Многолетние исследования убедили специалистов в специфике социально-экономических и политических процессов у кочевников (Хазанов 1975; Марков 1976; Масанов 1984; Крадин 1992, 1996; 2000а; 20006 2001а; 20016; 2001в и др.). Признание уникальности номадных образований нашло выражение в особой терминологии, применявшейся для характеристики кочевых социумов. Концепция номадного способа производства (Андрианов, Марков 1990) подчеркивала, что именно в процессе кочевания, в рамках пастбищно-кочевой системы (Таиров 1993) и возникали основные экономические и социальные связи в среде кочевников (биосоциальные структуры по Н.Э. Масанову [1984] или аильная организация по С.Е. Толыбекову [1971]). Экономические основы кочевого скотоводства, определявшиеся такими факторами как характер ландшафта (полупустыня, степь, лесостепь, межгорные долины, высокогорные урочища) и климатическими колебаниями, в целом мало изменялись на протяжении почти трех тысячелетий (Хазанов 1975: 268-270; Крадин 1992: 45-52). Таким образом, базой для формирования централизованных потестарно-политических систем кочевников во всех вариациях, служила не кочевая экономика, скорее обуславливавшая центробежные тенденции (принцип дисперсности - Масанов 1984: 123; 1987; Марков, Масанов 1985; Крадин 1992: 162), а, прежде всего консолидация социума в ходе военных столкновений с соседями, завоеваний и деятельности традиционных или харизматических лидеров (Крадин 1992: 164; 20006: 317-320; Скрынникова 1997: 66, 100-112,116-122,125,149-184).

Важнейшей задачей современной номадистики остается разработка типологии потестарно- политических систем кочевников. �сследования в этом направлении особенно интенсивно велись в последнее десятилетие. Теперь очевидно, что ведущей тенденцией в оценке политических образований древних и средневековых кочевников в 1990-е гг. было стремление определить их как составные или суперсложные вождеста (Крадин 1992: 143-166; 2000а; 20006: 328- 332; 2000в: 91; Крадин 2001а: 125-128; 20016: 382-385; Трепавлов, 1993, 2000; Скрынникова, 1997: 30, 48-49, 2000; Марей, 2000). Тем самым активно использовались дефиниции, разработанные на историческом материале земледельческих обществ, т.е. по существу возрождался унитарный подход, характерный и для эпохи господства марксизма, и для периода активного обсуждения идеи раннеклассового общества (1970-1980-е гг.). Ведь определяя кочевую политарную систему как "феодальную", "раннеклассовую" / "раннегосударственную" или как "вождество", исследователи фактически отождествляют их с политическими системами земледельческих народов. Ошибочность таких параллелей тем более очевидна, если учесть, что довольно часто под вождеством понимают не только определенный тип управленческих структур, но и особый вид общественной организации, предшествующей раннеклассовым социумам (Дьяконов 1994: 19; Крадин 1995: 11). Представляется, что более перспективным было бы попытаться сформулировать самостоятельные типологические единицы, которые наиболее адекватно отражали бы особенности социально-политического развития номадов. � в этом направлении уже предпринимаются определенные шаги. Так, Н.Н. Крадин предлагает заменить термин "суперсложное вождество" понятием "кочевая империя" (Крадин, 2000в: 91).

С.А. Плетнева была одной из первых, кто применил термин "кочевая империя" в рамках самостоятельно разработанной типологии номадных образований (Плетнева, 1982: 40-72). Однако более удачной и признаваемой специалистами считается типология кочевых империйН.Н. Крадина (1992: 166-178, 20006: 316). Классификационные признаки тех или иных типов империй выявлялись исследователем с учетом как политических структур, так и экономических отношений, социальных связей, доли оседлого населения и т.д. В частности, Н.Н. Крадин предположил, что экономической основой кочевых империй являлся экзополитарный способ производства (1990; 1992: 125-133; 1996: 48). Нам кажется, что вернее рассматривать экзополитарные отношения не как способ производства, а как вид эксплуатации, которые по отношению к главному номадному способу производства выступали как уклад. Последний приобретал огромное значение в кочевых империях (исключая "завоевательные" империи, в которых господствовали характерные для земледельцев формы эксплуатации - Крадин 20006: 316), но производство для номадов могло быть связано только с процессом кочевания.

Под экзополитраной эксплуатацией понимается целый комплекс связей, присущих взаимоотношениям кочевого и оседлого (а иногда и подчиненного кочевого) населения: а) добыча в ходе набегов и войн; б) дань с подвластных земледельческих территорий; в) неэквивалентная торговля на границах; г) дистанционная эксплуатация, которую, по справедливому замечаниюН.Н. Крадина, не стоит путать с данью, так как речь идет о "подарках" и других поставках товаров в степь, по договору, в случае нарушения которого кочевники начинали военные действия (Крадин 1990; 1996: 50, 52-55; 20006: 323-325). Не стоит также забывать о прибыли, которую получала кочевая элита благодаря транзитной торговле, которая политически поддерживалась кочевниками, а экономически осуществлялась, как правило, инородцами, обладающими опытом и организацией для международной торговли (согдийцы у тюрок, арабские и персидские купцы у монголов). В конце концов, и Китай был заинтересован в получении лошадей от кочевников, что заставляло номадов увеличивать долю коневодства в кочевом хозяйстве не только в военных или престижных (скот главное выражение богатства и социального престижа), но и в коммерческих целях. Менее распространена была у номадов другая форма эксплуатации - подневольный труд вывезенных в степь ремесленников и земледельцев, которые размещались в кочевых столицах или особых поселениях (Материалы 1968: 47, 49, 51, 100; 1973: 20, 57, 60, 137, прим. 19; Крадин 1996: 43).

При всей актуальности для любого кочевого общества взаимоотношений с оседлыми народами, было бы неверно отводить внутренним социальным связям у номадов второстепенную роль. Кроме того, в общих рассуждениях часто упускается из виду, что кочевники совершали набеги и завоевывали не только земледельческие районы, а чаще, гораздо чаще, речь шла о подчинении степных территорий с номадным населением. Если простые кочевники не несли иных повинностей кроме военной, то существовала разнообразная система подчинения иноэтничных или чужеродных кочевых групп, кланов и т.д. ("кулы" у тюрков; "унаган богол" у монголов; "кыштымы" у более поздних кочевников). Против соседних номадов приметались грабеж во время набегов, захват скота и пастбищ (хунну вытеснили из Внутренней Монголии дунху и юечжей, сяньбийцы позже заняли земли хунну; монгольская знать поделила половецкие земли в Поволжье и Причерноморье). На зависимых кочевников налагалась всеобщая воинская повинность (весьма характерно в этом отношении мнение китайского хрониста о том, что тюрки, подчинившие телесцев их силами "геройствовали в пустынях севера" - Бичурин 1950: 301) и налог- дань (например: "С тех пор как ухуани были разбиты Маодунем, народ ослабел и всегда подчинялся сюнну, ежегодно поставляя им крупный рогатый скот, лошадей и шкуры овец" [Материалы 1984: 65]; широко известно, что тюрки до восстания 551 г. платили дань жуаньжуаням железом [Бичурин 1950: 228]).

�менно в соотношении кочевой и экзополитарной "экономики", различных форм и методов эксплуатации и стоит искать экономическую основу для классификации номадных образований. Однако необходимо учесть, что в кочевых империях и других объединениях существовала жесткая военно-политическая "надстройка" определяющая, в том числе и характер экономических процессов внутри империи.

Говоря о потестарно-политических институтах у номадов, стоит отметить следующее:

1. важным фактором возникновения централизованных управленческих структур у номадов была необходимость обеспечить покорность зависимых иноэтничных кочевых групп, так как если кочевники и не знали классовой борьбы (Крадин 20006: 332), то им хорошо была известна бор ьба межэтническая.
2. учитывая, что управленческие структуры, стоявшие над традиционными социальными институтами, складывались у кочевников не в результате процесса классообразования, а на базе военной организации (Гумилев 1961; 1993: 61; Марков 1976: 312; Масанов 1984: Марков, Масанов 1985; Кляшторный 1986: 218-219; Крадин 1992: 162-166; 1996: 19-26; 20006: 319), неправомерно использование для характеристики потестарно-политических систем номадных и оседлых обществ одних и тех же понятий.
3. политическая система кочевников, основанная на военной организации, отличалась от по- тестарных и раннегосударственных систем земледельцев. У номадов чиновничий аппарат возникал и осуществлял свою деятельность, как правило, только в военной и судебной сферах (для большинства кочевых народов характерна жестокость наказаний, как правило, любые нарушения военной дисциплины карались смертью). Сбор налогов тоже был тесно связан с военной деятельностью, так как у кочевников существовало не прямое налогообложение, а дань с подчиненных племен и народов, грабеж во время походов, "дары-откупы" со- седей-земледельцев и т.д.
4. признание особого военного характера политических институтов у кочевников позволяет усомниться в утвердившемся среди кочевниковедов мнении о том, что даже самые развитые кочевые социумы оставались на предгосударственном уровне (Гумилев 1993/1967: 63; Хазанов 1975: 123, 127-129; Марков 1976: 308; Масанов 1984: 95-105; Скрынникова 1997: 49; 2000: 347; Крадин 1992: 152, 180). Не случайно в последнее время высказывается точка зрения об особых формах ранней государственности у номадов (Крадин 1992: 160; 1996: 101- 102, 114, 120, 140-142; 20006: 329). Наглядным примером может служить Монгольская империя. По мнению Т.Д. Скрынниковой, отсутствие формализованных институтов власти вне родоплеменной традиции, фиксированного законодательства, налогообложения и органов по сбору налогов, свидетельствовало о предполитическом характер власти в монгольском обществе периода империи (1997: 37-40; 2000: 347). В этой связи стоит отметить, что сложность политической структуры определялась только военными задачами, а в гражданской жизни сохранялся приоритет родственных связей, которые консолидировали общество перед лицом внешней угрозы. Военно-иерархические органы политического управления возвышалась над кланово-линиджными связями и тесно переплетались с ними (Крадин 1996: 106). � если внутренне монгольское общество еще не "доросло" до государства, вследствие чего в понятийной системе преобладали традиционные родственные связи, то с точки зрения организации внешней экспансии, управления покоренными народами и обеспечения экзопо- литарной эксплуатации, наличествовали все внешние признаки ксенократической государственности (Крадин 1996: 140-142; 20006: 329). К тому же включение в государственную структуру традиционных родоплеменных институтов и "должностных лиц", а также существование совета знати ("хурилтая"), как главного органа управления, характерно и для многих оседлых государств (франкская держава Меровингов, Киевская Русь). Немаловажно и то, что проанализированные исследовательницей сведения "Сокровенного сказания" в основном относятся или ко времени предшествующему периоду возникновения империи, или к начальным этапам ее истории. Однако разве широкое использование в судебной практике единого свода обычно-правовых норм и высказываний Чингис-хана ("Великая Яса"), наличие уникальной для средневековья информационной (ямской) службы, сохранявшая до середины XIII века централизованный характер система обложения подчиненных народов, среди которых проведены переписи населения, существование специального аппарата политического контроля в завоеванных землях за местными лидерами и сбором налогов (даруга, баскаки), четкая военная пирамида, трансконтинентальные мир-экономические связи (торговые пути), - все это не имеет отношение к судьбе Монгольской империи и не говорит о существенных изменениях в ее политической организации? Что касается одного из важнейших признаков государственной власти - узаконенного права на насилие, - то с учетом военного характера потестарных и раннегосударственных систем у номадов право на насилие складывалось в первую очередь не в гражданской сфере, а в военной (за опоздание на сборы, отступление без приказа, дезертирство, за халатное несение караульной службы и т.д.).
5. не стоит преувеличивать значение такого аспекта деятельности главы империи, как раздача подарков, в резульате которой перераспределяется доход от экзополитарной эксплуатации (Крадин 1996: 102; 20006: 321). Во-первых, такой вид деятельности лидера был традиционным для всех потестарных обществ. Во-вторых, "дары" в силу их незначительности (Крадин, 1996: 53) довольно часто распределялись только среди малого круга кочевой аристократии, доход же простых скотоводов составляли не раздачи (они осуществлялись, как правило, в случае голода или эпизоотий - Мунку ев 1970: 386-402), а грабеж во время завоеваний и набегов на соседей (Крадин 1996: 89-90). Поэтому главная функция главы кочевого общества заключалась в организации военного управления и успешных внешнеполитических акций. В ряде случаев подобные организационные мероприятия (например, реформы Чингис-хана, разделившие все население монгольской империи на тумэны, тысячи, сотни) имели оттенок политической, т.е. государственной деятельности. Таким образом, механизмом соединявшим "правительство и племена" была не престижная экономика, как таковая (Крадин, 20006: 321), а военно-иерархическая структура.

В связи с названными особенностями политарных систем номадов нам кажется более перспективным говорить о "кочевой империи" как об одной из форм ранней государственности. Централизация власти и сложность этнической стратификации у номадов прямо пропорциональна размерам контролируемой территории, количеству подчиненных кочевых этносов и наличию / отсутствию в пределах кочевого государства территорий с земледельческим населением, поэтому Первый тюркский каганат и Монгольскую империю, как наиболее обширные и стратифицированные образования номадов можно было бы назвать, например, по аналогии с супереложными вождествами, кочевыми суперимпериями. �менно в данных государствах кочевников письменность служила средством государственной пропаганды, что также свидетельствует о высоком уровне политического развития.

Не стоит исключать и сквозные линии политогенеза, характерные для тех или иных регионов. Так, в Центральной Азии, начиная с хуннского времени и вплоть до распада Монгольской империи, у номадов с некоторыми перерывами функционировала устойчивая система власти, строившаяся на основе иерархии кочевых этносов (Савинов 1979; Кляшторный Савинов 1994). Военное и политическое управление осуществлялось доминирующей этнической элитой, которая формировала как элитарную культуру (хуннскую, тюркскую, монгольскую), так и целый комплекс военных, мировоззренческих и социально-политических стереотипов всей кочевой общности. Элита стремилась объединить кочевников под своей властью, чтобы совершать набеги и вести войны с Китаем, который, в свою очередь, стимулировал центростремительные тенденции в кочевой среде и способствовал активизации борьбы между конкурирующими этносами за доминирование в степи (Крадин 1996: 55-56). Тем самым одной из задач этнополитиче- ской элиты было обеспечение независимости степного ареала. Учитывая соотношение сил (численность населения, материальные ресурсы) номадов и Китая (среднее соотношение от 1 к 30 до 1 к 40 - Крадин 1996: 19), это было возможно только в рамках централизованной имперской структуры.

Экономическое и культурное влияние Китая вело к кризису кочевых элит. Кочевая аристократия, получая в виде подарков и дани китайские товары, культивируя в своей среде китайские обычаи, имея сверхприбыль от контроля за транзитной торговлей шелком, утрачивала единство. В перспективе были междоусобные войны, поражения от китайской армии и восстания подчиненных кочевых народов. Это прекрасно осознавали китайцы. Ханьский евнух Чжанхуан Юэ, перешедший в 174 г. до н.э. на сторону шаньюя Лаошаня, поучал главу хунну:

Численность сюнну не может сравниться с численностью населения одной ханьской области, но они сильны в одежде и пище, в которых не зависят от Хань. Ныне вы, шанъюй, изменяя обычаям, проявляете любовь к ханьским, но если только две десятых ханьских изделий попадут к сюнну, то сюнну признают над собой власть Хань (Материалы 1968: 45).

В начале VII века тюркская знать подкупалась суйским правительством с помощью подарков и угощений на пирах. Китаизация элиты поставила под угрозу само существование Восточнотюркского каганата (Гумилев 1993/1967: 146-147, 165). Попытки кагана Кат�ль-хана восстановить тюркское могущество окончательно потерпели крах в 630 г., когда тюрки были разгромлены танскими и телескими войсками. Последние вскоре провозгласили свой каганат Сеяньто. Созданный в ходе антикитайского восстания Второй тюркский каганат, к 40-м гг. УТЛ в. снова попал под полный контроль Китая. Одновременно внутри каганата сформировалась сильная оппозиция, которую возглавили уйгуры. Совместные усилия мятежников и китайцев привели к падению каганата, а власть в степи перешла к уйгурам.

Скорее всего, и в степи понимали опасность китайского влияния, но привычки, мода, страсть к обогащению кочевой аристократии за счет китайских даров были сильнее. Все это вело к "разложению" кочевой элиты, пренебрегавшей интересами простых кочевников, и к ослаблению организационного начала. В результате понижалась боеспособность, а элита была поглощена внутренними распрями, выражавшимися в острой борьбе за престол, возникновении прокитайской и антикитайской партий, провозглашении нескольких правителей одновременно, например, южный и северный шаньюи у хунну. Еще одно следствие ослабления организационного начала - межэтнические конфликты в кочевой среде (неудовлетворенность аристократии подчиненных народов). В итоге происходила смена элиты и объединение кочевников под эгидой нового этноса. Таким образом, каждый раз ослабевшую элиту сменяла более консолидированная, соблюдавшая чистоту кочевых обычаев этническая группа. При этом многое (земли, система управления и военно-иерархическая структура, административно-территориальное деление, этнический состав зависимых жителей) оставалось неизменным. Старая элита, как правило, уничтожалась, а новая давала название "государству".

Механизм смены элит действовал благодаря влиянию нескольких факторов. Во-первых, в географических нишах существовали подчиненные "старой" элите этнические объединения, которые участвовали в военной и политической жизни кочевых империй, но, сохраняя определенную обособленность, не подвергались воздействию китайской культуры и тем самым не теряли своей монолитности, благодаря господству традиционных родственных связей. Во-вторых, данные этнические объединения имели опыт борьбы против элиты (сяньбийцы в державе хунну, тюрки в жуаньжуаньском каганате, теле и уйгуры в тюркских каганатах, кыргызы в уйгурском каганате и т.д.) и были способны совершить переворот. Борьба с кочевой элитой часто сопровождалась восстанием сразу нескольких подчиненных этносов. В-третьих, определенную роль играл фактор этнической и политической преемственности. Так в 91 г. после поражения от китайцев, часть хунну бежали к сяньбийцам и "... стали называть себя сяньбийцами, и с этого времени началось постепенное усиление сяньбийцев" (Материалы 1984: 71).

Таким образом, история сосуществования китайской цивилизации и "варварской" кочевой периферии говорит о том, что Китай и восточный регион степной Евразии представляли собой единый историко-культурный и географический ареал, в котором взаимодействовали два "противоположных мира" ("мир-империя" и степная "полупериферия" - Крадин, 20006: 318, 326-328; 2001а: 131-137; 20016: 387-389).

Характер взаимоотношений кочевых элит с китайским государством был различен и зависел от конкретных исторических обстоятельств (Крадин 1996: 68). Это могли быть годы "мирного сосуществования" и даже "культурного взаимовлияния" (хунну и Хань в середине II в. до н.э.; тюрки и Тан в конце VI в. и в середине VII в.) или годы жестокой войны на истребление (например, после отказа Таншихая заключить договор о мире, основанный на родстве). Поэтому нам кажется не совсем верным постулировать "синхронность процессов роста и упадка" Китая и номадных образования в Центральной Азии (Крадин 20006: 318). Конечно, становление кочевой периферии как постоянной системы было связано с активным проникновением китайцев в Ор-дос, которые нанесли хунну нескольких поражений. Активная внешняя политика Цинь Ши- хуанди вызвала в степи центростремительные процессы и привело к созданию государства хунну. Хунну после победы над своими соседями - дунху и юечжами смогли установить гегемонию в Центральной Азии. "Все народы, натягивающие лук, оказались объединены в одну семью" (Материалы 1968: 43). В данном случае формирование у кочевников военных и управленческих структур во многом носило характер "ответа" на "вызов" оседлой цивилизации. Однако в дальнейшем корреляция между усилением Китая и образованием в степи имперских структур наблюдалась не часто. Так, две суперимперии - Первый Тюркский каганат и Монгольская держава возникли не в период существования единого государства в Китае, как полагает Н.Н. Крадин (20006: 318), а как раз в момент когда давление на степь отсутствовало. Тюркский каганат возник в 552 г., а к 60-м гг. VI в. тюрки уже дошли до причерноморских степей, в то время как единая империя Суй в Китае оформилась лишь к 589 г. Разрыв в 20-30 лет по историческим меркам весьма солиден. Наоборот, укрепление Суй, а затем и возникновение более мощной Танской империи привело к сравнительно быстрому упадку Первого каганата в 630 г. Схожей была ситуация и с Монгольской империей. На территории Китая к моменту возникновения державы Чингис-хана существовало три государственных образования: Цзинь, Си Ся и Сун. С этой точки зрения вряд ли для какого-то из названных образований государство монголов играло роль периферии. В Китае происходили центробежные процессы и только борьба с монголами их прекратила (не случайно столь продолжительным было противостояние особенно Южного Китая - фактически на протяжение жизни трех поколений). �менно борьба с монгольским владычеством привела к образованию нового централизованного китайского государства во главе с династией Мин.

С учетом вышесказанного, мы предлагаем рабочую типологию потестарно-политических систем кочевников:

1. Кочевые суперимперии (один из видов раннегосударственных образований) с жесткой военно-политической структурой, определявшей также и нормы общественной жизни (нойон, являясь военачальником, осуществлял контроль за распределением пастбищ в улусе, был субъектом не только военной, но и гражданской судебной системы - Владимирцов 1934. 111-113; Скрынникова 1997: 51). Примером может служить Монгольская империя до середины XIII в. (к данному типу относится и Первый Тюркский каганат до распада на Западный и Восточный каганаты). Распад кочевых суперимперий на более локальные образования связан не столько с внутренними конфликтами и борьбой против соседних государств, сколько с невозможностью осуществлять эффективное управление огромной территорией из единого центра и с тяготением отдельных частей империи к разным земледельческим центрам.
2. Кочевые ксенократические империи, имевшие некоторые аналогии с су переложными вож- дествами земледельцев в общественной системе, но в то же время, обладавшие целым рядом признаков раннегосударственных образований в военно-политической сфере. Важной чертой подобных кочевых империй являлась сложная этническая и родоплеменная стратификация (империя Хунну, Жуаньжуаньское ханство, Второй Тюркский, Уйгурский и Кыргызский каганаты).
3. Этнически более или менее монолитные образования номадов весьма близкие по своим характеристикам к различным видам вождеств в соответствии с этапами политической эволюции (каганат Сеяньто, Крымское ханство, Ногайская орда). Считаем весьма важным мнение В.В. Трепавлова о необходимости определиться с классификационными признаками власти в кочевых объединениях (Трепавлов 2000: 356-357). Причем необходимо учесть как функциональные аспекты власти, так и сложность ее структуры, степень централизации, авторитаризм лидера и др. Если исходить только из функционального принципа, то весьма различные по другим параметрам образования могут оцениваться одинаково. Тот же В.В. Трепавлов определяет и Монгольскую империю, и Ногайскую орду как су переложные вождества (1993; 2000), хотя понятно, что они не сопоставимы по сложности структуры управления, степени военно-политической централизации, территориальному охвату. Достаточно указать на тот факт, что ногайские мирзы обладали полной автономностью от ман- гытского бия, которому не подчинялись даже в случае военного конфликта (Трепавлов 2000: 361). В государстве Чингис-хана с его жесткой военной дисциплиной такое было просто невозможно.
4. Созданные кочевниками образования с высокой долей подчиненного оседлого населения (Западно-тюркский и Хазарский каганаты, Дунайская Болгария в VII в., Западное Ляо, Золотая Орда).
5. Децентрализованные, аморфные, не имевшие единой "политии", но территориально крупные образования с многочисленными традиционными вождями - главами родоплеменных структур (печенежское, половецкое и огузское объединения). Возможно на характер номадных социумов, кочевавших в степной зоне между Волгой и Дунаем, накладывало отпечаток наличие нескольких земледельческих центров - Византии, Киевской Руси, Германской империи, Волжской Булгарии. Поэтому различные этнические сегменты печенежского или половецкого общества являли собой периферию различных земледельческих центров и здесь не могло возникнуть единого политарного образования как в Центральной Азии, где объединившиеся кочевники ("народы натягивающие лук") противостояли "pax Sinica". Что собой представляли отдельные подразделения печенежского или половецкого общества? Характеристика печенежских фем, как вождеств (Марей 2000) представляется конъюнктурной и сомнительной (маловероятно чтобы одна этническая группа членилась на 8 постоянно существовавших (!) вождеств, каждое из которых включало бы всего 5 родов). Печенежские фемы скорее следует рассматривать как сегменты родоплеменной структуры с традиционными лидерами во главе (старейшины родов и племен, военные вожди). Вождества могли возникать у причерноморских кочевников, например, как у половцев союзы орд Боняка и Шарукана (Плетнева 1990: 45-53, 60), но они быстро распадались после смерти вождя или военного поражения
6. Локальные децентрализованные группы с родоплеменной структурой (теле, дунху, черные клобуки).
7. Развитые государства, созданные кочевниками на территории земледельческих центров (завоевательные империи по Н.Н. Крадину - Ляо, Цзинь, Юань, государство Хулагуидов). Следует добавить, что не всегда речь должна идти только об империях (хуннских государств на территории Китая, уйгурские ханства в Восточном Туркестане). Быстротечные процессы ассимиляции и перехода к оседлой жизни превращали большую часть элиты номадов в чиновников и военно-служилую знать, не связанную с процессом кочевания, поэтому в таких государствах практиковались запреты браков между кочевниками и местным населением, а также велись пограничные войны в целях сохранения боеспособности (например, монголы и маньчжуры в Китае).

В данной статье рассматривались два важных аспекта истории кочевников: типология по- тестарно-политических систем номадов и влияние оседлых цивилизаций на политарные процессы у кочевников. Задачу номадистов в исследовании этих проблем мы видим в необходимости систематизации накопленного опыта, выработке единых подходов к терминологии, классификации и характеристике кочевых социумов.

С.А. Васютин

Р�Р· СЃР±РѕСЂРЅРёРєР° «РљРѕС‡РµРІР°СЏ альтернатива социальной революции». Р РђРќ, РњРѕСЃРєРІР°, 2002

Л�ТЕРАТУРА

Андрианов, Б.В., Марков, Г.Е. 1990. Хозяйственно-культурные типы и способы производства Вопросы истории, № 8: 3-15.

Бичурин, Н.Я. (�акинф). 1950. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Т. I. М.- Л.

Владимирцов, Б.Я. 1934. Общественный строй монголов: монгольский кочевой феодализм. Л.

Гумилев, Л.Н. 1961. Орды и племена у древних тюрков и уйгуров. Материалы по отделению этнографии Географического общества СССР- 4.1. Доклады за 1958-1961 гг. Л.: 15-26.

Гумилев, Р›.Рќ. 1993/1967. Древние тюрки. Рњ.: Товарищество "Клышников - Комаров Рё Рљ.”

Дьяконов, �.М. 1994. Пути истории: от древнейшего человека до наших дней. М.

Кляшторный, С.Г. 1986. Основные черты социальной структуры древнетюркских государств Центральной Азии (VI-X вв.). Классы и сословия в докапиттистических обгцествах Азии: проблема социальной мобильности. М.: С.217-228.

Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г. 1994. Степные империи Евразии. СПб.

Крадин, Н.Н. 1990. Экзополитарный способ эксплуатации в обществах номадов. Проблемы исторической интерпретации археологических и этнографических источников Западной Сибири. Томск: 22-24.

Крадин, Н.Н. 1992. Кочевые обгцества (проблемы формационной характеристики). Владивосток.

Крадин, Н.Н. 1995. Вождество: современное состояние и проблемы изучения. Ранние формы политической организации: от первобытности к государственности. Отв. ред. В. А. Попов. М.: 11-59.

Крадин, Н.Н. 1996. �мперия хунну. Владивосток.

Крадин, Н.Н. 2000а. �мперская конфедерация хунну: социальная организация суперсложного вождества. Ранние формы социальной организации Отв. ред. В.А. Попов. СПб: 195-223.

Крадин, Н.Н. 20006. Кочевники, мир-империи и социальная эволюция. Альтернативные пути к цивилизации. Отв. ред. Н.Н. Крадин, А.В. Коротаев и др. М.: 314-336.

Крадин, Н.Н. 2000в. Общественный строй жужаньского каганата. �стория и археология Дальнего Востока: к 70-летию Э.В. Шавкунова. Отв. ред. Н.Н. Крадин и др. Владивосток: 80-94.

Крадин, Н.Н. 2001а. Кочевники в мировом историческом процессе. Философия и общество, №2:108-138.

Крадин, Н.Н. 20016. Кочевничество в современных теориях исторического процесса. Время мира. Альманах. Вып. 2: Структуры истории. Новосибирск: 369-396.

Крадин, Н.Н. 2001 в. Общественный строй кочевников: дискуссии и проблемы. Вопросы истории, № 4: 21-32.

Кычанов, Е.�. 1986. Предисловие. Mongolica. Памяти академика Бориса Яковлевича Влади- мириова, 1884 - 1931. М.: 3-9.

Малов, С.Е. 1951. Памятники древнетюркской письменности. М.-Л.

Малов, С.Е. 1959. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии. М.-Л.

Марей А.В. 2000. Особенности социально-политической организации печенегов. Альтернативные пути к гщвилизагцш. Отв. ред. Н.Н. Крадин, А.В. Коротаев и др. М.: 337-343.

Марков, Г.Е. 1976. Кочевники Азии: Структура хозяйства и обгцественной организации. М.

Марков, Г.Е., Масанов, Н.Э. 1985. Значение относительной концентрации и дисперсности в хозяйственной и общественной организации кочевых народов. Вестник МГУ, Серия 8: �стория, № 4: 86-96.

Масанов, Н.Э. 1984. Проблемы согщалъно-экономической истории Казахстана на рубеже XVIII-XIX вв. Алма-Ата.

Масанов, Н.Э. 1987. Дисперсное состояние - всеобщий закон жизнедеятельности кочевого общества. Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций. Отв. ред. В.М. Массон Алма-Ата: 21-24.

Материалы 1968: Материалы по истории сюнну (по китайским источникам). Предисл., пер. и прим. B.C. Таскина. Вып. 1. М.

Материалы 1974: Материалы по истории сюнну (по китайским источникам). Предисл., пер. и прим. B.C. Таскина. Вып. 2. М.

Материалы 1984: Материалы по истории древних кочевых народов группы дунху. Предисл., пер. и прим. B.C. Таскина. М.

Мункуев, Н.Ц. 1970. Новые материалы о положении монгольских аратов в XIII-XIV вв. Татаро- монголы в Азии и Европе. Отв. ред. C.JT. Тихвинский. М. 382-418.

Плетнева, С. А. 1982. Кочевники средневековья. Поиски исторических закономерностей. М.

Плетнева, С.А. 1990. Половцы. М.

Савинов, Д.Г. 1979. Об этническом аспекте образования раннеклассовых государств Центральной Азии и Южной Сибири в эпоху раннего средневековья. Этногенез и этническая история тюркоязычных народов Сибири и сопредельных территорий. Омск: 41-45.

Скрынникова, Т.Д. 1997. Харизма и власть в эпоху Чингис-хана. М.

Скрынникова, Т.Д. 2000. Монгольское кочевое общество периода империи. Альтернативные пути к цивилизации. Отв. ред. Н.Н. Крадин, А.В. Коротаев и др. М.: 344-355.

Таиров, А.Д. 1993. Пастбищно-кочевая система и исторические судьбы кочевников уралоказахстанских степей в I тыс. до новой эры. Кочевники урало-казахстанских степей: Сборник научных трудов. Екатеринбург: 3-23.

Толыбеков, С.Е. 1971. Кочевое общество казахов в XVII - начале XX веков (Политико- экономический анализ). Алма-Ата.

Трепавлов, В.В. 1993. Государственный строй Монгольской империи XTII в. М.

Трепавлов, В.В. 2000. Бий мангытов, корованный chief: вождества в истории позднесредневековых номадов Западной Европы. Альтернативные пути к гщвилишции. Отв. ред.

Н.Н. Крадин, А.В. Коротаев и др. М. 356-367.

Хазанов, А.М. 1975. Социальная история скифов. Основные проблемы развития древних кочевников евразийских степей. М.