Показать все теги
На рубеже II и I тысячелетий до н.э. в степях появились первые кочевники. Постепенно к середине I тысячелетия до н.э. кочевое скотоводство полностью заменило пастушество. Степи и отчасти лесостепи Европы и Азии почти на три тысячи лет стали колыбелью кочевничества [Грязнов, 1957; Руденко, 1961, с. 10].
Термин “кочевничество” в настоящее время определяется этнографами как такой тип экономики, при котором основным производящим хозяйством является скотоводство с круглогодичным выпасом скота и участие в кочевании вместе со стадами подавляющей части населения. Действительно, это ведущие черты при узкоэкономическом толковании данного типа экономики. Полная характеристика “кочевничества” возможна только при рассмотрении всех особенностей кочевого образа жизни, т.е. не только в экономике и общественных отношениях, но и в политике, быту, материальной культуре идеологии.
Необходимость рассматривать отдельные явления кочевнической жизни комплексно заставляет нас искать какие-то общие для любого кочевнического сообщества закономерности развития, позволяющие не только сравнивать, но и объединять в единые эволюционные ряды или стадиальные группы самые разные народы, существовавшие в степях в различные хронологические эпохи.
Наиболее подробные и многочисленные материалы, освещающие различные аспекты кочевничества, дают нам сочинения средневековых писателей, поэтов, историков и путешественников. В их трудах отчетливо прослеживаются две диаметрально противоположные тенденции в восприятии кочевников. Первую можно назвать “идеализаторской”. Духовное общение кочевников с природой и с животными, особенно с одним из самых красивых и благородных из них - конем, искусство всадничества, развитые до виртуозности военные навыки, обычай побратимства, подчеркнутое уважение к старшим и к памяти предков, суровые степные законы, наказывавшие мучительной смертью за воровство и прелюбодеяние, создавали у многих современников и у многих историков в наши дни приподнято-восторженное отношение к степным “рыцарям”. Это усугублялось еще бросающейся в глаза путешественников личной свободой рядовых всадников. Известно, что даже великие ханы иногда избирались на сходках, в которых принимали участие помимо родовой аристократии простые воины, прославленные в боях.
Авторы второй группы, относившейся крайне критически к кочевничеству, подчеркивали в своих сочинениях действительно мрачные и неприятные стороны степняков: жестокость к врагам, беспощадность к побежденным, грязь и предельная непритязательность в быту, вымогательство подарков (своеобразное взяточничество), чрезмерное, граничащее с низкопоклонством почитание сильных мира сего. Средневековые европейские и переднеазиатские авторы с неприязнью описывали внешний вид тюрко- и монголоязычных кочевников - их поражала часто резко выраженная монголоидность, кажущаяся некрасивой европейцам, иранцам, семитам. Даже пристрастие к коням расценивалось как чудовищное извращение. В древних сочинениях записаны легенды о фантастических полулюдях-полуконях - диких и безобразных кентаврах [Плетнёва, 1982, с. 6, 7].
Однако и “идеализаторы”, и “негативисты” не были равнодушными свидетелями, поэтому их сообщения, как правило, очень ценны для историков. Опираясь на письменные источники, историки в своих обобщениях обычно обращают основное внимание на политическую историю того или иного кочевнического объединения [Голубовский, 1883; Васильевский, 1908; Расовский, 1935-1938; Бернштам, 1951; Гумилев, 1960, 1967; Кумеков, 1972; Новосельцев, 1990, и др.].
Значительно более обширный и информативный материал о кочевниках дают этнографические исследования и наблюдения. Замеченная еще С. П. Толстовым [1934] своеобразная “патриархальная вуаль” из пережитков родового строя, наброшенная на классовые отношения кочевников, сохраняется и в раннем, и в позднем средневековье и доживает почти до нашего времени. Она как бы консервирует многие пережиточные явления в экономике, общественных отношениях, в быту, религии и, тем самым, позволяет уловить и изучить более ранние явления и процессы, протекавшие у кочевников, стоявших на разных ступенях развития общественных отношений.
Ученые, работающие с этнографическими материалами, сосредоточивают свое внимание в основном на внутриполитической жизни орд, на их экономике, быте и культуре [Харузин, 1896; Потанин, 1883; Руденко, 1925; Зеленин, 1936; Кузеев, 1957, и др.].
Археологи и в какой-то мере фольклористы и лингвисты в своих публикациях дают анализ культуры и быта, иногда идеологических представлений и только частично, насколько им позволяют материалы, касаются вопросов экономики, социальных отношений, языка и этноса. Следует отметить, что археологи, получающие при раскопках обычно весьма фрагментированный, однообразный и часто малоинформативный материал, вынуждены, исследуя его, привлекать и осваивать самые разнообразные группы источников: письменные, фольклорные, лингвистические, этнографические, позволяющие с большей или меньшей долей вероятности связать разрозненные археологические факты и получить по возможности близкую к действительности картину.
Наиболее серьезные шаги по систематизации разнообразных проявлений кочевничества сделаны не археологами и не историками, имеющими дело с давно умершими источниками, а этнографами, обладающими достоверным и легко проверяемым материалом, поддающимся изучению и классификации.
Статьи и книги, посвященные социально-экономическим отношениям кочевников, начали появляться в русской историографии уже в 30-х гг. XX в. Спустя 20 лет интерес к этой тематике вспыхнул вновь в связи с дискуссией, посвященной сущности “кочевого феодализма”. Центральной фигурой этой дискуссии стал С. Е. Толыбеков, отвергавший в своих работах существование феодальной собственности на землю у кочевников и предложивший определять их общественные отношения термином “патриархально-феодальные” [Толыбеков, 1971]. Концепция С. Е. Толыбекова неоднократно подвергалась критике. Однако, на мой взгляд, значительно более важное в его работе то, что он первый четко выделил три формы кочевого хозяйства: кочевое, или “таборное”, с отсутствием земледелия и оседлости; полукочевое с постоянными зимниками и частичным заготовлением кормов для молодняка и высокопородных коней; полуоседлое с развитием земледелия и оседлости.
Каждой форме кочевания соответствовали, согласно С. Е. Толыбекову, определенные общественные отношения: первой и второй - аильно-общинные, третьей - классовые. Эта идея С. Е. Толыбекова была развита С. И. Руденко в статье, вышедшей из печати в 1961 г. Он показал стадиальность различных форм кочевания, эволюционный переход одной формы в другую. Исследуя пути зарождения кочевания с эпохи бронзы, он, а вслед за ним и Г. Е. Марков [1973; 1976], проследили переход оседлых скотоводов от пастушества к полукочевому или полуоседлому, затем, в случаях необходимости (изменения политической или экономической обстановки), - к полному (таборному) кочеванию.
Продолжая исследовать причины стадиальности в кочевнических обществах, ряд российских ученых пришли к выводу о возможности процесса, обратного зафиксированному в исследованиях С. И. Руденко, Г. Е. Маркова, а именно: закономерность перехода от таборного кочевания к полукочеванию, пастушеству и земледелию.
В книге, посвященной салтово-маяцкой культуре, т.е. культуре Хазарского каганата, на базе только археологического материала удалось проследить путь кочевников “от кочевий к городам”, постепенно, в течение полутора веков, заселявших обширные степи Донского бассейна и примыкавших к нему менее крупных регионов [Плетнёва, 1967]. Изменения в экономике привели к изменениям в социальных отношениях, к росту могущества Хазарского каганата. Существенно, что те закономерности развития, которые были прослежены на узком отрезке времени в одном из кочевнических государственных образований, можно зафиксировать на археологических материалах других народов и сообществ, кочевавших по европейской степи в эпоху раннего и развитого средневековья [Лащук, 1967, 1968; Федоров-Давыдов, 1973; Гумилев, 1967, и др].
Попытаемся дать краткую характеристику всех трех форм, или стадий, кочевания для того, чтобы в последующем изложении конкретного материала по возможности не возвращаться к обоснованию определенной стадии, на которой находился тот или иной народ (этнос, конгломерат этносов) в рассматриваемый хронологический период [Плетнёва, 1982].
Каждая из трех стадий разделена на пять блоков, охватывающих все основные направления жизнедеятельности кочевнических сообществ. Блоки характеризуются определенными наборами признаков, хорошо выявляющихся благодаря анализу письменных источников, этнографическим и антропологическим наблюдениям. Они дают достаточно ясное представление о своеобразии каждой стадии. Помимо объединения в блоки, признаки, как правило, связаны между собой одной-четырьмя связями, что, в целом, представляет картину единого крепко сложившегося и активно действующего объединения [Плетнёва, 1982, рис, 1-3].
Существенно отметить, что в каждой стадии выделяются два определяющих “социально-политических блока”, как бы “заключающих” стадию. Оба складываются из признаков, характеризующих военное дело и общественный строй, и оба более всех связаны с остальными признаками, что, очевидно, свидетельствует об их ведущей роли в жизни любой сильной военизированной организации.
Указанные модели представляют собой “наглядное пособие” для предложенного текста.
Первая стадия
Рассмотрим начальную (первую) стадию, уже давно условно названную в трудах русских ученых “таборной”. В европейских степях подобный способ кочевого хозяйства появлялся спорадически и обычно длился недолго. Причина кроется, по-видимому, в том, что богатые травой, пронизанные реками степи со сравнительно ровным климатом более подходили для развития двух других стадий: полукочевой и полуоседлой. Азиатские степи не были столь устойчиво благоприятны для существования. Нередко там наступали периоды повторяющихся из года в год засух, тяжелых снежных зим. Многие плодородные участки степей превращались в полупустыни. Необходимы были постоянные перекочевки в поисках травостоя и водопоев. В разные времена и эпохи населению требовалось приобретение новых пастбищ, т.е. захват чужих территорий. Так начиналось “нашествие”. Причины для его возникновения не ограничивались, конечно, климатически-географическими дискомфортными условиями. Громадную роль играли войны с более сильными соседями, которым следовало покоряться или поспешно откочевывать от них на земли слабейших соседей. Кроме того, разрушающе действовали на кочевнические объединения (орды, союзы орд) различные внутриполитические события: гражданские войны, центробежные стремления, борьба за власть и пр.
Как бы там ни было, но обычно совокупность всех неблагоприятных обстоятельств и условий приводила в движение массы ранее спокойно кочующих всадников. Наиболее активная “пассионарная” их часть отправлялась вместе со стадами и семьями на захват новых земель.
Общее направление всех дальних и ближних, больших и малых, ранних и поздних “нашествий” было на Запад - в европейские степи.
На протяжении долгого пути, ведя “таборное” кочевание и сталкиваясь с обитателями занимаемых земель, захватчики присоединяли к своим ордам крупные отряды чуждых воинов или, возможно, целые орды со скотом, женами, стариками, детьми. В результате их количество, несмотря на постоянные боевые стычки, при продвижении не уменьшалось, а даже значительно увеличивалось, как ком снега, на небольшое ядро которого наслаивались пласты разноязыких и разнокультурных этносов. Так, в европейские степи попадал уже не тот первоначально двинувшийся в нашествие народ, а полиэтничное, но мощное образование (союз орд), руководимое обычно сильными и умелыми предводителями (главами орд).
В результате длительного тесного общения и сотрудничества, общих хозяйственных навыков, а значит и быта, политических интересов (в основном по захвату все новых земель и сопутствующим этому грабежам) постепенно начинала складываться новая этническая общность, члены которой, возможно, общались между собой на одном языке, обогащенном новыми словами и понятиями, взятыми из других языков. То же происходило и с культурой. Первичная культура завоевателей почти полностью исчезала. От нее оставались только те особенности, которые касались усовершенствований в военном деле, т.е. то, что делало завоевателей непобедимыми, В новом сообществе общая культура еще не сложилась, она состояла из многих культур и влияний. При сильной разрозненности кочующих подразделений религиозные культы приобрели “частный” характер. Широко распространился культ предков, а обряды, связанные с ним, выполнялись главами семей - семейными жрецами. Жречества как специализированной прослойки, исполнявшей культы, связанные с силами природы, не было, хотя шаманы и всякого рода прорицатели существовали, но не объединялись в единый, всегда влиятельный в любом сообществе массив.
Верховными жрецами у кочевников первой стадии были главы (вожди) орд. Они же руководили не только военными действиями, но и собраниями “старейшин” и народными сходками, что свидетельствует о том, что общественным строем их была военная демократия. Военизированный народ был в постоянной готовности к любым военным действиям: захвату земли и уничтожению у сопротивляющегося народа всего владеющего оружием мужского населения, взятию небольших городов и ультимативных требований откупов и выкупов или просто перегону скота и захвату урожая у разбежавшегося сельского земледельческого населения.
Что же остается археологам от культуры кочевников, находившихся на первой стадии кочевания? У них не было ни постоянных становищ, ни неизбежно возникавших около них родовых кладбищ. Хоронили они своих мертвых, как правило, в крупных насыпях-курганах предыдущих эпох - эпохи бронзы или скифской. Таких курганов по степям было рассыпано тысячи, и возле каждого кратковременного стойбища, и на маршруте перекочевки всегда попадалась подходящая насыпь для сооружения в ней могилы. Такие могилы были недоступны вражеским грабителям,
— найти их в покрытых высокой травой курганах было почти невозможно. Однако для сокрытия погребений богатых и знатных покойников, сопровождавшихся массой дорогих вещей, применялись и более кардинальные приемы. Так, нередко могилы вырывали в открытой степи или даже на дне отведенного в сторону русла реки. После совершения всех необходимых обрядов могилу тщательно засыпали и заравнивали: в степи покрывали дерном и прогоняли неоднократно табуны лошадей, а реку вновь направляли в старое русло. Следует добавить, что всех, кто сооружал эти сложные “усыпальницы”, убивали (иногда несколько тысяч рабов-военнопленных). В будущем, может быть, космическая съемка поможет археологам открыть эти замечательные ламятники.
Только в конце первой стадии кочевники начинали сооружать над могилами курганы, оградки и пр., поскольку с освоением земель у них появлялась возможность как-то охранять своих умерших родичей. К сожалению, это им редко удавалось, - обычно одиночные захоронения в курганах достаются археологам в разграбленном виде.
Материалы из впускных, а иногда и под курганных могил дают археологам возможность отметить, во-первых, разнообрядность (а значит, и разноэтничность) погребальных комплексов и, во-вторых, характерное для периода военной демократии экономическое равенство погребенных воинов. Могилы вождей и ханов до нас не дошли, поэтому мы не можем сравнивать их с вещевыми комплексами из могил воинов, похороненных по общим для того времени канонам.
Поскольку открываемые могилы бывают чаще всего разграбленными, скелеты погребенных сохраняются плохо и только в исключительных случаях в руки археологов попадает антропологический материал. Однако даже разрозненные и единичные находки дают нам некоторое представление об этносе, половой принадлежности умерших и о предметах, ритуально сопровождавших их.
Значительно большее количество материалов археологи получают при исследовании кочевнических памятников, оставшихся от второй стадии кочевания. Период “нашествия” затухал медленно. После захвата пастбищ, “относительного урегулирования” отношений с завоеванными народами и сильными соседними государствами кочевники-скотоводы начинали активно осваивать занятые ими территории. Наступил период, который условно можно называть “периодом обретения родины”.
Вторая стадия
Вторая стадия отличается от первой прежде всего ограничением территории кочевания для каждой орды или рода (куреня). Распределение кочевий приводило к изменению состава стада. Если на первой стадии стада состояли из лошадей и овец (средств передвижения и пищи), то во второй - пополнились крупным рогатым скотом, верблюдами, а также разведением высокопородных коней, требующих специальных знаний и ухода.
Размеры кочевых участков зависели от величины кочевой группы, владевшей ими. Сначала участки были большими, на них кочевали крупные кровнородственные коллективы - “курени”.
По мнению В. Я. Владимирцова [1934, с. 36-37], формирование куреней типично для периода разложения родоплеменного строя, т.е. еще в рамках военной демократии. Однако возникавшее внутри куреней неравенство экономических отношений, обнищание одних входивших в курень семей - “аилов” и накопление богатств в других аилах приводили к распаду куреней, к выделению из них богатых семей, захватывающих лучшие кочевые маршруты, на которых паслись громадные (в тысячи голов) стада. Бедняки постепенно переходили в разряд простых пастухов, служивших в богатых семьях - аилах. На определенных маршрутах появились и стационарные стойбища: зимники и летники. Следует отметить, что беднейшая часть населения, а также пленные (домашние рабы) нередко на лето оставались в “зимниках” и начинали заниматься на окрестных землях земледелием, а также запасать сено для некоторых видов и пород скота.
Богатая часть населения - родовая аристократия, занимая ведущее положение, прикрывала свои тенденции к захвату власти своеобразной “вуалью патриархальности”. Наиболее богатые аристократы становились во главе крупных объединений, причем по древней традиции “выбирались” на сходках, правда, уже не общенародных, а аристократических. Выбранные вожди-ханы выполняли функции верховных жрецов. Таким образом, возникали новые объединения, состоящие из самостоятельных аилов (кошей), которые можно называть ордой.
Каждая орда, судя по данным русских летописей и других источников, не превышала 40 ООО человек, из которых примерно пятую часть составляли воины (8000). На любые военные действия такие объединения были готовы всегда.
Но изменился характер военных действий. На первой стадии, как мы знаем, в поход шел весь народ со всем имуществом и стадами, на второй - в поход отправлялись только воины. Правда, большой обоз, часть стада (для питания в пути) создавали впечатление, что кочевники двигались всей массой, но на самом деле ни женщины, ни дети, ни старики не принимали участия в военных предприятиях. Это были уже не нашествия, а набеги, ставящие целью грабеж и угон пленных для получения выкупов или продажи их на восточных рынках.
Набеги не всегда были удачными, кончаясь полным разгромом, что, естественно, освобождало дорогу в степь. В таких случаях попавшие на пути кочевья грабились, людей в них также захватывали в плен, стада угоняли.
Чем больше локализовались места постоянных кочевий, тем легче было ответить ударом за удар целенаправленно по той орде, которая организовала набег на соседнее пограничное государство или княжество.
Нередко грабежи и угоны скота практиковались и в кочевнической среде, т.е. набег аилом или даже ордой организовывался на другой, возможно, менее сильный аил. Этот обычай баранты (барамты) прослеживался этнографами у кочевников вплоть до конца XIX в.
Неудачные набеги, внутренние стычки не способствовали стабилизации ни экономики, ни общественных отношений. Появлялась необходимость создания какой-то крупной, стоявшей над ордами организации, объединяющей их, регулирующей внутренние и внешние отношения. Так появились в степях “союзы орд” - зародыши будущих государств или “объединения государственного типа”. В них не было ни регулярных армий (только ополчения), ни администрации, ни податной системы. Однако именно на этой стадии начинают активно формироваться единая культура, единое мировоззрение (религия), единый язык. Создавались предпосылки к сложению в степях этнических общностей - прообразов будущих народов. Четких “административных” границ у этих объединений, достигавших иногда громадных размеров, не было. Но значительные воинские силы и энергичные умные руководители - ханы делали их могущественными и нередко в своих сочинениях современники именовали такие объединения (по существу, просто союзы орд) “империями”.
Остановимся на краткой характеристике археологических материалов, которые мы можем обнаружить от кочевников второй стадии.
Выше мы уже говорили, что на территории куреней и аилов были постоянные зимовки и летовки. Вдоль маршрутов перекочевок также возникали на определенных, особенно удобных местах постоянные стойбища. На них, несмотря на часто прерываемую “обитаемость”, остаются на поверхности какие-то “следы пребывания”: обломки разбитой посуды, разбитые кости съеденных животных, различные мелкие потерянные вещи (ножики, наконечники стрел, пряслица, а изредка даже перстенек, бусина или серьга). От наземных легких юрт никаких остатков не сохраняется. Если в конце второй стадии стойбище начинало превращаться в полуоседлое поселение, т.е. часть населения на нем жила уже круглый год, то на поверхности мог накапливаться культурный слой, находок в котором было, конечно, больше, хотя они обычно столь же маловыразительны. Жилища на таких “поселениях” сооружались более фундаментально, и их следы археолог может обнаружить при раскопках.
Кроме того, рядом с зимниками возникали стационарные могильники. Часто они бывали бескурганными, но в более позднее время (период развитого средневековья) над погребениями, как правило, насыпались земляные или смешанные из земли и камня небольшие курганы.
Тот факт, что могильники располагались именно у зимников, подтверждается сезонной зимней ориентировкой захороненных, а именно - все, долженствующие быть уложенными в могилы головами на запад, на самом деле ориентированы головами на зимний заход солнца, т.е. на юго-запад. Поскольку языческие погребения, как правило, сопровождались более или менее обильным или даже богатым инвентарем, раскопки могильников дают довольно существенный материал для исследования как материальной, так и духовной культуры.
Необходимо подчеркнуть, что археологические источники по выявлению второй стадии кочевания должны привлекаться и интерпретироваться очень осторожно, обязательно с привлечением сохранившихся письменных свидетельств, поскольку стационарные кладбища, святилища и даже сезонные стойбища с почти отсутствовавшим культурным слоем могли быть и у населения, переходящего или уже перешедшего к третьей стадии кочевания.
Третья стадия
Третья стадия кочевания по существу уже не является кочевнической в полном смысле этого понятия. Она характеризуется оседло-земледельческим укладом с сохранением развитого скотоводческого хозяйства (полукочевого-полупастушеского). Пожалуй, от первых двух стадий здесь сохранились только яркие черты военизированной “всаднической” культуры: облавные охоты, склонность к грабительским набегам на соседнее пограничье, некоторые обряды и обычаи. Таким образом, наиболее существенными для третьей стадии признаками явились возникновение оседлых поселений, иногда перераставших в города, деятельное включение в жизнь захваченных земель и городов. Не только в городах, но и на рядовых поселениях развивались разнообразные ремесла, особенно гончарное, железоплавильное и кузнечное; в них изготовлялись великолепная посуда, орудия труда и прекрасное оружие. В городах, под надежной защитой власти, работали ювелиры различных специальностей и профессиональных уровней. Все это создавало условия для интенсификации торговли как внутренней, так и внешней, а значит для развития экономики и государственности.
Богатая аристократия стремилась к отделению своих жилищ от рядового населения; для этого они ограждали участки земли (обычно на высоких береговых холмах). Так возникли своеобразные замки. Обычно владельцы проводили в них зиму, а летом откочевывали из замка в степь. Около замков группировались поселения, образуя как бы гнезда. Если замок стоял на удачном месте (при скрещении торговых путей), то гнездо в целом постепенно перерастало в степной город. Таков был путь “от кочевий к городам”.
Высокоразвитая экономика, общественные отношения, культура, естественно, могли существовать только в рамках государств. В письменных источниках эти степные государства именовали “каганатами”.
Изучение замков, городов, поселений, могильников этой стадии дает нам обширный материал для исследования быта, культуры, духовности, мастерства ремесленников, торговых связей с богатыми цивилизованными странами того времени. К сожалению, “поселенческие” материалы с небольшим культурным слоем и городские с массивной толщей слоя дают очень, на первый взгляд, скудный материал: это по-преж- нему, как и на памятниках второй стадии, обломки керамической посуды и редкие следы других ремесленных или привозных изделий.
Однако раскопки позволяют судить о приемах домостроительства, о бытовых особенностях жизнедеятельности населения исследуемого памятника и, что особенно важно, об архитектурных навыках и знаниях мастеров, возводивших крепостные стены и храмы. В целом, информативность материалов кочевнических городов и поселений столь же обширна и разнообразна, что и сведения, получаемые археологами при раскопках поселений обычных оседлых земледельцев.
Другое дело раскопки могильников. В эпоху средневековья подавляющее большинство земледельцев приняли одну из мировых религий: христианство или мусульманство, и погребения их, согласно канону, совершались без сопровождающего инвентаря. Может быть, только в первые десятилетия принятия новой религии люди еще придерживались древних обычаев, укладывая с мертвым хотя бы самые необходимые или дорогие вещи.
Кочевники Восточной Европы вплоть до монгол о-татарского завоевания придерживались в массе своей древнего погребального обряда, в котором, помимо нередко богатого сопровождающего набора, помещали, в зависимости от принятого обычая, убитого коня или его “чучело”, от которого в могиле оставалась взнузданная голова, отчлененные по первый или второй сустав ноги и шкура. Обычай этот - одно из очевидных проявлений “всадничества”, сохранявшегося даже у людей, перешедших к оседлости и земледелию: конь необходим был человеку и на том свете не только как средство передвижения, но и как проводник и друг.
Кочевнические могильники, как отмечалось, были сосредоточены вокруг населенных пунктов, но не всегда в непосредственной близости от них; в степях попадались и одиночные кочевнические курганы.
Очевидно, что переход к земледелию, а иногда и смена религии, не мешали бывшим кочевникам оставаться лихими всадниками, готовыми в любое время перейти к кочевничеству, войнам и набегам.
Закономерности, более или менее четко прослеживаемые в кочевнических обществах, позволяют нам сравнивать все три стадии друг с другом:
во-первых, заметно, по сравнению с первой стадией, увеличилось количество определяющих признаков во второй и еще более - в третьей стадиях, что означает, очевидно, развитие всех направлений жизнедеятельности кочевнических, а вернее, степных сообществ и даже их археологическое отражение;
во-вторых, значительно изменились формы, т.е. реальное выражение ряда признаков каждого направления (блока);
в-третьих, увеличилось количество связей признаков друг с другом, что свидетельствует о постепенном усилении и трансформации кочевнических сообществ.
В дальнейшем изложении мы рассмотрим кочевнические материалы не в последовательной сменяемости стадий, а хронологически, т.е. в соответствии с требованиями археологии, но при этом попытаемся учитывать определенную стадию, в которой обитал тот или иной народ (этнос, сообщество) в определенный хронологический период.
Плетнёва. С. А.
Из книги «Кочевники южнорусских степей в эпоху средневековья (IV-XIII века)»
