом, в поклонении ему, в совершении сатанинских мерзко-пакостных церемоний, колдовстве и тому подобных вымышленных преступлениях, в которых обвинялись в известной степени уже и катары.

Такого рода обвинения были выдвинуты, в частности, против штедингских крестьян, отказавшихся в конце XII в. платить десятину и другие повинности бременскому архиепископу и отлученных за это от церкви. Папа Григорий IX провозгласил против них крестовый поход. В булле «Голос в Риме» от 13 июня 1233 г. глава католической церкви обвинил штедингских ослушников в «неслыханных и невиданных по своей гнусности деяниях». Папа писал: «Когда в эту школу отверженных вступает новый человек, ему является видение в образе лягушки, которую иные называют жабой. Некоторые гнуснейшим образом целуют ее зад, другие рот и тянут ее язык и слюну, вкладывая их в свой собственный рот. Иногда жаба принимает натуральную величину, иногда она разрастается до гуся или утки, а временами она величиной в кухонную печь. Далее новичку появляется удивительной бледности мужчина с поразительными черными глазами, худой и истощенный, без всякого мяса, из одних лишь костей. Новичок целует этого кащея и после поцелуя теряет всякое воспоминание о католической религии и из его груди совершенно уже вырвана мысль о вере. Затем садятся за трапезный стол, а по окончании трапезы из стоящей возле стола статуи вылезает черный кот, ростом с собаку, он плетется задом с опущенным хвостом. Кота целуют все наиболее достойные; те, которые не имеют права его целовать, получают, однако, прощение от старейшего учителя, который обращается к коту с просьбой о прощении, сопровождающейся заверениями других о готовности слушаться и покоряться всем приказам черного кота. После этого тушатся огни и начинаются отвратительнейшие оргии, невзирая ни на какое родство и т. д. Если мужчин оказывается больше, нежели женщин, то мужчины живут половой жизнью с мужчинами же, и отвратительные оргии принимают чрезвычайно противоестественное течение. Точно так же поступают женщины, если их больше, нежели мужчин. Удовлетворив временно свою похоть, они снова зажигают огни, из темного угла появляется человек, верхняя половина которого сияет солнечным светом, а нижняя половина темна, как знакомый уже нам черный кот, но комната освещается лучами верхней части этого человека. Старейший учитель отрывает кусок одежды новичка и передает его сияющему со словами: «Господин, я это получил, а теперь передаю тебе». Сияющий в ответ: «Ты хорошо мне служил и еще лучше и вернее будешь служить; твоему попечению передаю то, что я от тебя получил». Сияющий мгновенно исчезает».[37]

Приписав штедингским крестьянам все эти мерзости, папа Григорий IX потребовал сурово наказать этих служителей «лягушаче-кошачьего» дьявола. В той же булле он, преисполненный «законного» возмущения, восклицал: «Кто может не разъяриться гневом от всех этих гнусностей? Кто устоит в своей ярости против этих исчадий подлости? Где рвение Моисея, который в один день истребил 20 тысяч язычников? Где усердие первосвященника Финеса, который одним копьем пронзил и иудеев и моавитян? Где усердие Ильи, который мечом уничтожил 450 служителей Валаама? Где рвение Матфея, истреблявшего иудеев? Воистину, если бы земля, звезды и все сущее поднялись против подобных людей и, невзирая ни на возраст, ни на пол, их целиком истребили, то и это не было бы для них достойной карой! Если они не образумятся и не вернутся покорными, то необходимы самые суровые меры, ибо там, где лечение не помогает, необходимо действовать огнем и мечом; гнилое мясо должно быть вырвано».[38]

И «гнилое мясо» было вырвано. 40 тыс. крестоносцев двинулись против непокорных штедингских крестьян и почти поголовно их истребили. От мечей крестоносцев погибло свыше 6 тыс. крестьян.

Подобного же рода фантастические обвинения были выдвинуты и против ордена тамплиеров, процесс против которых, состряпанный французским королем и инквизицией, французский историк М. Мишле считает самым громким из всех, имевших место в средние века.[39] В результате несметные сокровища этого ордена перекочевали в сундуки его судей, а признавшиеся под пытками в мифической ереси руководители ордена закончили свои дни на костре или в казематах инквизиции.

Орден тамплиеров, или храмовников, – официально он назывался Орденом бедных рыцарей Христа и Соломонова храма (Pauperes Commilitones Christi Templigue Salomonici) – был основан в начале 1118 г. французскими крестоносцами в Иерусалиме. Это был рыцарский орден, в который вступали представители богатейших феодальных родов Франции. Хотя храмовники при вступлении в орден давали обет послушания, бедности и целомудрия, они, как и члены других монашеских орденов, занимались главным образом накоплением мирских богатств, эксплуатируя тысячи крепостных, работавших под видом братьев-служителей в их поместьях и замках. Орден был построен по военному принципу: младший по чину член ордена беспрекословно повиновался старшему. Глава ордена – гроссмейстер обладал неограниченной властью. Его приказания считались повелениями бога. Недисциплинированных членов ордена начальство сажало в темницы, заковывало в цепи, морило голодом. Щедрые дарения, поборы и обильная «милостыня», стекавшиеся в казну ордена со всех уголков христианского мира, превратили со временем тамплиеров в один из самых могущественных и богатых орденов католической церкви. Во Франции тамплиеры выполняли роль королевских банкиров, королевская казна хранилась в их резиденции – Тампле-Храме. В XIII в. орден владел 9 тыс. замков, ему принадлежал остров Кипр. Тамплиеров боялись и им завидовали церковные иерархи и светские правители.

Орден храмовников считался одним из самых «надежных» в католической церкви, его члены отличались слепой преданностью папскому престолу. Их можно было обвинить в чем угодно, только не в какой-либо ереси.

Некоторые современные апологеты католической церкви, стремясь задним числом оправдать разгром ордена, приписывают ему тайные намерения подчинить своей власти чуть ли не весь мир и делают намеки на будто бы имевшиеся тайные связи руководителей ордена с мусульманством, в частности с измаилитами и вождем секты ассасинов Гассаном, который в свою очередь якобы находился под влиянием гностицизма. Например, Фернан Хейуорд пишет: «Тамплиеры мечтали о мировой державе, в которой они бы играли выдающуюся роль; таким образом, не следовало бы удивляться, если бы они были сторонниками своего рода синкретизма, порожденного соединением христианского и мусульманского учений».[40] Хейуорд, как и ему подобные авторы, никаких доказательств в подтверждение своих утверждений не приводят. Между тем имеются многочисленные доказательства обратного, а именно того, что тамплиеры были и оставались вплоть до упразднения их ордена во всех отношениях надежным оплотом папства.

Именно поэтому, как справедливо отмечает Ли, тамплиеры «стали любимцами св. престола, политика которого стремилась сделать из рыцарей войско, зависящее только от Рима, послушное орудие для распространения папского влияния и для порабощения местных церквей. Поэтому они были широко награждены привилегиями; их избавляли от пошлин на съестные припасы, от десятины и от всяких налогов; их церквам и домам было предоставлено право убежища, сами они пользовались неприкосновенностью личности наравне с лицами духовного звания; они были освобождены от всяких феодальных повинностей и присяг и были подсудны одному только Риму; епископам было запрещено отлучать их от церкви… Одним словом, папы не упускали ничего, чтобы помочь развитию ордена и прочно привязать его к кафедре св. Петра».[41]

В конце XIII в. тамплиеры были изгнаны из Палестины, многие из них вернулись во Францию, которой правил тогда король Филипп IV Красивый, стремившийся всемерно укрепить свою власть над феодальными сеньорами. Постоянные распри с ними и продолжительная война против фламандцев и англичан истощили королевскую казну. В поисках средств Филипп стал фальшивомонетчиком: он выпустил низкопробную монету. Он конфисковал имущество евреев и изгнал их из страны. Но всего этого ненасытному королю оказалось недостаточно: его расходы явно превышали доходы от налогов и грабежей. Филипп обратил внимание на орден тамплиеров, которому он задолжал полмиллиона ливров, что его особенно тяготило. Сперва Филипп пытался навязать ордену своего сына на пост гроссмейстера. Когда из этой затеи ничего не получилось, то король и его советники решились на более рискованную, но все же сулившую им успех операцию: обвинить храмовников в ереси, получить с помощью инквизиции у них соответствующие признания и на этом основании конфисковать в пользу королевской казны их богатства. Правда, чтобы грабеж носил характер законной операции, грабителям следовало заручиться благословением папы римского, которому тамплиеры непосредственно подчинялись. Филипп без особого труда преодолел это препятствие. Папа Климент V, бывший архиепископ Бордо Бертран де Гот, был креатурой Филиппа, получил папскую тиару при его поддержке.

Будучи отвергнут Римом, Климент V установил свою резиденцию в Авиньоне, где по существу находился под контролем французского короля. Хотя этот контроль и тяготил папу, он тем не менее, выполняя волю своего покровителя, согласился покрыть своим авторитетом расправу над орденом тамплиеров. Напомним, что речь идет о том самом Клименте V, который с таким ожесточением преследовал Апостольских братьев и по распоряжению которого были подвергнуты изуверской казни Дольчино и его последователи.

Вдохновленный идеей присвоить сокровища тамплиеров, Филипп Красивый начал осуществлять свой коварный план с того, что поручил своему приближенному – министру Ногарэ и инквизитору Франции Имберту тайно собрать компрометирующие орден данные.

И тот и другой ретиво и изобретательно принялись выполнять королевское поручение. Интересно отметить, что Ногарэ был внуком казненного в свое время инквизицией катара, что, возможно, способствовало тому энтузиазму, какой он проявлял в деле разгрома ордена тамплиеров, одного из оплотов католической церкви. Что же касается инквизитора Имберта, то, будучи личным исповедником короля, он был душой и телом предан своему повелителю.

Ногарэ и Имберт быстро раздобыли компрометирующий орден тамплиеров материал. Среди тамплиеров, как и в каждом монашеском ордене, имелись всякого рода проходимцы и авантюристы, готовые за соответствующее вознаграждение дать любые показания против кого угодно. Тем более выступить в роли обличителей ордена жаждали его бывшие члены, исключенные из ордена за различные провинности и преступления. Особенно утруждать им себя в этом отношении не приходилось, так как народная молва давно уже обвиняла тамплиеров в различных противоестественных деяниях, якобы имевших место во время приема новых членов в орден. Дело заключалось в том, что в отличие от других монашеских орденов, совершавших посвящение публично и днем, у тамплиеров церемония посвящения происходила на рассвете в глубокой тайне, в помещении, доступ в которое посторонним был запрещен. Противники ордена утверждали, что при вступлении в него совершались различного рода непристойности, что на заседаниях капитула совершались антихристианские обряды, введенные одним из гроссмейстеров – тайным агентом «вавилонского султана».

Инквизитор без труда нашел свидетелей, которые под присягой подтвердили все эти фантастические бредни, на основе которых было состряпано обвинение против ордена. Ему инкриминировались следующие пять еретических заблуждений: 1) при вступлении в орден неофита наставник уединялся с ним за алтарем или в другом месте, где заставлял его три раза отречься от спасителя и плюнуть на крест; 2) неофита раздевали донага, и наставник, по одной версии, три раза целовал его в заднюю часть, в пупок и в уста, а по другой – «во все восемь отверстий»; 3) неофиту внушали, что содомский грех достоин похвалы; 4) веревка, которую тамплиеры днем и ночью носили поверх сорочки как символ целомудрия, освящалась тем, что ее обвивали вокруг идола, имевшего форму человеческой головы с длинной бородой и почитаемого руководителями ордена; 5) священники ордена при совершении богослужения не освящали святых даров.[42]

Из всех перечисленных обвинений только одно – обвинение в содомизме (мужеложестве) – возможно, соответствовало истине, да и оно вряд ли могло служить основанием для осуждения ордена, учитывая, что такого рода извращение было широко распространено вообще среди духовенства, многие папы и другие видные представители церкви отличились на этом поприще. Остальные же обвинения были явно высосаны из пальца и представляли собой плод далеко не буйной фантазии французского короля и его сообщников – министра Ногарэ и инквизитора Имберта. Тем не менее все обвинения были «доказаны» следствием по делу тамплиеров, проведенным инквизицией.

13 сентября 1307 г. Филипп Красивый, ссылаясь на просьбу инквизитора, отдал секретный приказ арестовать всех тамплиеров, проживающих во Франции, и наложить секвестр на все их имущество под предлогом, что они собирались покинуть страну, захватив свои сокровища.

Этот приказ был написан в высшей степени мелодраматическом тоне, соответствовавшем стилю эпохи. Он начинался следующими словами: «Событие печальное, достойное осуждения и презрения, подумать о котором даже страшно, попытка же понять его вызывает ужас, явление подлое и требующее всяческого осуждения, акт отвратительный; подлость ужасная, действительно бесчеловечная, хуже, за пределами человеческого, стала известна нам благодаря сообщениям достойных доверия людей и вызвала у нас глубокое удивление, заставила нас дрожать от неподдельного ужаса».[43]

Нетрудно вообразить, какое впечатление написанный в таких выражениях приказ произвел на полицейские власти Франции.

Операция по поимке тамплиеров была проведена основательно, в застенки инквизиции попали почти все члены ордена во главе с гроссмейстером Жаком де Молэ (1244–1314) и его наместником (визитатором) Гуго де Перо. Только восемь тамплиеров избежали ареста, покончив жизнь самоубийством.

Король приказал держать арестованных в строгом одиночном заключении, комиссарии инквизиции должны были допрашивать их поодиночке и обещать им прощение взамен за признание; в случае отказа повиноваться арестованных следовало предупредить, что против них будут применены пытки, упорствующих же ждет костер. Показания тамплиеров, скрепленные печатью инквизиторов, должны были немедленно доставляться королю. Разумеется, засадить за решетку всех членов столь могущественного и заслуженного ордена, против которого никогда не выдвигалось никаких крамольных обвинений, было дело нешуточное даже для французского короля и всесильной инквизиции. Поэтому делу тамплиеров сопутствовала необычайная для деятельности инквизиции пропагандистская кампания, которая должна была убедить общественное мнение в том, что арестованные действительно были повинны в ереси.

На следующий день после того, как почти все храмовники во главе с их гроссмейстером Жаком де Молэ оказались в застенках св. трибунала, инквизитор собрал в соборе Парижской богоматери магистров Парижского университета и членов соборного капитула и ознакомил их с предъявленными ордену обвинениями.

День спустя, 15 сентября, в саду королевского дворца доминиканские проповедники и королевские чиновники сообщили парижанам о раскрытии «чудовищного» заговора тамплиеров против католической церкви и веры. 16-го Филипп Красивый направил всем князьям христианского мира послания, в которых уведомлял о раскрытии ереси тамплиеров и просил принять против них соответствующие меры. Министр короля Ногарэ даже мобилизовал трубадуров, которые стали выступать с песнями, разоблачающими «преступления» тамплиеров. Писатель Франсуа де Рю с этой же целью написал роман.

Между тем инквизитор Имберт не терял даром времени. Он и его сотрудники с 19 октября по 24 ноября допросили 138 храмовников с таким успехом, что все, за исключением трех, сознались в предъявленных им обвинениях. Столь же эффективно велось следствие и в провинции.

О том, какими средствами пытались инквизиторы вырвать признание у арестованных, говорит большое число погибших во время следствия тамплиеров. В Париже таких жертв инквизиции было 36, в Сансе – 25 и т. д.

Комментируя роль инквизиции в преследовании тамплиеров, даже церковный историк Вакандар вынужден отметить, что, «возможно, никогда трибуналы инквизиции не применяли таких строгостей и насилий, как в деле тамплиеров».[44]

Самым крупным успехом инквизитора Имберта было то, что ему удалось заставить главу ордена гроссмейстера Молэ не только «сознаться» в большинстве предъявленных ему обвинений, но и подписать письмо, адресованное всем членам ордена, в котором он уведомлял их о своем признании и призывал последовать его примеру, ибо и они-де повинны в тех же заблуждениях, что и он.

В протоколе показаний Молэ отмечается: «Обвиняемый заявил под присягой, что к нему не применялись ни угрозы, ни насилие», т. е. пытки. Но эта фраза была обычным инквизиторским трюком; правда заключалась в противном. Много лет спустя после расправы над тамплиерами было обнаружено письмо Молэ, в котором он сообщает друзьям, что во время пыток в застенках инквизиции палачи содрали кожу с его спины, живота и ног.[45]

Как только удалось вырвать у Молэ и других руководителей ордена «компрометирующие» тамплиеров показания, инквизиторы приволокли их в бывшую штаб-квартиру ордена Тампль, где заставили повторить эти показания перед магистрами и студентами университета.

По мере того, как раскручивалась пружина следствия, первоначальные пять пунктов обвинения обрастали новыми фантасмагорическими подробностями. Тамплиеров обвиняли в предательстве – они якобы заключили тайный договор с «вавилонским султаном», обязуясь в случае нового крестового похода предать ему всех христиан; их обвиняли в колдовстве – они якобы сжигали своих собратьев, умерших в ереси, делая из их пепла порошок, превращавший неофитов во врагов христианства; когда рождался ребенок у девушки, соблазненной тамплиером, его якобы изжаривали, а из жира делали мазь, которой обмазывали уже упоминавшихся выше бородатых идолов, и т. д. и т. п.

Вздорность и нелепость выдвинутых против тамплиеров обвинений подтверждается самими же протоколами допросов обвиняемых. Хотя всем храмовникам задавали одни и те же вопросы, их ответы, как правило, не совпадали. Одни показывали, что руководители ордена внушали им деизм, другие, что их заставляли отречься от бога, третьи – от девы Марии, четвертые – от Христа и т. д. Столь же разноречивые показания были даны и об упоминавшемся выше «идоле».

«Среди тех, которые говорили, что видели его, с трудом можно найти двух, описывавших его совершенно одинаково, и то благодаря данным обвинения, представлявшим его в виде головы. Иногда голова эта – белого цвета, иногда она – черная, то у нее черные волосы, то с проседью, а то вдруг у нее является длинная седая борода. Одни свидетели видели ее шею и ее плечи, покрытые золотом; один показывал, что это был злой дух, на которого нельзя было смотреть без содрогания; другой говорил, что у нее было нечто вроде глаз из карбункулов… Один свидетельствовал, что у нее было два лица, а другой, что – три; один показывал, что у него было четыре ноги: две сзади и две спереди, а другой говорил, что это была статуя о трех головах. То идол этот представляется в виде картины, то в виде раскрашенной металлической бляхи, то в виде небольшой женской статуи, которую наставник держал спрятанной у себя под одеждой и показывал только верующим; иногда это – статуя юноши, высотой в локоть… А один свидетель показал, что идол этот не имел человеческой формы, а изображал быка. Иногда его называют Спасителем, иногда Bafomet или Maquineth – испорченное Магомет, – и ему поклоняются под именем Аллаха. Иногда это – бог, создатель всего мира, заставляющий цвести деревья и прозябать растения; иногда же это друг бога, который может ходатайствовать перед ним за молящегося. Иногда идол пророчествует; иногда его сопровождает или заменяет злой дух, принимающий форму черной или серой кошки или ворона и отвечающий на предлагаемые ему вопросы; церемония оканчивалась, как и шабаш ведьм, приходом демонов под видом невыразимо пре: красных женщин».[46]

Подобного же рода противоречия встречаются в показаниях тамплиеров и по всем другим пунктам обвинения. Но это отнюдь не смущало инквизиторов и Филиппа Красивого. Они-то прекрасно знали, что все эти обвинения не стоят выеденного яйца и сочинены ими же самими с единственной целью – добиться осуждения ордена и завладеть таким образом его богатствами и сокровищами, накопленными в результате грабежей на Востоке и эксплуатации тысяч братьев-служителей. В данном случае грабитель более могущественный грабил грабителя менее сильного, обычное явление в классовом обществе. Новым являлось то, что этот разбой происходил под богоугодным предлогом искоренения ереси и с согласия римского папы.

Как всегда, когда церковь обнаруживала новую ересь, инквизиция, чтобы отяготить вину тамплиеров, не довольствовалась констатацией их собственных (сочиненных в данном случае ею же самою) еретических заблуждений, но приписывала им крамольные верования других еретических учений, осужденных ранее церковью. В частности, тамплиеры обвинялись в том, что они разделяли заблуждения манихеев, гностиков и других еретиков прошлого. Хотя некоторые из арестованных и в этом признались, вряд ли следует доказывать, что в их признаниях, полученных в результате деятельности палача, имелась хоть какая-то доля истины.

Различные церковные авторитеты на протяжении столетий пытались доказать недоказуемое – виновность тамплиеров в еретических заблуждениях.[47] Но если даже допустить, что тамплиеры действительно были еретиками, то это были еретики, ни в коей мере не похожие ни на своих предшественников, ни на тех, кто следовал за ними. Ни один из арестованных тамплиеров (а их были тысячи), «признавшихся» в инкриминируемых еретических заблуждениях, не отстаивал их, а с превеликой охотой отрекался от них, и если сгорал на костре, то только потому, что отказывался признать себя виновным. «Один случай упорства, – отмечает Г. Ч. Ли, – был бы для Филиппа и Климента дороже всякого другого свидетельства и стал бы гвоздем всего процесса; но случая такого не было. Все тамплиеры, шедшие на костер, были мучениками иного рода; это были люди, у которых пытка вырвала сознание [в еретических заблуждениях], от которого они затем отказались и предпочли смерть на костре позорному отстаиванию вырванных муками признаний. Тонкие историки, которые задались целью воссоздать тайное учение тамплиеров, по-видимому, не подумали, что им пришлось выдумать ересь, последователи которой вместо того чтобы страдать, защищая свою веру, соглашаются десятками идти на костер, лишь бы им не приписывали ее».[48]

Если бы не было других доказательств, что обвинения против тамплиеров были чистейшим вымыслом, то обстоятельство, что среди них не оказалось ни одного «упорствующего» еретика, само по себе достаточно, чтобы реабилитировать их.

Папа Климент V одобрил действия французской инквизиции, потребовав только отдать их имущество под контроль двух кардиналов, надеясь, не без основания, урвать себе соответствующую долю. Филипп не возражал, учитывая, что предложенные папой кардиналы были, как и он сам, его креатурами.

Получив таким образом определенную гарантию, что он будет участвовать в разделе богатств тамплиеров, Климент V 22 ноября 1307 г., т. е. до окончания следствия по делу, издал буллу «Pastoralis praeminentiae», в которой брал под защиту действия Филиппа и утверждал, что обвинения против ордена доказаны, а его руководители сознались в совершенных преступлениях. Булла заканчивалась призывом ко всем государям Европы последовать примеру Филиппа и начать преследование ордена.

Однако несколько месяцев спустя Климент V, по-видимому опасаясь, что Филипп оставит его без обещанной награды, неожиданно запретил французским инквизиторам и епископам продолжать следствие по делу тамплиеров, присвоив лично себе дальнейшее его ведение.

Такое поведение папы, пытавшегося набить себе цену, вызвало ярость Филиппа. Он обвинил главу католической церкви в потворстве еретикам, что было равносильно обвинению в ереси.

Действуя через инквизитора Франции, Филипп заставил гроссмейстера Молэ и четырех других руководителей ордена выступить перед высшими церковными иерархами Франции с самообвинением в ереси. Молэ вновь подтвердил, что тамплиеры тайно отрекались от Христа и плевали на крест. Его заставили обратиться с новым посланием к тамплиерам, в котором он освобождал их от сохранения тайны и приказывал, в силу обета послушания, «чистосердечно» признаться инквизиторам в своих преступных еретических заблуждениях. Вслед за этим последовали новые переговоры Филиппа с Климентом V. Они согласились передать конфискованное у тамплиеров имущество в распоряжение папских и королевских комиссариев, до вынесения приговора. Филипп надеялся, что в конечном итоге ему удастся окончательно присвоить сокровища тамплиеров. Папа же считал, что такое соглашение даст ему возможность получить немалую часть этих сокровищ. Соглашение предусматривало также, что арестованные королем тамплиеры поступят в распоряжение папы и их будут судить инквизиторы вместе с епископами; судьбу гроссмейстера Молэ и других иерархов ордена взялся решить сам Климент V. Осуждение и роспуск ордена было намечено осуществить на соборе, созвать который предполагалось в 1310 г. Кроме этого, Филипп разрешил, чтобы 72 «сознавшихся» обвиняемых во главе с Молэ были допрошены лично папой и кардинальской коллегией.

Вскоре после заключения соглашения по приказу Филиппа из Парижа были направлены папе, находившемуся в Пуатье, 72 арестованных храмовника. Папа побоялся личной встречи с Молэ и другими иерархами ордена: ведь они могли отречься от своих показаний и разоблачить как его действия, так и его покровителя Филиппа. Климент V отдал приказ задержать Молэ и других иерархов ордена на полпути, остальные же были доставлены в Пуатье. Здесь кардиналы – доверенные лица Филиппа подвергли узников предварительной обработке, угрожая в случае отказа от ранее сделанных признаний сжечь их как еретиков-рецидивистов. Только после того, как кардиналы убедились, что их жертвы хорошо усвоили предназначенную им роль, тамплиеров представили кардинальской коллегии во главе с папой, перед которой несчастные полностью подтвердили вырванные у них ранее инквизицией клеветнические показания.

Вслед за этим папа разразился новой серией булл, в которых орден тамплиеров всячески поносился и христианские князья призывались принять против него самые решительные репрессивные меры.

Однако преследование тамплиеров, по-видимому, встретило в среде церковной иерархии и феодалов значительное сопротивление. Поэтому папа был вынужден лавировать. 12 августа 1309 г. он создал под председательством Нарбонского архиепископа комиссию, перед которой арестованные тамплиеры получили возможность выступить в защиту своего ордена. Гроссмейстер Молэ и другие руководители тамплиеров, ссылаясь, что они подсудны только папе и недостаточно квалифицированны выступать в роли адвокатов своего ордена, отказались дать показания комиссии. Но среди рядовых тамплиеров нашлись более мужественные люди, чем их вожди. Многие из них отреклись перед комиссией от показаний, вырванных у них угрозами и пытками.

Один из них, Аймери де Вильер, заявил комиссии: «Если я должен буду погибнуть на костре, я не выдержу и уступлю, ибо слишком боюсь смерти. Я признал под присягой перед вами и признаю перед кем угодно все преступления, вменяемые ордену, я признаю, что убил бога, если от меня этого потребуют».[49] Но напрасно тамплиеры клялись перед посланцами папы в своей невиновности. Это было все равно, что глаголати в пустыне. Церковные иерархи трепетали перёд Филиппом и, чтобы самим не обжечься, готовы были бросить в огонь своих братьев по церкви – тамплиеров независимо от того, были ли они виновны или нет в инкриминируемых им преступлениях.

Между тем рассерженный вызывающим поведением некоторых арестованных, разоблачивших перед комиссией Нарбонского архиепископа преступные действия инквизиции, силой вырвавшей у них позорящие орден показания, Филипп решил прекратить дальнейшую возню вокруг дела тамплиеров. С папского согласия он приказал собрать поместные соборы для вынесения приговора тамплиерам. 10 мая 1310 г. открылся Санский собор в Париже (Париж входил в Санскую епархию). под председательством архиепископа Филиппа де Маринье, брата королевского министра Энгеррана, доверенного человека короля. Собор объявил отказавшихся от своих прежних показаний и настаивавших на своей невиновности тамплиеров еретиками, повторно впавшими в ересь, и повелел комиссии Нарбонского архиепископа без промедления предать их огню. Хотя представители комиссии пытались отсрочить казнь, в тот же день 54 тамплиера, провозгласивших себя невиновными в ереси, были посажены на телеги и отвезены в поле рядом с монастырем св. Антонио, где их предали мучительной смерти на медленном огне. К чести казненных следует сказать, что ни один из них не пожелал ценой нового «признания» в ереси спасти себе жизнь. Через несколько дней собор предал огню еще четырех упорствовавших тамплиеров. Другие поместные соборы тоже не бездействовали: Реймский собор сжег девять тамплиеров, в Пон де л'Арке сожгли троих, несколько «упорствующих» было казнено в Каркассоне.

Одновременно с этими казнями соборы примиряли с церковью и выпускали на свободу тех тамплиеров, которые, признавшись в ереси, отрекались от нее. Таких было подавляющее большинство.

Однако если Филиппу и его креатуре Клименту V удалось с помощью инквизиции во Франции пытками и террором «доказать» виновность ордена в ереси, в других христианских странах столь же «веских» доказательств добыть не удалось. Христианские князья с большой неохотой преследовали тамплиеров, прекрасно отдавая себе отчет в том, что орден неповинен в приписываемых ему преступлениях. В Англии первоначально не было собрано никаких изобличающих орден в ереси улик. Тогда Климент V настоял на применении пыток против тамплиеров. Король Эдуард II, которому предстояло жениться на сестре Филиппа Красивого, согласился на применение пыток, и хотя таким образом были собраны «улики» против ордена, его членам все-таки сохранили жизнь. В Германии и других странах только после угроз со стороны Климента V против тамплиеров применялись пытки, однако в очень редких случаях посылали их на костер.

В этих условиях в октябре 1311 г. во Вьенне близ Лиона собрался XV вселенский собор, которому предстояло окончательно решить судьбу тамплиеров. На нем присутствовало около 300 епископов из Франции, Италии, Венгрии, Англии, Ирландии, Шотландии и других католических стран. Обстановка на соборе была накаленной. Климент V, опасаясь, что на него может быть произведено покушение, окружил себя сильной охраной. Он предупредил и Филиппа, чтобы тот принял меры предосторожности.

К сожалению, акты Вьеннского собора, как заявляют представители Ватикана, утеряны. Тем не менее известно, что намерение Климента V добиться осуждения ордена тамплиеров натолкнулось на серьезное сопротивление участников собора. Только появление на соборе Филиппа Красивого в сопровождении внушительного военного отряда заставило соборных отцов подчиниться Клименту V, который в свою очередь был вынужден сделать существенную уступку. В булле «Vox in excelso», представленной им собору и излагавшей «дело» тамплиеров, папа, указывая, что на орден пало подозрение в ереси, признал, что собранные улики не оправдывали с канонической точки зрения его окончательного осуждения. И все же он потребовал запрещения ордена, который, по признанию его руководителей, запятнал себя неблаговидными делами. Орден, утверждал папа, стал отвратительным и одиозным, и никто не пожелает теперь вступать в него.[50]

Собор согласился с требованием Климента V и запретил дальнейшую деятельность ордена. Судьбу его членов должны были решать поместные соборы, имущество же тамплиеров передавалось ордену госпитальеров. Многие тамплиеры закончили свою жизнь в тюрьмах инквизиции, другие – «рецидивисты» – погибли на кострах. Те же, кто остался на свободе, влачили жалкое существование, добывая себе пропитание милостынью.

Во время следствия гроссмейстер Молэ и другие высшие чины ордена, опасаясь костра, по существу предали своих братьев, подтвердив все нелепейшие обвинения инквизиции.

Как уже было сказано, папа обещал судить их сам или через своих полномочных представителей.

Папского суда Молэ и его коллегам по несчастью пришлось дожидаться в заточении долгих семь лет. Суд над ними состоялся только 18 марта 1314 г. В этот день на эшафоте, возведенном перед собором Богоматери в Париже, заняли места гроссмейстер ордена Молэ, магистр Нормандии Жофруа де Шарнэ, визитатор Франции Гуго де Перо и магистр Аквитании Годфруа де Гонвиль. Учитывая, что все четверо сознались и раскаялись в своих еретических заблуждениях, церковный суд во главе с тремя кардиналами, представлявшими Климента V, осудил их на пожизненное тюремное заключение.

Но когда, казалось, на этом и завершится последний акт бесподобного дела тамплиеров, судьба распорядилась иначе. Не успел один из кардиналов зачитать приговор, как со своих мест поднялись Молэ и Жофруа де Шарнэ, одетые в шутовские одежды кающихся грешников, и громогласно заявили, что вовсе не признают себя еретиками, а считают себя виновными в позорной измене ордену, который они, спасая свои головы, обвинили в вымышленных преступлениях. Орден был чист и свят, утверждали они, обвинения же, возведенные на него, как и их прежние признания, – ложь и клевета.

Нетрудно вообразить, какой переполох вызвали среди судей эти заявления решившихся, хотя и с запозданием, на столь геройский поступок Молэ и Шарнэ. Аутодафе было тут же прервано, и оба «повторно впавших в ересь» преступника были переданы в руки парижскому прево с предписанием бросить их в костер. Спешно соорудили костер, и не успело зайти солнце, как от обоих «упорствующих» еретиков остался один только пепел. Филипп наблюдал за казнью из окна соседнего дворца. Гуго де Перо и Годфруа де Гонвиль пренебрегли славой мучеников и закончили свои дни в казематах инквизиции.

Что касается имущества и сокровищ тамплиеров, то хотя Вьеннский собор постановил передать их ордену госпитальеров, по существу они остались в руках французской короны и светских князей, завладевших ими.

Филипп не только завладел всеми сокровищами тамплиеров, но еще заставил госпитальеров в виде компенсации уплатить ему 200 тыс. ливров.[51] Всего же, по подсчету некоторых историков, упразднение ордена принесло этому королю огромный куш в 12 млн. ливров.[52] Этого показалось мало его преемнику Людовику X, который ухитрился получить с госпитальеров еще 50 тыс. ливров.

Авторы «дела» тамплиеров ненадолго пережили свои жертвы. Климент V умер от волчанки месяц спустя (20 апреля) после казни Молэ и Шарнэ, а 29 ноября того же года Филипп Красивый погиб во время охоты. Их смерть породила легенду о том, что Молэ вызвал обоих с того света на суд божий.

История сыграла еще более злую шутку над французским королевским домом. В революцию 1789 г. Людовик XVI был заточен в Тампле, где некогда помещалось руководство тамплиеров во Франции. Оттуда его отвезли на гильотину.

Это совпадение дало повод французскому историку Ренэ Жиллю сделать следующее замечание: «Процесс тамплиеров – это одно из тех исторических событий, последствия которого сказываются на протяжении столетий, причем невозможно предвидеть, чем оно закончится в конечном итоге. Костер, поглотивший Жака де Молэ, имел своим продолжением четыреста лет спустя эшафот, на котором закончил свои дни Людовик XVI столь же трагично, как в свое время их закончил гроссмейстер Храма».[53]

Ренэ Жилль в известной степени прав: запрет ордена тамплиеров способствовал укреплению французской короны, однако прошли столетия, монархия изжила себя, и Людовику XVI пришлось заплатить головой не только за свои преступления, но и за преступления своих предшественников.

Современным церковным апологетам приходится весьма туго, когда они касаются скандального дела тамплиеров, в истреблении которых такое активное участие принимали инквизиция и папство. Один из них, Марсель Лобэ, ссылается на неисповедимость путей господних. «Тамплиеры, – философствует Лобэ, – погибли подобно мученикам в огне костров, возможно, за интеллектуальные и «телесные» страсти, проявленные их многочисленными собратьями в левантийских походах».[54]

«Сила» подобных аргументов заключается в том, что с их помощью можно списать любое преступление инквизиции и церкви на счет божественного провидения…

На Вьеннском соборе Климент V заявил, что «впредь под страхом отлучения название ордена тамплиеров не будет больше упоминаться, никто больше не станет в его ряды, никто больше не станет носить его одежду».[55] Этот приказ наместника божьего на земле оказался не выполнен. Орден тамплиеров, правда уже как полусветская организация, был восстановлен во Франции при Наполеоне I в 1808 г. Формально он продолжает существовать в виде аристократического клуба по сей день.

Прошло свыше шести столетий после процесса над орденом тамплиеров и казни его руководителей, а книги об этих событиях продолжают появляться. О них пишут, как будто они произошли только вчера. Мудрая богиня Клио, всевидящая и всезнающая, действительно никого и ничто не забывает, никому и ничего не прощает…

ЯН ГУС И ИЕРОНИМ ПРАЖСКИЙ – ЖЕРТВЫ СОБОРНОЙ ИНКВИЗИЦИИ

В начале XV в. католическая церковь представляла собой весьма печальное зрелище. В церкви все еще продолжался «великий раскол» – в Авиньоне находился один папа, в Риме – другой, и оба яростно враждовали между собой.

В 1409 г. собор в Пизе низложил авиньонского папу Бенедикта XIII и римского – Григория XII и избрал на их место Александра V. Но низложенные папы не признали решения собора, они прокляли всех его участников. Таким образом, вместо того, чтобы покончить с великим расколом, Пизанский собор только углубил его: теперь не два, а уже три папы претендовали на звание наместника бога на земле. Год спустя после Пизанского собора умер Александр V и его место занял бывший пират Бальтазар Косса, принявший имя Иоанна XXIII, – «циник и развратник с противоестественными похотями», – как его называет Маркс.[56] Многие считали избрание Коссы на папский престол незаконным (В официальном церковном списке Б. Косса (Иоанн XXIII) числится как антипапа. Это позволило кардиналу Ронкалли после своего избрания на папский престол в 1959 г. принять имя Иоанна XXIII). Вскоре Иоанн, потерпев поражение в войне с неаполитанским королем, вынужден был оставить Рим и бежать во Флоренцию.

Ожесточенная грызня за папскую тиару была только одним из моментов кризиса, охватившего как верхи, так и низы католической церкви. Несмотря на костры инквизиции, в недрах церкви росла оппозиция к церковной иерархии, всюду раздавались требования ограничить ее власть, лишить колоссальных мирских богатств, в частности земельной собственности. В начале XV в. центром церковной оппозиции в Европе стала Чехия, где местное духовенство во главе с последователем Уиклифа,[57] английский богослов, оспаривал принцип непогрешимости пап, отвергал культ святых, торговлю индульгенциями, требовал отказа церкви от земельной собственности. Католическая церковь осудила учение Уиклифа как еретическое. Однако сам Уиклиф, которому покровительствовал английский король, избежал участи других ересиархов и умер естественной смертью. Яном Гусом (1369–1415), поддерживаемое чешскими крестьянами, мелкой шляхтой, городской беднотой и бюргерами, выступало, с одной стороны, против роскоши и жадности высшего духовенства и продажи индульгенций, с другой – против немецких помещиков и дворян. Против гуситов объединились немецкие феодалы во главе с императором Сигизмундом и церковные иерархи во главе с папой римским.

Ян Гус

Ян Гус

 

Чтобы покончить со смутой в церкви и расправиться с гуситской ересью, Сигизмунд и Иоанн XXIII созвали в Констанце XVI вселенский собор. Констанцский собор открылся 5 ноября 1414 г. На нем присутствовали 3 патриарха, 29 кардиналов, 35 архиепископов, более 150 епископов, 124 аббата, 578 докторов богословия, множество других церковников, которых сопровождала огромная челядь – около 18 тыс. человек. Среди светских делегатов были император Сигизмунд, посланцы 10 королей, 100 графов и князей, 2400 рыцарей, 116 представителей городов. Вместе с участниками собора, их слугами и сопровождавшими военными отрядами, гостями, бродячими артистами (одних игроков на флейте было 1400) и проститутками в Констанцу съехалось около 100 тыс. человек.[58] Это действительно был один из самых представительных соборов католической церкви.

На повестке дня собора было три основных вопроса: борьба с ересью, восстановление единства церкви, церковные реформы.

Констанцский собор заседал три года. Дебаты на нем носили весьма бурный характер, острых моментов было много. Собору подчинился и представил свое отречение папа Григорий XII. Однако авиньонский папа Бенедикт XIII отказался признать авторитет собора; он укрылся в Испании, откуда продолжал, правда безуспешно, настаивать на своем праве носить папскую тиару. Обвиненный в различных преступлениях, сбежал с собора Иоанн XXIII. По дороге его поймали, возвратили в Констанцу (в 1415 г.) и заточили в замок. Из заточения он был освобожден только три года спустя папой Мартином V, избранным на папский престол Констанцским собором.

Самым драматическим, «памятным», по словам хронистов, моментом собора был суд над выдающимся представителем реформационного движения в Чехии, мыслителем и гуманистом Яном Гусом и его казнь, являющиеся характерным примером деятельности соборной инквизиции.

Гус был вызван на собор Иоанном XXIII; до этого он был отлучен от церкви и предан анафеме, однако в Проле, поддерживаемый населением, продолжал свою реформаторскую пропаганду. Гус решил явиться на собор, тем более, что неоднократно сам требовал его созыва и получил охранную грамоту императора Сигизмунда, гарантировавшую ему неприкосновенность. Ответить в этих условиях отказом означало не только проявить трусость, что для борца за правое дело, каким являлся Гус, было немыслимо, но и заранее признать себя виновным в еретических проступках. Между тем Гус себя считал подлинным христианином, а несогласных с ним церковных иерархов винил в отступлении от «истинного» учения Иисуса Христа.

25 дней спустя после прибытия в Констанцу Гуса по приказу Иоанна XXIII и кардиналов заточили в подземелье доминиканского монастыря, в позорное помещение – в келью рядом с отхожим местом. Арестовав Гуса, папа и кардиналы нарушили охранную грамоту, данную ему императором Сигизмундом.

Последний, тоже присутствовавший на соборе, с присущей коронованным особам в таких случаях щепетильностью заявил, что его охранная грамота имела, так сказать, «целевое назначение», а именно: должна была обеспечить Гусу «справедливое разбирательство» его дела на соборе и дать ему возможность выступить перед соборными отцами в свою защиту, а вовсе не спасти его от наказания за еретические воззрения. «Если же, – заявил Сигизмунд, – кто-либо будет продолжать упорствовать в ереси, то я лично подожгу [костер] и сожгу его».[59]

Впрочем, напрасно Сигизмунд оправдывался перед Гусом: церковь считала, что нарушение любого обещания, договора или соглашения оправданно и законно, если оно в интересах папы и веры. Что касается еретиков, то, согласно существовавшей церковной доктрине, все верующие автоматически освобождались от каких-либо обязательств по отношению к ним. В данном случае Сигизмунд мог не испытывать никаких угрызений совести, ответственность за его действия ложилась на самого папу римского, наместника бога на земле…

Арестовав Яна Гуса, собор присвоил себе функции трибунала инквизиции. Он выделил следователей и фискалов, которые состряпали против чешского богослова обвинительный акт из 42 пунктов. Собор поручил специальным комиссариям произвести допрос арестованного. Допросы Гуса продолжались несколько месяцев. В этот период и произошло бегство Иоанна XXIII с собора, о котором мы уже упоминали.

С уходом Иоанна XXIII со сцены можно было ожидать освобождения Гуса, однако его всего лишь перевели из одного места заточения в другое – из доминиканского монастыря в замок Тотлебен, да заменили комиссариев, назначенных бежавшим папой, новыми.

В Тотлебене Гуса держали днем в ножных оковах, а ночью приковывали и его руки к цепи, вделанной в стену. Вскоре в тот же замок был посажен пойманный Иоанн XXIII, но его держали здесь со всеми удобствами. И это естественно, ведь Иоанн XXIII выступал в роли раскаявшегося грешника, он признал все выдвинутые против него собором обвинения; Гус же настаивал на своей невиновности, т. е., по мнению церковников, вел себя как упорствующий еретик.

Гус обличал продажность, распущенность, стяжательство и жадность церковников. Но в этом ничего еретического не было. Многие соборные отцы выступали против пороков духовенства, и сам собор был созван для того, чтобы найти этому какое-нибудь противоядие.

Ересь Гуса заключалась в том, что он требовал от духовенства строго придерживаться провозглашенных церковью христианских добродетелей. «Церковные иерархи выдают себя за наследников апостолов Христа? – вопрошал Гус и отвечал: – Если они ведут себя соответственно, то таковыми являются; если же наоборот, то они лжецы и обманщики. И тогда светская власть вправе лишать их церковных титулов и бенефиций».

Слушая на соборе выступления Гуса, один венецианский кардинал отметил, что еретики примешивают долю истины к своим ложным доктринам, надеясь таким образом обмануть простых людей.[60] Соборных отцов, ненавидевших Дольчино и его последователей, осудивших за подобную же проповедь Уиклифа, нельзя было на этот счет ввести в заблуждение цитатами из евангелия и трудов церковных авторитетов. Они прекрасно знали, что в лице Гуса перед ними выступает не мнимый, а подлинный, причем грозный и непримиримый противник.

Соборным отцам не представляло особого труда доказать это. Ведь Гус был не только магистром богословия, но и неутомимым сочинителем богословских трактатов. Даже будучи в заключении в Констанце, он с согласия тюремщиков продолжал писать на богословские темы. И каждая написанная им страница давала его врагам новые основания для его обвинения в ереси. «Дайте мне две строчки любого автора, и я докажу, что он еретик, и сожгу его», – не без основания похвалялся один средневековый инквизитор. Действительно, при желании можно было любой текст истолковать во вред автору, учитывая противоречивость Библии, многочисленных соборных постановлений и папских энциклик и булл. Тот же, кто пытался подвергнуть критике или сомнению канонические тексты или официальные папские высказывания и заявления, был подобен самоубийце: инквизиторы бросали смельчака в костер или заключали пожизненно в один из своих казематов, если нервы подобного «еретика» не сдавали и он в последний момент не отрекался от своих «отвратительных заблуждений». В руках же врагов Гуса были не «две строчки», а гора его сочинений, из которых при желании можно было без особого труда надергать ворох цитат, обличающих их автора в ереси.

Следует ли удивляться, что соборные отцы легко состряпали против Гуса обвинительный акт, напичканный цитатами из его сочинений. Но если написать такое обвинение было детской забавой для противников Гуса, то заставить его признать свои «омерзительные ошибки» оказалось для них совершенно недостижимой задачей.

Между тем именно в этом заключалась основная цель суда над Гусом. В начале июня 1415 г. дело по обвинению Гуса в ереси было закончено и его, закованного в цепи, перевели во францисканский монастырь в Констанце, где заседал собор. 6 июня Гус предстал перед собором. Епископ Лоди выступил с обвинительной речью.

Все попытки Гуса доказать необоснованность выдвинутых против него обвинений решительно пресекались соборными отцами. Ему попросту не давали возможности говорить. На него кричали, плевали, его поносили, ругали, осыпали проклятиями. Соборные отцы провозглашали, что он хуже, чем содомит, Каин, Иуда, турок, татарин и еврей. Они его сравнивали с «пресмыкающимся змием» и «похотливой гадюкой». Его выступления прерывались свистом, топаньем ног, воплями: «В костер его! В костер!»

Так продолжалось изо дня в день в течение месяца, но Гуса невозможно было запугать, сломить. Мужественно и настойчиво требовал Гус от собора разбирательства своего дела по существу. «Докажите, – говорил он своим судьям, – что мои воззрения еретические, и я от них отрекусь».

Император Сигизмунд и соборные отцы не жалели усилий, чтобы заставить своего узника принести повинную и отречься от приписываемых ему еретических заблуждений. Если бы им удалось вырвать у своей жертвы публичное покаяние, этим они нанесли бы удар по его сторонникам в Чехии. Гус отказался подчиниться их требованиям. Взамен он согласился присягнуть, что никогда не разделял и не проповедовал приписываемых ему заблуждений и никогда не будет разделять или проповедовать их. Собор отверг эту формулу.

Гусу предложили заявить, что он никогда не разделял приписываемых ему заблуждений, но тем не менее отказывается, отрекается и отрешается от них и принимает любое духовное наказание, которое собор «по доброте своей» и во имя его же спасения найдет нужным наложить на него. Гус ответил, что не может выполнить требуемого, не согрешив против истины и не совершив клятвопреступления. Ему сказали, что, произнеся требуемое собором отречение, он перенесет на собор ответственность за этот акт, что же касается клятвопреступления, то ответственность за него понесут те, кто составил формулу отречения. Гус остался непреклонным. Как и в большинстве подобного рода дел, в деле Гуса не обошлось без Иуды-предателя.

Врагам Гуса удалось перетянуть на свою сторону Стефана Палеца, единомышленника Гуса, выступившего против него в роли свидетеля обвинения. Были использованы и некоторые друзья Гуса, чтобы убедить его покориться воле собора. Этого же требовал от него и император Сигизмунд. Чешский богослов решительно отвергал какой-либо компромисс со своими врагами. Он предпочитал мученическую смерть на костре малодушному отречению от своих убеждений. Убедившись, что от Гуса не удастся добиться самообвинения и отречения, собор объявил его упорствующим еретиком, лишил священнического сана, отлучил от церкви и приговорил к сожжению на костре.

Казнь Гуса была назначена на 6 июля 1415 г. В этот день состоялось самое торжественное в истории инквизиции аутодафе.

На аутодафе явились все соборные отцы, император Сигизмунд в сопровождении блестящей свиты, князья, рыцари и другие почетные гости собора. Во время богослужения Гуса держали под охраной у дверей храма. Затем подвели его к алтарю и зачитали приговор собора. Гус громко отрицал свою виновность.

Гусу дали в руки так называемую чашу искупления, и один из епископов провозгласил формулу проклятия: «О проклятый Иуда! За то, что ты покинул совет мира и перешел в стан иудеев, мы отбираем от тебя этот сосуд искупления!» Но Гус не оставался в долгу: «Я верю во всемогущего господа бога, во имя которого я терпеливо сношу это унижение, и уверен, что он не отберет от меня его чашу искупления, из которой я надеюсь пить сегодня в его королевстве».[61]

Ему приказали замолчать, а когда он отказался повиноваться, стражники зажали ему руками рот. Семь епископов сорвали с него священническое облачение и вновь призвали его отречься. Гус, повернувшись к присутствующим, заявил, что не может покаяться в заблуждениях, которых никогда не разделял. Присутствующие криками заставили его замолчать.

Прежде чем бросить осужденного в костер, следовало его соответствующим образом подготовить к этому «акту веры». Гусу обрезали ногти и остригли тонзуру. Затем увенчали его голову шутовской бумажной тиарой, разрисованной чертями, на которой красовалась надпись «Се ересиарх».

При этом возглавлявший эти колдовские действа епископ сказал Гусу: «Мы поручаем твою душу дьяволу!» Но Гус продолжал со стойкостью и упорством, вызывавшими уважение даже его врагов, отвечать на каждый удар контрударом: «А я посвящаю свою душу самому всепрощающему господу Иисусу Христу!».[62]

Когда в возникшей сутолоке с головы Гуса упал шутовской колпак, один из стражников приказал служке: «Напяльте снова на него этот колпак, чтобы его сожгли с чертями, его повелителями, которым он служил здесь на земле» (Ibid., p. 232).

На этом церковная часть аутодафе закончилась. Теперь предстояло совершить казнь над отлученным, предать его «грешное» тело костру с тем, чтобы «спасти» его душу. Гусу предстояло испить свою чашу искупления до дна…

Император Сигизмунд передал осужденного графу палатину Людовику, который приказал прево г. Констанцы Гансу Газену: «Возьмите этого человека, осужденного нами обоими, и сожгите его как еретика!»

Сожжение Яна Гуса

Сожжение Яна Гуса

 

Петр из Младеновиц (около 1390–1451), очевидец казни Гуса, оставил в назидание потомству ее детальное описание: «А место, на котором он был замучен, было нечто вроде луга среди садов констанцского предместья. Итак, сняв с него верхнюю черную одежду, в рубашке, крепко привязали его веревками в шести местах к какому-то толстому бревну, руки скрутили назад, и заостривши бревно с одного конца, воткнули его в землю, а так как лицо Гуса было обращено к востоку, некоторые стоявшие тут сказали: «Поверните его лицом на запад, а не на восток, потому что он еретик».

Так и сделали. Он был привязан к этому бревну за шею черной закопченной цепью, на которой какой-то бедняк вешал свои котелки на огонь. И увидев эту цепь, он сказал палачам: «Господь Иисус Христос, мой милый искупитель и спаситель, был связан за меня более жесткими и тяжелыми путами, и я, бедный, не стыжусь за его святое имя быть привязанным этой цепью». А под ноги положили ему две вязанки дров, а на ногах у него были башмаки и одна колодка. Обложили его со всех сторон этими дровами, вперемежку с соломой, близко к телу, до самого горла. А до того, как поджечь, подъехал к нему имперский маршал Таппе из Попенгейма и с ним сын Клема, увещевая магистра отречься от своего учения и проповедей и подтвердить это присягой. А магистр Гус, подняв глаза к небу, торжественным и ясным голосом ответил: «Бог мне свидетель, я никогда не учил и не проповедовал всего того, что несправедливо приписали мне, использовав лжесвидетелей. Первой мыслью моей проповеди, учения и писания и всех моих прочих поступков было желание спасти людей от греха. За эту правду закона божьего и толкований святых и ученых мужей, которой я учил, о которой писал и которую проповедовал, хочу сегодня с радостью умереть». Услышав это, маршал с сыном Клема хлопнули в ладоши и отъехали от него прочь. И тогда палачи подожгли костер. А магистр высоким голосом запел: «Христос, сын бога живого, помилуй нас!»

Затем поднялся ветер, и повеявшие в его лицо огонь и дым заставили его замолчать. Палачи долго копошились в догоравшем костре. Голову мученика, повествует тот же Петр из Младеновиц, они разбили кольями на куски и забросали их головешками. Во внутренностях нашли сердце, проткнули его острой палкой и старательно сожгли. Обуглившееся тело разорвали клещами, чтобы облегчить работу огню. В костер полетели и личные вещи пражского магистра. Когда же огонь потух, то палачи старательно собрали пепел и даже землю с места казни и бросили их в Рейн. От сожженного еретика не должно было остаться и помину.

На другой день после казни соборные отцы устроили благодарственный молебен, в котором участвовали Сигизмунд и королева, князья и вельможи, 19 кардиналов, 2 патриарха, 70 епископов и все духовенство, присутствовавшее на соборе.

Казнь Гуса вызвала волну гнева в Чехии, она оказалась пирровой победой для собора. Но в руках собора находился еще один еретик, правая рука и сподвижник Гуса – тоже чешский богослов, Иероним Пражский. Потерпев поражение с Гусом, соборные отцы решили взять реванш с Иеронимом: заставить его отречься и подчиниться их воле.

Иероним Пражский

 

Иероним, как и Гус, был последователем Уиклифа, идеи которого он блестяще пропагандировал и защищал в университетах Германии, Польши, Франции и Англии. Возвратившись после долгих странствований по Европе в Прагу, Иероним примкнул к Гусу, сделавшись его восторженным поклонником. Страстный оратор, непревзойденный полемист, превосходный знаток богословских текстов, Иероним Пражский был грозой папистов, которые ненавидели его больше, чем Гуса.

Когда Гус отправился в Констанцу, Иероним оставался в Праге. Арест, суд и нависшая над его учителем угроза смертной казни побудили Иеронима покинуть Прагу и тайно явиться в Констанцу в надежде вырвать Гуса из рук соборных отцов или оказать ему какую-либо помощь.

Двухнедельное пребывание в Констанце убедило его в тщетности таких надежд. Иероним решил вернуться в Чехию, но по дороге в Прагу его схватили ив цепях доствили на собор, где ему предъявили те же обвинения, что и Гусу. Иероним отказался покаяться, и его заточили в башню на кладбище св. Павла, где держали скованным по рукам и ногам в согнутом положении, на хлебе и воде.

Расправившись с Гусом, инквизиторы принялись за соответствующую обработку Иеронима. Потрудились они основательно и небезуспешно. Их угрозы и запугивания, казнь его соратника и друга, ужасные условия заключения – все это, по-видимому, надломило волю Иеронима, и он 11 сентября 1415 г. заявил соборным отцам, что готов осудить учение Уиклифа и Гуса, а также свои собственные еретические ошибки, отречься от них и подчиниться воле собора. 23 сентября Иероним перед собором подтвердил свое отречение. Соборные отцы присудили его к ссылке в один из монастырей в Швабии, потребовав написать своим единомышленникам в Чехию письмо, осуждающее учение Гуса и свои собственные еретические ошибки. Иероним вновь подчинился и требуемое от него письмо написал.

И тем не менее соборные отцы продолжали держать Иеронима в заключении. Это дало повод его друзьям, присутствовавшим на соборе, требовать его освобождения, а врагам, которых было большинство, настаивать на более строгом осуждении последователя Гуса. Последние добились назначения новой следственной комиссии, что было равносильно отмене уже принятого по делу Иеронима соборного решения.

Когда инквизиционные комиссарии начали новый допрос обвиняемого, они были поражены: перед ними предстал прежний Иероним – беспощадный обличитель язв и пороков церковной иерархии, антипапист, друг и последователь Уиклифа и Гуса. Момент слабости прошел, и обвиняемый вновь «впал в ересь».

23 мая 1416 г. Иерониму на соборе был зачитан новый обвинительный акт, на который он под улюлюканье, злобные выкрики и брань соборных отцов ответил, что берет обратно свое отречение, вырванное у него под угрозой костра. Передаем слово официальным актам собора: «Что касается отречения, прочитанного публично и высоким голосом, подписанного рукой самого Иеронима, этот Иероним сказал, что действительно по-белому подписался под отречением, но, однако, совершил это из страха пред наказанием огнем. Однако сказал, что обманывался, как безумный, когда подписывал вышесказанное отречение, о котором чрезвычайно скорбит. И прежде всего о том, что отрекся от учения Я. Гуса и Дж. Уиклифа и согласился с осуждением Я. Гуса, который, как верит, был справедливым и святым человеком. Совершил самое скверное…».[63] Выступление Иеронима было столь впечатляющим, что даже его враги прониклись к нему уважением. Секретарь папской курии Поджио Браччиолини (1380–1459), участник собора, писал своему другу Леонардо Аретинскому: «Никогда я не видел столь красноречивого человека, столь близко стоящего к ораторам древности, как этот Иероним. Враги его выставили против него целый ряд обвинений, чтобы уличить его в ереси, а он защищался так красиво, скромно и умно, что я не могу тебе выразить… Иероним тронул все сердца; если бы он хоть чем-нибудь попытался оправдаться, хоть раз попросил о милости, то, конечно, его выпустили бы на свободу. Но он говорил о Гусе и называл его благочестным и святым человеком, который был осужден и казнен невинно, так как он боролся только с пороками церкви, с гордостью и высокомерием прелатов, с их роскошью, расточающей достояния бедняков, с их блудом, чревоугодием, пьянством, игрой и охотой. Иероним просидел в тесной и сырой башне 340 дней – и после этого он смог произнести столь блестящую и убедительную речь, полную примеров из жизни знаменитых мужей и положений из трудов отцов церкви. Имя его достойно бессмертной славы…».[64]

30 мая рано утром собор после обедни заслушал обвинительную речь епископа Лоди против Иеронима, этого еретика-рецидивиста, отплатившего собору за «снисходительное» к нему отношение «черной неблагодарностью». «Тебя не подвергли пытке, – воскликнул в порыве священного негодования епископ, обращаясь к обвиняемому, – а я очень желал бы, чтобы ты испытал ее: это заставило бы тебя изрыгнуть все твои заблуждения; подобное обращение открыло бы тебе глаза, которые ослепило преступление».[65] Епископ Лоди потребовал от Иеронима, чтобы тот подтвердил свое прежнее отречение. Иероним отказался. Это отречение, заявил он, было вырвано у него под угрозой костра. Тогда главный комиссарий, константинопольский патриарх Иоанн, зачитал приговор инквизиции, согласно которому Иероним объявлялся еретиком-рецидивистом, отлучался от церкви и предавался анафеме. Собор единодушно подтвердил приговор. Иероним сам надел на свою голову шутовскую тиару, разукрашенную чертями. Так как он не был священником, то расстригать его не полагалось. Оставалось только передать «отторгнутого» от церкви еретика в руки светской власти, чтобы она, отнесясь к нему с «чувством христианского милосердия», т. е. без членовредительства и кровопролития, отправила бы его на тот свет…

Приготовления к казни были закончены еще накануне. Инквизиторы знали, что на этот раз Иероним не испугается костра. Сразу же после зачтения приговора Иеронима увели с собора на то самое место, где был сожжен 10 месяцев тому назад Гус и где предстояло теперь принять мученический венец его ученику и последователю.

Было 10 часов утра 30 мая 1416 г., когда палач раздел Иеронима Пражского донага, обернул вокруг его бедер кусок белой материи и привязал осужденного к столбу, обложенному сухим хворостом и соломой. Согласно легенде, когда сердобольный палач предложил своей жертве зажечь огонь за его спиной, то Иероним отказался от такой «услуги»: «Пойди сюда, зажги перед лицом моим, если бы я боялся твоего огня, то никогда бы не явился сюда!».[66]

Иероним держался мужественно и стойко до последнего вздоха. Инквизиторы сожгли все его личные вещи и тюремную постель, а пепел бросили в воды Рейна.

Собор не удовлетворился казнями Гуса и Иеронима, так как гуситская ересь продолжала распространяться, несмотря на гибель вождей.

Соборная инквизиция решила разделаться еще с одним видным гуситом – Яном Хлумским, прибывшим вместе со своим учителем в Констанцу. Он тоже был схвачен, заточен в темницу, подвергнут допросам с пристрастием. Хлумский не выдержал выпавших на его долю испытаний и отрекся от своих воззрений. Собор сохранил ему жизнь. Но после героической гибели гуситских вождей вырванное силой; раскаяние Хлумского не могло оказать какого-либо влияния на ход событий. Гуситы продолжали стойко держаться в Чехии, борьба против них только начиналась… (В 1420–1431 гг. папа Мартин V и император Сигизмунд предприняли против непокорных гуситов пять крестовых походов и не смогли их одолеть. Папство и император вынуждены были пойти на уступки правому крылу гуситского движения – чашникам, представлявшим бюргеров и шляхту. Заключив союз с зажиточными участниками движения, церковники разгромили таборитов – радикальное крыло гуситов, представлявшее крестьянско-плебейский лагерь).

Расправившись с гуситскими вождями, Констанцский собор занялся «реформаторской» деятельностью, которая оказалась весьма скудной. Собор несколько ограничил права пап и поднял значение кардинальской коллегии, без согласия которой папа не мог впредь устанавливать новые налоги на церковные доходы или низлагать и перемещать прелатов. Папа также был лишен права присваивать себе имущество умершего духовного лица. Кроме этого, было принято по существу еретическое с точки зрения ортодоксальной католической доктрины решение о том, что собор стоит выше папы, который обязан подчиняться его постановлениям. Чтобы подвергнуть папу более строгому контролю со стороны высшего духовенства, Констанцский собор обязал папский престол периодически созывать соборы (следующий собор должен был собраться через пять лет, затем через семь лет, остальные через каждые 10 лет).

Однако Мартин V и следовавшие за ним понтифики всемерно отстаивали свои права на неограниченную власть и уклонялись от выполнения принятых Констанцским собором решений и постановлений, в какой-либо степени ограничивавших власть папы. Немаловажную роль в укреплении папского абсолютизма продолжала играть инквизиция, полномочия которой своей расправой над Гусом и Иеронимом Констанцский собор только подтвердил и расширил, сведя тем самым на нет попытки ограничить всевластие «наместников божьих» на земле…

История инквизиции показывает, что споры вокруг ее кровавых «актов веры» не утихают столетиями даже в лоне самой католической церкви. Дело Гуса не является исключением. По сей день вокруг, него бушуют богословские страсти.

Как же сегодня оценивают церковники или процерковные историки расправу над Гусом, учиненную Констанцским собором? В основном по этому вопросу имеются две точки зрения. Одна из них оправдывает казнь Гуса под разными предлогами. Уже цитированный нами историк инквизиции Хэйуорд объявляет Гуса опасным бунтарем, проповеди которого угрожали социальному порядку, освященному католической церковью, а значит, и самим богом. Церковь не могла допустить этого, а посему правильно поступала инквизиция, расправляясь с Гусом и ему подобными ересиархами и их последователями. Хэйуорд пишет: «Разумеется, содрогаешься от ужаса при мысли, что человека сжигают за его идеи, даже если они ошибочны; но с другой стороны, невозможно отрицать зло и беспорядки, порождаемые распространением таких идей, в особенности среди легко воспламеняемых масс».[67]

Итак, цель оправдывает средства, такова точка зрения этого современного защитника инквизиции.

Таких же взглядов придерживается и французский иезуит Жозеф Жилль. С чисто иезуитской изворотливостью он утверждает: «Призывы Гуса противопоставить св. Писание церкви, практически ограничить церковь, превратив ее в невидимый корпус избранных (праведников), отсутствие в его проповеди уважения к юрисдикции и авторитету церкви, его упрямая защита осужденного церковью Уиклифа – все эти и другие соображения делали необходимым прекращение его проповеди в Богемии и возможным его осуждение и передачу в распоряжение светских властей. Его искренность и набожность делали это осуждение более жестоким и достойным всяческого сожаления, но эти его свойства не превращали вынесенный ему приговор в нечто принципиально несправедливое по отношению к критериям эпохи».[68]

Кто же виновен в гибели Гуса? Сам Гус, отвечает иезуит Жилль. Знакомый тезис средневековой инквизиции, сваливавший на ее же жертвы всю ответственность за ее преступления, за то, что происходило с ними в ее застенках…

Другой точки зрения придерживается, например, бенедиктинский монах бельгиец Поль де Воогт. Он утверждает, что Гус был правоверным католиком, еретиком же, национальным героем, мятежником, первым мучеником будущей идеи протестантизма он стал «вопреки самому себе», в результате стечения ряда неблагоприятных для него обстоятельств и случайностей. Гус – католик, ортодокс, утверждает бенедиктинский монах, и только по недоразумению он может сойти за противника католической церкви. И если все же Гус кончил свою жизнь на костре, то в неменьшей степени такого же наказания заслуживали и его судьи, участники Констанцского собора, «торжественно провозгласившие в качестве символа веры еретический, безбожный и скандальный догмат их превосходства над суверенным понтификом».[69]

Почему с таким пылом защищает Гуса от него самого Поль де Воогт? Из симпатии к пражскому ересиарху? Вовсе нет! Он считает, что в нынешние времена католической церкви выгодно реабилитировать Гуса, ибо существует опасность «увидеть в один прекрасный день Гуса возведенным в роль почетного стахановца большевистской пропаганды» (Ibid., p. XII).

Поль де Воогт, судя по его книге, рассуждает «вопреки самому себе» приблизительно так: католическая церковь казнила Гуса, значит, он принадлежит ей и только ей одной. Правда, Гус – это блудный сын католической церкви, но теперь (т. е. 500 лет спустя!) пора вернуть его в ее всепрощающее материнское лоно.

Де Воогт не одинок, у него имеются последователи. Архивариус г. Констанца Отто Фегер обратился в 1965 г. к папе Павлу VI с официальным призывом не только реабилитировать Гуса, но и причислить его к лику святых.

Времена ведь изменились, в том числе и для католической церкви. И еще как! II Ватиканский собор, осуществивший так называемую католическую реформу, поставил крест на некоторых решениях и постановлениях не только Констанцского, но и Тридентского соборов. Действительно, доживи Гус до сегодняшнего дня, он стал бы героем собора, созванного по инициативе «красного» папы Иоанна XXIII. Может быть, здесь и кроется разгадка, почему Джованни Ронкалли, став папой, избрал себе имя того самого пирата Бальтазара Коссы, который затеял Констанцский собор и превратил в его узника Яна Гуса. Не хотел ли Ронкалли, приняв имя Иоанна XXIII, вычеркнуть тем самым из истории католической церкви Коссу, а созвав II Ватиканский собор, отменить одиозные решения Констанцского собора по отношению к Гусу и Иерониму Пражскому?

И невозможное становится возможным, когда ладья св. Петра дает течь…

ЖАННА Д'АРК – ГЕРОИНЯ, «КОЛДУНЬЯ», СВЯТАЯ

Пожалуй, ни одна из жертв инквизиции не удостоилась такого внимания со стороны историков и богословов, как знаменитая национальная героиня французского народа Орлеанская дева, погибшая на костре в Руане по решению инквизиционного трибунала 30 мая 1431 г.

Вольтер, Ф. Шиллер, Анатоль Франс, Марк Твен, Бернард Шоу, Анна Зегерс и другие известные писатели посвятили ей много вдохновенных страниц. Живописцы, скульпторы, композиторы, артисты театра и кино запечатлели ее образ, каждый по-своему. До нас дошли многие документы ее процесса, в том числе протоколы допросов, которым она подвергалась со стороны инквизиторов. В данном случае богиня Клио действительно позаботилась сохранить для грядущих поколений все факты, проливающие свет на историю Жанны д'Арк. Эта история, пишет один из современных американских философов, Б. Данэм, «поразительна потому, что при всей своей кажущейся невероятности действительно произошла; прискорбна потому, что тогда люди уничтожили то, пред чем должны были преклоняться; поучительна потому, что учит нас сомневаться во всем, чему мы верим, – во всем, за исключением великой силы основных человеческих идеалов».[70] Это писал человек, сам прошедший сквозь горнило инквизиционного судилища – комиссию сенатора Маккарти, которую роднит с трибуналом, осудившим Жанну д'Арк, то, что обе эти «инстанции» судили и наказывали тех, кто выступал и отстаивал интересы нации, интересы народа.

Жанна д'Арк была сожжена живой. В день казни ей едва исполнилось 19 лет. Ее осудили якобы за ведовство и ересь, в действительности же это была расправа над патриоткой, единственное «преступление» которой заключалось в том, что она подняла французский народ на защиту своей родины против англичан, захвативших тогда значительную часть французской территории. Орлеанская дева была «верной дщерью господа», и тем не менее она погибла на костре.

Инквизиционный трибунал, судивший ее, находился на службе англичан, которые добивались смерти Жанны, надеясь, что этим они нанесут чувствительный удар своим французским противникам. Таким образом, процесс над лотарингской крестьянской девушкой носил ярко выраженный политический характер, хотя обвиняемую и судили за мнимые преступления против церкви и католической веры.

С точки зрения судебной процедуры, дело Жанны д'Арк представляется весьма типичным для инквизиции. В нем представлены все, за исключением пыток, характерные для св. трибунала элементы – ложные обвинения, лжесвидетели, допросы с ловушками и пристрастием, осуждение на смерть обвиняемого, его раскаяние и замена смертного приговора тюремным заключением, повторное впадение в ересь (рецидив) и, как следствие этого, сожжение «еретика» на костре.

Однако прежде чем перейти к процессу над Жанной д'Арк, напомним, хотя бы вкратце, кем она была в действительности и что привело ее на скамью подсудимых св. трибунала в Руане.

Жанна д'Арк родилась около 1412 г. (Точно год рождения Жанны д'Арк не установлен). в крестьянской семье в деревне Домреми в Лотарингии (Восточная Франция).

Когда ей исполнилось 17 лет, эта неграмотная пастушка решила, что богом на нее возложена высокая миссия освободить ее родину от англичан и помочь претенденту на престол Карлу стать королем Франции. Положение Карла и его сторонников в ту пору представлялось безвыходным и безнадежным. Англичане с их союзниками-бургундцами захватили почти всю Францию, за исключением Орлеана и его окрестностей. В их руках был Париж, их поддерживало большинство церковных сановников. Казалось, дело Карла могло спасти только чудо. Поэтому, когда в его лагере, где царило уныние и растерянность, появилась решительная, горящая фанатичной верой в победу молодая, да к тому же и обаятельная крестьянская девушка, утверждавшая, что «голоса» святых, которые якобы она слышала, призвали ее возглавить французские войска и изгнать англичан из страны, Карл и его советники после долгих колебаний и интриг решили доверить в ее хрупкие руки свою судьбу. Расчет был прост: это непорочное дитя, молодая воительница-девственница («…Среди поразительных качеств Жанны ее девственность казалась самым необычайным. Это был сам по себе исключительный факт, так как крестьянские девушки рано выходили замуж или дарили какому-либо первому счастливому любовнику то, что с помощью поэтического эвфемизма именуется бутоном юности. Но девственность Жанны представляла собой нечто большее, чем социальную редкость. Тесно связанная с сознанием высокой миссии, которой Жанна преданно служила, эта девственность сближала ее вопреки ее собственным намерениям (так как Жанна была очень скромна) с богородицей Девой Марией»[71]), имевшая таинственную связь с могучими представителями потустороннего мира – святыми, могла своим примером воодушевить таких же простых, как и она сама, крестьян Франции и поднять их на борьбу против англичан. Последующие события показали, что этот расчет полностью оправдал себя.

И все же следует отметить, что Карл и его двор в отношении девушки из Домреми проявили известную перестраховку. Они доверились ей только после того, как она прошла соответствующую проверку, иначе говоря, после того, как была подвергнута исчерпывающему допросу для выяснения, не колдунья ли она. В течение месяца в г. Пуатье ее допрашивали с пристрастием на этот предмет богословы, юристы и советники Карла. Они пришли к единой душному мнению, что Жанна правоверная христианка, достойная доверия, и что, следовательно, надо дать ей возможность сражаться за дело французского короля. И она возглавила 10-тысячное войско, которое под Орлеаном нанесло поражение англичанам, осаждавшим этот город. Англичане были вынуждены отступить. Вслед за этим французы под водительством столь необычного не только в те времена полководца освободили Реймс, где претендент на престол после торжественной коронации стал Карлом VII.

Народ и окружение Карла воспринимали эти неожиданные победы как чудесные явления, как результат того, что бог, доверяющий Жанне и действующий через нее, поддерживает французов против англичан. Король и его двор заискивали перед своей спасительницей, в народе слава Орлеанской девы, как стали ее именовать, росла не по дням, а по часам. Разумеется, совершенно иной эффект имели победы французского оружия в лагере англичан и их союзников-бургундцев. Англичане приписывали победы французского оружия колдовским чарам Жанны д'Арк, утверждали, что она связана с сатаной и действует при его поддержке и по его наущению. Они угрожали пастушке из Домреми, превратившейся в героиню Франции, жестокой расправой. Они даже не подозревали, как быстро смогут осуществить свои угрозы…

Не прошло и года после победы под Орлеаном, как 23 мая 1430 г., в одной из стычек под Парижем, который французские войска безуспешно пытались освободить от англичан, бургундцы взяли в плен Жанну д'Арк. Разумеется, при желании, согласно существовавшим тогда обычаям, Карл VII мог свою избавительницу выкупить у неприятеля.

Но благодарные короли бывают только в сказках. Карл VII ничего не сделал, чтобы вызволить свою спасительницу из плена. Не проявил никакого интереса к судьбе Жанны и другой французский вельможа – архиепископ Реймский Ренье де Шартр. А ведь бургундцы предлагали в первую очередь им выкупить Жанну д'Арк. Почему же они предали Орлеанскую деву? Жанна, боготворимая народом, представляла угрозу их классовым интересам. Теперь само провидение устраняло эту помеху с их пути. Если действительно у нее связь со святыми, то пусть они и спасают ее, коли найдут нужным сделать это.

Зато англичане не пожалели дать бургундцам 10 тыс. ливров за их пленницу. Жанна должна была заплатить жизнью за нанесенные англичанам поражения. Но англичане эту грязную работу сделают руками французов, а точнее – продажного французского духовенства.

Впрочем, сами церковники жаждали не меньше англичан расправиться с «колдуньей». Три дня спустя после взятия Жанны в плен доминиканец Мартин Биллорини, генеральный викарий инквизиции в Париже, обратился к герцогу Бургундскому с посланием, в котором писал: «Как подлинный католик, вы обязаны выкорчевать ошибки и покончить со скандалами против веры. Между тем из-за действий некоей женщины, именуемой Девственницей, было посеяно изрядно ошибок, вызвавших погибель множества душ. Поэтому данной нам римским святым престолом властью мы призываем вас, под угрозой применения всех положенных наказаний, препроводить в наше распоряжение указанную пленницу Жанну, решительно подозреваемую в совершении многочисленных еретических преступлений, для привлечения ее к ответственности, как положено. Дано в Париже и скреплено официальной печатью св. инквизиции».[72]

Как ни улыбалось англичанам передать парижской инквизиции Жанну и устроить ей «красивое» аутодафе на одной из площадей Парижа, они, опасаясь возмущения парижан, решили не рисковать и устроить расправу над ней в более надежном и удаленном от фронта месте – в столице Бретани Руане, где пребывал малолетний король Англии Генрих VI и его двор. Руководить же процессом было поручено члену английского королевского совета епископу г. Бовэ, носившему фамилию Кошон – однозвучную с французским словом «свинья».

Жанна попала в плен у г. Компьена, входившего в епархию г. Бовэ, и, таким образом, формально подпадала под юрисдикцию Кошона. Правда, Пьер Кошон, ярый сторонник англичан, был вынужден бежать из Бовэ, занятого французами, но это не помешало ему выступить в роли инквизитора и начать дознание по делу Жанны д'Арк, обвиненной в колдовстве, идолопоклонстве, связях с демоном и других преступлениях против веры. Чтобы ни у кого не возникло сомнений по поводу права Кошона на роль инквизитора в деле Жанны д'Арк, его полномочия были подтверждены богословами Парижского университета, считавшегося высшей инстанцией в области церковного права. Парижский университет именовался «светочем всех наук, искоренителем ереси, цитаделью католической веры и старшим сыном королей». Мнение Парижского университета поддержали все церковные иерархи и теологи, находившиеся в стане англичан и выступавшие против Карла VII.

Кошон был весьма авторитетным церковным чином. Одно время он преподавал в Парижском университете и даже числился его ректором. Он участвовал в Констанцском соборе и обладал почетным титулом папского референдария. Англичане высоко ценили его услуги, он был членом королевского совета Англии, доверенным лицом опекуна малолетнего Генриха VI – его дяди герцога Бедфорда. Жадный на деньги и всякого рода почести, коварный и беспощадный, Кошон решил использовать в карьеристских целях дело Жанны д'Арк, тем более что англичане обещали ему в награду митру архиепископа руанского.

Кошон ревностно приступил к исполнению инквизиторских обязанностей. Он назначил инквизиционный трибунал из 12 известных богословов (по числу апостолов), кроме того, привлек участвовать в судебном разбирательстве в качестве экспертов 16 докторов и 6 бакалавров богословия, членов капитула Руанского собора, 2 лиценциатов по каноническому праву, 11 юристов руанского суда, 2 аббатов и ряд других церковников – всего около 125 человек. Пять месяцев, пока длился суд над Жанной, эта свора французских прелатов кормилась за счет англичан. По подсчетам историков, англичанам этот суд обошелся в 10 тыс. ливров, что вместе с ранее выплаченным за Жанну выкупом составляло 20 тыс. ливров. Эти деньги англичане получили с населения оккупированных ими областей Франции.

Сопредседателем судилища над Жанной являлся руанский инквизитор доминиканец Жан ле Метр, полномочия которого были подтверждены инквизитором Франции Жаком Гравераном. Только один из этого блистательного созвездия церковных иерархов и богословов, аббат Николай Гуперланд, высказал сомнения, полномочен ли суд, состоящий из заведомых противников Карла VII, судить его сторонницу Жанну д'Арк. Чтобы отбить охоту у других оспаривать полномочия Кошона, Гуперланда исключили из состава трибунала, засадили в Руанский замок и пригрозили утопить, если он станет настаивать на своих сомнениях. Впрочем, остальные участники судилища ревностно выполняли свои инквизиторские обязанности, следуя указаниям Кошона и ле Метра.

«Священный» трибунал заседал в Буврейском замке, в одном из подвалов которого под английской стражей содержалась Жанна. Этот же замок служил резиденцией малолетнему королю Генриху VI и его двору.

Трибунал провел шесть пленарных заседаний, и девять раз Кошон и его сподручные допрашивали Жанну.

Инквизиторы обвиняли Орлеанскую деву во всех смертных грехах. Она слышала «голоса» – значит, это были голоса дьяволов. Она пыталась бежать из темницы – значит, признавала свою вину. Она носила мужское платье, не по повелению ли дьявола она это делала? Она утверждала, что является девственницей. Ее подвергли унизительной процедуре освидетельствования, которую совершила лично жена английского наместника леди Бедфорд. На нее кричали, ей угрожали земными и небесными карами, пугали орудиями пыток, требовали признаний…

В камере ночью вместе с Жанной постоянно находились трое английских солдат, что заставляло ее не расставаться с мужской одеждой, а это «доказывало», что она колдунья. Наконец, ей подставили священника-провокатора Никола Луазелера, который, выдав себя за ее земляка и друга, вел с ней в застенке «откровенные» беседы и давал советы, как отвечать на вопросы инквизиторов, а в соседней камере, приложив ухо к отверстию, слушали Жанну Кошон и английский военачальник Уорвик.

Эта страшная инквизиционная машина, смонтированная беспощадным Кошоном и его английскими покровителями, казалось, должна была сломить Жанну, заставить ее подчиниться воле ее мучителей, осудить дело, за которое она боролась, и отречься от него. Но молодая неграмотная лотарингская крестьянка, «ослабленная муками жестокого тюремного заключения и вынужденная ежедневно отвечать на ловкие коварные вопросы, придуманные отборными судьями, никогда не теряла ни присутствия духа, ни чудесной ясности ума. Ей расставляли ловушки, которые она угадывала верным инстинктом. На нее дождем сыпались вопросы, которые затруднили бы ученых богословов; с полдюжины ожесточенных спорщиков нападали на нее одновременно и прерывали ее ответы; беспорядок временами достигал таких размеров, что нотариусы, [писавшие протокол], заявляли, что они не в состоянии ничего понять».[73]

Жанна парировала провокационные вопросы инквизиторов с искусством, вызывавшим удивление ее мучителей.

Вот некоторые их вопросы и ее ответы:

– Считаешь ли ты, что на тебе почиет божья благодать?

– Если на мне нет благодати, да ниспошлет мне ее бог; если же есть, да не лишит он меня этой благодати!

– Как выглядел архангел Михаил, когда он появился перед тобой?

– Я не видела у него нимба и не знаю, как он был одет.

– Он был голый?

– Что же вы думаете, нашему господу не во что его одеть?

– Были ли у него волосы?

– А почему же, скажите на милость, его остригли бы?

– Почему на коронации в Реймсе несли твое знамя, а не знамена других полководцев?

– Это знамя разделяло тяготы борьбы, оно было вправе разделить и славу!

Инквизиторы пытались обвинить Жанну в колдовстве! на том основании, что она разрешала женщинам из народа целовать свои украшения. Она им ответила:

– Да, многие женщины касались моих колец, но я не знаю ни их мыслей, ни намерений.

Инквизиторы пытались уличить свою жертву в богохульстве:

– Разве ты не говорила под стенами Парижа: «Сдавайте город – такова воля Иисуса»?

– Нет! – отрицала Жанна. – Я сказала: «Сдавайте город королю Франции!»

Она отказалась присягнуть, что ответит без оговорок на все вопросы инквизиции:

– Я не знаю, о чем вы будете меня допрашивать; быть может, вы будете допрашивать меня о таких вещах, о которых я не желаю говорить.

Ей задали вопрос:

– Убежит ли она, если к этому представится удобный случай?

Она ответила, что, если бы дверь была открыта, она ушла бы, хотя бы только для того, чтобы убедиться, угодно ли господу, чтобы она бежала.

Жанну спросили, согласна ли она подчиниться папе?

– Отведите меня к нему, и я скажу ему, – последовал весьма хитрый ответ.[74]

Кошон стал угрожать Жанне пытками. Он повел свою пленницу в камеру пыток, где заявил ей:

– Жанна! В вашем деле имеются многочисленные пункты обвинения, на которые вы отказались ответить или ответили лживо. Мы вас предупреждаем говорить нам правду, или вы будете подвергнуты пытке. Посмотрите, инструменты пытки наготове, перед вами палачи, которые ожидают только нашего приказа, чтобы подвергнуть вас пыткам. Они будут вас пытать с тем, чтобы направить вас на путь истины, которую вы не признаете, и чтобы обеспечить вам таким образом двойное спасение – вашей души и вашего тела, которые вы подвергаете столь серьезным опасностям из-за ваших лживых выдумок.

Жанна ответила Кошону:

– Говоря правду, если вы мне вырвете мои члены и выбьете мою душу из тела, даже тогда я не изменю своих показаний, если же я скажу вам другое, то затем я всегда буду утверждать, что вы силой заставили меня сделать это.[75]

Пытки к Жанне не были применены, ибо Кошону и его сотрудникам в конце концов удалось ее запутать хитроумными вопросами и заполучить от нее таким образом желанный материал для обвинительного приговора.

Орудия пыток

Орудия пыток

 

Жанна настаивала, что она находилась в непосредственной связи с «торжествующей», т. е. «небесной», церковью, что она выполняла только указания ангелов, святых, блаженных, бога.

«А как со сражающейся, т. е. земной, церковью?» – задали ей коварный вопрос инквизиторы. Считает ли она себя ее послушной дщерью? Ее ответ гласил: «Я готова подчиниться сражающейся церкви, но только в том случае, если церковь действует согласно велениям бога».

Этого было достаточно для того, чтобы в «последнем милосердном предупреждении перед вынесением приговора» ее обвинили в злостной ереси: «Ты сказала, что если бы церковь приказала тебе поступить вопреки тому, что, по твоему утверждению, исходит от бога, то ты не повиновалась бы ни за что на свете. По этому пункту ученые мужи считают, что ты являешься раскольницей, злоумышляющей против единства и авторитета церкви, отступницей и вплоть до настоящего момента закоренелой упорной еретичкой в отношении веры».[76]

В начале мая 1430 г. инквизиторы, руководимые Кошоном и ле Метром, сформулировали свои обвинения против Жанны д'Арк.

Суд признал, что ее видения ангелов и святых исходили от злых духов и дьявола.

Утверждение обвиняемой, что она вручила Карлу VII корону, якобы полученную ею от св. Михаила, было признано пустой выдумкой, делом тщеславным, лживым, гибельным и посягающим на достоинство церкви.

Суд признал «безрассудным» утверждение Жанны д'Арк, что она узнавала святых и ангелов по получаемым от них наставлениям и ободрениям и верила в эти явления как в веру Христову.

Утверждение обвиняемой, что она могла при посредстве «голосов» узнавать незнакомых людей, суд счел суеверием и чародейством, тщеславным и пустым хвастовством.

Суд обвинил Жанну д'Арк за ношение мужской одежды и коротких волос в богохульстве, оскорблении таинств, нарушении божеского закона, священного писания и канонических постановлений. Кошон заявил Жанне: «Ты запятнана преступлением против веры, ты виновна в простом хвастовстве и подозреваешься в идолопоклонстве; ты сама осуждаешь себя, не соглашаясь носить одежды твоего пола и следуя обычаям язычников и сарацин».

По поводу ссылок в письмах Жанны на Иисуса, Марию и крест, угроз, если не послушаются ее писем, показать силою оружия, на чьей стороне действительное право, суд заявил Жанне: «Ты убийца и бесчеловечная, ты ищешь пролития крови; ты мятежница и ведешь к тирании; ты хулишь бога, его повеления и откровения».

Жанна была обвинена в самовольном уходе из дома, что довело ее родителей почти до сумасшествия от горя, и в том, что обещала Карлу VII восстановить его королевство якобы по велению бога.

Этот пункт обвинения вызвал такой комментарий суда: «Ты была зла к своим родителям, ты нарушила повеления бога, приказывающего почитать родителей. Ты произвела соблазн, ты возвела хулу на бога, ты погрешила в вере и дала своему королю безрассудное и тщеславное обещание».

За попытку бежать из плена, несмотря на запрещение «голосов» и хотя это грозило ей смертью, суд обвинил Жанну в малодушии, отчаянии и стремлении к самоубийству; говоря, что бог простил ей эту вину, она якобы совершила заблуждение в вопросе о свободной воле человека. Заявление Жанны, что св. Екатерина и св. Маргарита обещали ей рай, если она сохранит девственность; уверенность в этом и утверждение, что если бы она совершила смертный грех, то эти святые не являлись бы ей, по мнению суда, свидетельствовали, что она «заражена заблуждением, затрагивающим христианскую веру».

Утверждение Жанны, что св. Екатерина и св. Маргарита говорили по-французски, а не по-английски, так как они не принадлежали к партии англичан; заявление, что, узнав о том, что «голоса» расположены к Карлу, она перестала любить бургундцев, означали, по мнению суда, безрассудное богохульство на этих святых, нарушение божественной заповеди «люби ближнего твоего!».

Почитание нисходивших к Жанне святых и вера в то, что они посланы богом, не посоветовавшись по этому вопросу с лицом духовным; такая же уверенность в этом, как вера в Христа и его страсти; отказ открыть без повеления бога, какое чудесное знамение было дано Карлу, доказывали, согласно суду, что Жанна – идолопоклонница, призывала демонов, заблуждалась в вере, безрассудно дала запрещенную клятву.

Отказ Жанны повиноваться приказаниям церкви, если они противоречат мнимым повелениям бога, доказывал, утверждал суд, что обвиняемая схизматичка, придерживается мнений, идущих вразрез с истиной и авторитетом церкви, и гибельно заблуждается в вере бога.[77] Суд, прежде чем обнародовать и сообщить Жанне обвинительное заключение, послал его на утверждение 58 богословам, находившимся на занятой англичанами территории, а также руанскому капитулу и Парижскому университету. Все запрошенные эксперты и инстанции одобрили сформулированные «священным» трибуналом обвинения против Орлеанской девы. Правда, университет сделал это с оговоркой: обвинения против Жанны считать правильными, будь они «доказаны». Кошон и его коллеги-инквизиторы не сомневались, что они полностью доказали вину подсудимой.

23 мая 1431 г. Жанну вызвали в трибунал, и Кошон зачитал ей эти документы, уговаривая ее признать себя виновной, раскаяться и отречься от своих преступных заблуждений, иначе она загубит свою душу и погибнет на костре. Жанна, однако, не поддалась уговорам и угрозам и категорически отказалась признать себя виновной в каком-либо прегрешении. Учитывая ее «закоснелость» в ереси, трибунал постановил отлучить ее от церкви и сжечь.

На следующий день, 24 мая, состоялось в Руане аутодафе в присутствии кардинала Бофора и других высокопоставленных церковных властей, а также высших английских чинов. Кошон вновь прочел Жанне постановление трибунала и призвал ее к раскаянию и отречению. И тут произошло нечто неожиданное: машина инквизиции, наконец, сработала, и Жанна, уступив бесконечным увещеваниям и угрозам, заявила, что готова отречься, но при условии, что ее переведут в церковную тюрьму, где она, наконец, избавится от присутствия английских солдат, не покидавших ее даже в камере. Кошон, обещав выполнить ее просьбу, зачитал ей формулу отречения, под которой чуть ли не силой принудил ее вывести знак креста – подпись. В этом отречении был пункт, в котором она признавала, что совершила тяжкий грех, «нарушив божественный закон, святость писания, канонические права, надевая одежду развратную, неестественную, бесчестную, противоречащую природному приличию и подстригая волосы кругом подобно мужчине, вопреки всякому приличию женского пола».[78]

Вслед за этим Жанне был зачитан новый приговор: она присуждалась к пожизненному тюремному заключению на хлебе и воде. На этом аутодафе закончилось. Однако вместо того, чтобы отвести осужденную в церковную тюрьму, как это ей было обещано, Жанну возвратили англичанам, которые заковали ее в цепи и вернули в подвалы Буврейского замка.

Если раскаяние Жанны и ее подчинение авторитету церкви инквизиторы могли считать для себя победой и наградой за свои черные дела, то англичане вовсе не были в восторге от такого финала процесса против их смертельного врага – Орлеанской девы. Живая Жанна д'Арк, даже осужденная, раскаявшаяся и находящаяся под стражей их солдат, все же представляла для английского претендента на французский трон большую опасность. Меньше чем на ее казнь они не желали согласиться, в недвусмысленной форме заявив об этом Кошону и другим инквизиторам. Дальнейший ход событий показал, что инквизиторы охотно пошли навстречу пожеланиям своих патронов-англичан.

В тот же день, когда с аутодафе Жанну вернули в тюрьму, ее посетил Жан ле Метр и другие инквизиторы. «Святые отцы» продолжали угрожать ей суровыми карами за неповиновение. Они уговорили Жанну переодеться в женское платье, однако интересна деталь: ее мужская одежда была оставлена в мешке у нее же в камере.

Что произошло с ней в последующие дни в тюрьме, где она находилась во власти англичан, с точностью трудно сказать. Если верить заявлению доминиканского монаха Мартина Лавеню, сделанному им во время процесса по пересмотру дела Жанны д'Арк в 1450 г., то над пленницей после аутодафе пытались надругаться английские солдаты, что заставило ее вновь надеть мужское платье.[79] Свидетельство доминиканца Лавеню заслуживает доверия, так как он был в те дни исповедником Жанны.

Когда инквизиторы 28 мая вернулись к Жанне в тюрьму, она им заявила: «Я не совершила ничего греховного против бога или против веры. Я буду, если вы желаете, снова носить женское платье, но во всем остальном – я останусь прежней». Это были слова, несущие смерть! – responsio mortifira – согласно инквизиторской терминологии.

Факт рецидива был налицо, и Кошон заявил пленнице угрожающе: «Мы сделаем из этого соответствующие выводы».[80]

На следующий же день Кошон сообщил «священному» трибуналу, что Жанна «вновь обольщена была князем тьмы и – о горе! – снова пала как пес, возвращающийся на свою блевотину».[81] Трибунал постановил: Жанну д'Арк, как повторно впавшую в ересь, отлучить от церкви и «освободить» ее, передав светским властям «на их усмотрение».

Казнь Жанны д'Арк состоялась 30 мая 1431 г. на площади Старого рынка в г. Руане, куда ее привезли на позорной колеснице из тюрьмы в сопровождении английской стражи.

Сожжение Жанны д'Арк. Художник Ж. Э. Ленепье (1819–1898)

Сожжение Жанны д'Арк. Художник Ж. Э. Ленепье (1819–1898)

 

«На площади, – повествует Жюль Мишле, – были воздвигнуты три помоста. На одном из них помещались королевская и архиепископская кафедры, трон кардинала Англии, окруженный сидениями его прелатов. Второй предназначался для действующих лиц мрачной драмы: проповедника, судьи, бальи и, наконец, самой осужденной. Отдельно виднелся громадный оштукатуренный помост, заваленный дровами. Ничего не пожалели для костра, и он пугал своей высотой. Это было сделано не только для придания торжественности обряду сожжения, но и с определенной целью: палач мог достать только снизу до костра, расположенного на большой высоте, и зажечь его; таким образом, он не был в состоянии ни ускорить казнь, ни покончить с осужденной, избавив ее от огненных мук, как обычно делал с другими… Жанна должна была заживо сгореть. Поместив ее на вершине горы из дров, над кругом копий и мечей, на виду у всей площади, можно было предположить, что, долго и медленно сжигаемая на глазах любопытной толпы, она проявит, наконец, некоторую слабость, у нее вырвется если не признание, то по крайней мере несвязные слова, которые легко истолковать в желанном смысле; быть может, даже тихие молитвы или униженные моления о пощаде, естественные для павшей духом женщины».[82]

На казни Жанны присутствовали все ее мучители – Кошон, ле Метр, Уорвик, провокатор Луазелер… Кошон зачитал новое решение «священного» трибунала:

«Во имя господа аминь… Мы, Пьер, божьим милосердием епископ Бовэский, и брат Жан ле Метр, викарий преславного доктора Жана Граверана, инквизитора по делам ереси… объявляем справедливым приговором, что ты, Жанна, в народе именуемая Девой, повинна во многих заблуждениях и преступлениях. Мы решаем и объявляем, что ты, Жанна, должна быть отторжена от единства церкви и отсечена от ее тела, как вредный член, могущий заразить другие члены, и что ты должна быть передана светской власти… Мы отлучаем тебя, отсекаем и покидаем, прося светскую власть смягчить свой приговор, избавив тебя от смерти и повреждения членов».[83] Просьба к светским властям сохранить Жанне жизнь соответствовала стилю инквизиционных приговоров. Инквизиторы знали, что их просьбы подобного рода отклоняются. Более того, смягчение приговоров инквизиции светскими властями угрожало последним обвинением в потворстве ереси.

Затем на голову Жанны надели бумажную митру с надписью «Еретичка, рецидивистка, вероотступница, идолопоклонница» и повели на костер. Хронисты отмечают, что во время казни Жанны инквизитор Кошон рыдал, по всей вероятности от радости. Теперь ему была обеспечена митра архиепископа Руанского! Когда огонь уничтожил ее одежды, то раздвинули охваченный пламенем хворост, чтобы толпа могла видеть обгорелый труп и, таким образом, убедиться, что Жанна была женщиной. После этого ее тело обратили в пепел, который выбросили в Сену.

Мы не сказали о том, как вела себя Жанна в день своей казни потому, что восстановить эти подробности не представляется возможным. Ее сторонники свидетельствовали, что она мужественно и гордо взошла на костер, а противники утверждали, что она каялась и рыдала. Кошон и англичане даже после сожжения Орлеанской девы продолжали клеветать на нее, обвиняя свою жертву во всевозможных преступлениях против веры, жестокостях и бесчестных поступках.

Кошон, будучи ученым богословом, прекрасно понимал, что расправа над Жанной была не только местью французской патриотке, возглавившей борьбу против англичан, но и ударом по простому народу, видевшему в ней, а не в феодалах и церковных иерархах, свою избавительницу.

Вскоре после казни Жанны Кошон от имени инквизиционного трибунала обратился к папе римскому и католическим властелинам с посланием, в котором оправдывал свои действия под тем предлогом, что они якобы способствовали укреплению авторитета церкви. «Если мы дошли до такого состояния, – писал Кошон, – когда прорицательниц, пророчествующих от имени господа, как некую девицу, арестованную в пределах епархии Бовэ, народ по своей легковерности будет лучше воспринимать, чем пастырей и докторов [богословия], то тогда погибнет религия, порядок рухнет, церковь окажется сбитой с ног, и сатана со своей несправедливостью станет господствовать в мире».[84]

Это понимал не только Кошон и англичане, но и Карл VII, который спокойно взирал, как его противники расправлялись с Жанной. Но мертвая Жанна уже не представляла для Карла той потенциальной опасности, которую он видел в живой крестьянке из Домреми. Поэтому, когда в 1449 г. французы завладели Руаном, Карл, ничего не сделавший для ее спасения, теперь отдал приказ пересмотреть дело Жанны д'Арк. Хотя и с опозданием, но король решил снять ярлык колдуньи с той, которой был обязан своей короной.

Однако пересмотр дела продвигался медленно. Сжечь Жанну было куда проще, чем реабилитировать. Несколько лет спустя по просьбе родных Жанны папа Каликст III назначил комиссию в составе нового архиепископа Руанского, епископов Парижа и Кутанса и нового инквизитора Франции Жана Брегаля, которой поручил пересмотр дела за счет просителей.

К тому времени Кошон, достигнув всевозможных почестей, умер и был торжественно погребен в кафедральном соборе в городе Лисье, где его прах пребывает и по сей день. Ле Метр же скрылся. Многие другие участники расправы над Жанной д'Арк, стремясь реабилитировать себя и сохранить свои прежние прибыльные посты, принялись ее восхвалять, сваливая ответственность за ее казнь на англичан. «Следует ничего не знать о человеке, – комментирует их показания современный церковный историк Поль Донкёр, – чтобы удивляться тому, что самыми рьяными панегиристами Жанны выступали те, которые сами нуждались в прощении за свои многие акты и нуждались в забвении многих своих действий».[85] Впрочем, папские комиссарии вовсе не были заинтересованы в их осуждении. Ведь это создало бы опасный прецедент, ссылаясь на который можно было бы требовать осуждения любого инквизитора. Церковь не могла допустить подобного подрыва своего авторитета, она не могла высечь самое себя. Поэтому папская комиссия в своем решении от 7 июля 1456 г. ограничилась только тем, что признала несостоятельность выдвинутых против Жанны обвинений и на этом основании отменила ранее вынесенный против нее приговор. Таким образом, церковь реабилитировала Жанну д'Арк, не осудив ее палачей.

В 1894 г. республиканец Жозеф Фабр предложил французскому парламенту учредить в честь Жанны д'Арк национальный праздник в день 5 мая – освобождения Орлеана. Дебаты в парламенте по этому вопросу носили исключительно острый характер. Антиклерикалы припомнили церковникам их ответственность за казнь Жанны. Церковники в свою очередь обвиняли своих противников во всех смертных грехах. Архиепископ Э. Ж. Суляр в исступлении взывал, обращаясь к республиканцам: «Берите Кошона и положите его в Пантеоне рядом с Вольтером!» Ж. Фабр ему ответил: «Пьер Кошон – это ваш человек, как вашими являются множество других представителей церкви – его сообщников. Держите его!».[86]

Опасаясь превращения Жанны в республиканскую героиню и желая использовать ее популярность в народе в интересах церкви, Ватикан в 1897 г. начал процесс ее беатификации. В 1909 г. папа Пий X провозгласил ее блаженной, а в 1920 г. Бенедикт XV приобщил ее к лику святых. Среди многих тысяч жертв инквизиции Жанна д'Арк пока что единственная, посмертно удостоенная столь великой чести…

Теперь церковники не жалеют чернил, чтобы доказать святость Жанны. С редким апломбом современный французский богослов Руиссен укоряет «неверующих историков» в том, что, дескать, они не способны понять «божественное естество» Орлеанской девы, объясняя – о невежды! – все ее поступки естественными причинами, в то время как они диктовались волею всевышнего…[87]

Позволительно спросить Руиссена, почему в таком случае всевышний разрешил Кошону бросить свою избранницу в костер?

Апологеты инквизиции пытаются всю вину за трагическую судьбу Жанны свалить на одного Кошона. Так, например, Фернан Хэйуорд пишет: «Если бы Пьер Кошон, епископ Бовэ, не превратился в послушного слугу Генриха VI, короля Англии, то церковь по своей собственной воле никогда не обвинила бы Девственницу в ереси и колдовстве, и она никогда не превратилась бы в мученицу, героиню из Домреми».[88] Хэйуорд «забывает», что Жанну судили не только Кошон, а еще 125 выдающихся богословов, в том числе «цитадель католицизма» во Франции – Парижский университет.

Мы уже отмечали, что инквизиция сразу же после пленения Жанны бургундцами затребовала ее для суда и расправы над нею. Можно только добавить к сказанному, что после казни Жанны инквизитор Франции Граверан в проповеди, произнесенной им 4 июля 1431 г. в церкви Сан-Мартин де Шон в Париже, с радостью отметил, что «эта дочь непослушная, еретичка, дьяволица была сожжена во имя величайшей славы ортодоксальной веры».[89] Но не только церковники – сторонники англичан приветствовали казнь Орлеанской девы. Ее одобряли и церковники-«патриоты». Архиепископ реймский Ренье де Шартр, которому по церковной линии был подчинен Кошон, ибо Бовэ входило в его епархию, писал вскоре после гибели Жанны, что ее казнь – «свидетельство божественной справедливости» (Ibid., p. 13–14). По существу вся французская церковь одобрила решение инквизиционного трибунала в Руане. Не возражал, а значит, одобрял его и папский престол. Не возражал против него и Карл VII.

Пусть же церковники перекраивают, дописывают, искажают историю. Им все равно не скрыть того факта, что их собратья бросили в костер национальную героиню Франции – Жанну д'Арк, суд над которой был и остается одной из самых позорных страниц омерзительной деятельности инквизиции…

Оглавление

Перед судом истории

Спор все еще продолжается

От Адама и Евы…

Как были раскрыты ее преступления

Инквизиция. До инквизиции

Истоки

Предвестники новой бури

Эта «неистребимая мерзость»…

Система

Задачи

Судьи

Обвинение

Следствие

Допрос

Пытки

Приговор

Аутодафе и костёр

Еретики подлинные, еретики мнимые

Расправа над нищенствующими праведниками

Долгая охота за «ведьмами»

Гнусное «дело» тамплиеров

Ян Гус и Иероним Пражский – жертвы соборной инквизиции

Жанна Д'арк – героиня, «колдунья», святая

Кровавая эпопея испанской Супремы

«Новая» инквизиция приступает к работе

Детище Томаса Торквемады

Террор продолжается

Преследование инакомыслящих

Примерное аутодафе

Закат Супремы

Костры в колониальной Америке

Конкиста и инквизиция

Рука Супремы в западных Индиях

Трибуналы инквизиции в действии

Враги независимости колоний

Преступления португальской инквизиции

Корона устанавливает» священное» судилище

Торг с папским престолом

Система, доходы, подавление свободной мысли

Инквизиторы в колониях

Испанское интермеццо

Кого она судила

Бесславный конец

Папы в роли инквизиторов

Римская и Вселенская инквизиция

Преступление и наказание Джордано Бруно

«Раскаяние» Галилея

Индекс запрещенных книг

Под знаком «Силлабуса»

Инквизиция в XХ веке

Новая вывеска, старые порядки?


[1] Mariotti L. Historical Memoir of Fra'Dolcino and his times. London, 1853, p. 133–134

[2] Mariotti L. Historical Memoir of Fra'Dolcino… p. 191

[3] См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 7, с. 363

[4] Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 2, с. 213

[5]См.: Hayward F. The Inquisition. New York, 1966, p. 89

[6]Цит. по: Mariotti L. Historical Memoir of Fra'Dolcino… p. 103

[7] Архив Маркса и Энгельса, т. VI. М., 1939, с. 5

[8] Mariotti L. Historical Memoir of Fra'Dolcino… p. 208

[9] Цит. по: Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 2, с. 241

[10]Цит. по: Mariotti L. Historical Memoir of Fra'Dolcino… p. 296

[11] Цит. по: Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 2, с. 268–269

[12] («Молот ведьм» Шпренгера и Инститориса, опубликованный в конце XV в., это – по меткому выражению С. Г. Лозинского – «роковая книга средневековья», в которой даются подробные инструкции по истреблению ведьм и детальные описания их отвратительных «преступлений». По сей день эта книга – памятник религиозного изуверства и мракобесия – считается некоторыми богословами кладезем знаний по колдовству и ведовству. Священник Монтэгю Соммерс пишет об этом «труде»: «Даже те, кому в настоящее время страницы этого энциклопедического учебника могут показаться фантастическими и крайне нереальными, должны признать глубину изложения, неустанную заботу и скрупулезность, с которыми этот необъятный сюжет трактуется и ясно прослеживается указанными авторами во всех ответвлениях и тончайших сложностях» (Summers M. The Geography of Witchcraft. Evanston and New York, 1958, p. 479)

[13] Шпренгер Я., Инститорис Г. Молот ведьм. М., 1932, с. 162

[14] Цит. по: Шпренгер Я., Инститорис Г. Молот ведьм, с. 44

[15] Сперанский Н. Ведьмы и ведовство. М., 1906, с. 71–72

[16] Цит. по: Сперанский Н. Ведьмы и ведовство, с. 105

[17]Тамже, с. 114

[18] Lumiere et Vie. 1966, N 78, p. 27

[19] Civilta Cattolica;, 7.XII 1968, p. 468

[20] Цит. по: Сперанский Н. Ведьмы и ведовство, с. 129

[21] Шпренгер Я., Инститорис Г. Молот ведьм, с. 132

[22] Лозинский С. Г. История папства, с. 245

[23] Сперанский Н. Ведьмы и ведовство, с. 13–14

[24] Там же, с. 17

[25] Сперанский Н. Ведьмы и ведовство, с. 156

[26] Summers M. The Georgraphy of Witchcraft, p. 625

[27] Сперанский Н. Ведьмы и ведовство, с. 21–22

[28] Сперанский Н. Ведьмы и ведовство, с. 23

[29] Williams Ch. Witchcraft. Cleveland and New York, 1961, p. 180

[30] Williams Ch. Witchcraft, Cleveland and New York, p 185

[31] Ibid., p 255-257

[32] Williams Ch. Witchcraft, p. 258–259

[33] Цит. по: Сперанский Н. Ведьмы и ведовство, с. 17–18, 20

[34] Цит. по: Шпренгер Я., Инститорис Г. Молот ведьм, с. 46–47

[35] Лозинский С. Г. История папства, с. 243–244

[36] Williams Ch. Witchcraft, p. 176–177

[37] Шпренгер Я., Инститорис Г. Молот ведьм, с. 23–24

[38]Тамже, с. 24

[39] Proces des Templiers publie par M. Michllet, Paris, v. 1, 1841, p. IV

[40] Hayward F. The Inquisition, p. 69

[41] Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 2, с. 320–321

[42] Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 2, с. 336

[43]Цит. по: Gilles R. Les templiers sont ils coupables? Leur histoire, leur regie, leur proces. Paris, 1957, p. 103

[44] Vacandard E. The Inquisition, p. 210

[45]См.: Gilles К. Les templiers sont ils coupables? p. 110

[46] Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 2, с. 340–341

[47] См., например, книгу современного демонолога, американского священника Соммерса: Summers M. The Geography of Witchcraft, p. 374

[48] Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 2, с. 337

[49]Цит. по: Lecler J. Vienne. Paris, 1964, p. 33

[50] Lecler J. Vienner p. 188

[51] Lecler J. Vienne, p. 95–96

[52] Lobet M. La tragique Histoire du l'Ordre du Temple. Bruxelles 1954. p. 112

[53] Gilles R. Les templiers sont ils coupables… p. 11

[54] Lobet M. La tragique Histoire du l'Ordre du Temple, p. 122

[55] Gilles R. Les templiers sont ils coupables… p. 168

[56] Архив Маркса и Энгельса, т. VI, с. 215

[57]ДжонУиклиф (1320-1384

[58] Gill J. Constance et Bale-Florence. Paris, 1965, p. 41–42

[59]См.: John Hus at the Council of Constance New York and London, 1965, p. 180

[60] The Council of Constance. The unification of the Church. New York – London, 1961, p. 284

[61] John Hus at the Council of Constance, p. 230

[62] John Hus at the Council of Constance, p. 231

[63] Цит. по: Руколь Б. М. Письмо Поджио Браччиолини к Леонардо Аретинскому и рассказ Младеновица как источники об Иерониме Пражском. – Ученые записки Института славяноведения. М., 1948, т. 1, с. 357

[64] Цит. по: Розенов Э. Против попов (Очерки религиозной борьбы XVI–XVII веков). М., 1923, ч. 2, вып. 4, с. 32

[65] См.: Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 2, с. 124

[66] См.: Руколь Б. М. Письмо Поджио Браччиолини к Леонардо Аретинскому, с. 345

[67] Huyward F. The Inquisition, p. 98

[68] Gill J. Constance et Bale-Florence, p. 87–88

[69] Vooght P. De. L'heresie de Jean Huss. Louvain, 1960, p. 470

[70] Данэм Б. Герои и еретики. Политическая история западной мысли. М., 1967, с. 280

[71] Данэм Б. Герои и еретики… с. 282–283

[72]Цит. по: Fabre J. Les bourreaux de Jeanne d'Arc et la fete national. Paris, 1915, p. 35–36

[73] Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 2, с. 407

[74]См.: Doncoeur P. Paroles et lettres de Jeanne la Pucelle. Paris, 1960, p. 130

[75] Fabre J. Les bourreaux de Jeanne d'Arc… p. 92

[76] Данэм Б. Герои и еретики… с. 293

[77] См.: Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 2, с. 410–411

[78] Les proces de Jeanne la Pucelle. Manuscrit inedit legue par Be-noit XIV a la Biblioteque de PUniversite de Bologne et public Andre Du Bois de la Villerabel. Saint Brieno, 1890, p. 32

[79] La rehabilitation de Jeanne la Pucelle. L'enquete ordonne par Charles VII en 1450 et le Codicille de Gillaume Bouille. Paris, 1956, p. 44–45

[80] См.: Данэм Б. Герои и еретики… с. 293–294

[81] См.: Мишле Ж. Жанна д'Арк. Пг., 1920, с. 160

[82] См.: Мишле Ж. Жанна д'Арк. Пг., 1920, с. 157–158

[83] Цит. по: Райцес В. И. Процесс Жанны д'Арк. М-Л., 1964, с. 123

[84]Цит. по: Grisel R. Presence de Jeanne d'Arc. Paris, 1956, p. 124

[85] Doncoeur P. De la condemnation a la rehabilitation. 1431–1456. Realite et Legende. – Memorial de Jeanne d'Arc 1456–1956. Paris, 1958, p. 41

[86] Fabre J. Les bourreaux de Jeanne d'Arc… p. 10

[87] Ruyssen R. P. France religieuse du XII au XV siecle. Paris 1958 p. 257–258

[88] Hayward F. The Inquisition… p. 101

[89]Цит. по: Fabre J. Les bourreaux de Jeanne d'Arc… p. 50

Читайте также: