Показать все теги
Очевидно, никто не станет спорить, что проблемы голода, смертности и заболеваемости являются важнейшими при изучении блокады Ленинграда в годы войны. И, тем не менее, проблема заболеваемости остается до сих пор мало известной даже специалистам по истории обороны Ленинграда. Конечно, каждый из нас имеет определенное представление об алиментарной дистрофии, значительно меньше о развитии других заболеваний в условиях длительного голода. Но есть болезни, о которых известно особенно мало. К их числу относятся психические заболевания. Между тем, именно в этой области кроются ответы на ряд вопросов, которые интересуют историков в настоящее время. Поэтому будут целесообразно, хотя бы коротко, рассказать о материалах, хранящихся в архивах.
Интересные наблюдения в период блокады и сразу после нее сделаны рядом ленинградских психиатров, работы которых отложились в фонде Государственного научно-исследовательского психоневрологического института им. В. М. Бехтерева. Январем 1943 г. датирована рукопись Б. Е. Максимова «Некоторые наблюдения над течением депрессивных состояний в условиях осажденного города». Автор с мая по декабрь 1942 г. включительно наблюдал за больными в депрессивном состоянии, так как считал, что «состояния эти по своему содержанию и симптоматике в наибольшей мере соответствуют характеру вероятных психических реакций на создавшуюся в Ленинграде обстановку», а также из-за возможности этой группы «дифференцировать материал на основные деления по признаку генезиса заболевания: эндо- и экзогении и органические психозы».1
Психотравматизирующие факторы (которые Максимов называл «вредностями») он свел в семь основных групп:
- Окружение города противником и прекращение нормальных связей со страной.
- Чрезмерная близость врага от города, что усиливало ощущение непосредственной военной опасности.
- Быстрота, с которой огромный город без всякой психологической подготовки оказался в блокаде. Огромный мирный город с высокоразвитой муниципальной культурой и сооружениями, многообразными историческими, художественными и научными ценностями в «почти неуловимо короткое время» превратился в город-фронт, что было совершенно чуждо сугубо мирной психологии большинства городского населения.
- В этих условиях особенно тяжело действовали на людей неожиданно начавшиеся бомбардировки и артиллерийские обстрелы, сопровождавшиеся истреблением и «изуродованием» мирных горожан и детей.
- Быстрый выход из строя культурно-просветительных и коммунально-бытовых учреждений, в течение десятилетий нормально обслуживавших население.
- Разнообразные провокационные слухи, распускаемые диверсантами и шпионами, рассчитанные на создание панических настроений.
- Исключительные по тяжести переживания, связанные с хроническим недоеданием, массовым вымиранием населения, незабываемые в их трагической насыщенности картины неубранных на улицах трупов, штабеля их в моргах, мумиеобразные тела покойников, влекомых на саночках шатающимися от слабости людьми.
Только эти — самые основные, общие воздействия на психику и нервную систему населения (в ряде случаев сложные комбинации указанных факторов) должны были привести к исключительно тяжелым последствиям, к массовой психотравматизации населения города и, соответственно, к массовым психическим заболеваниям среди населения.
Но этого не произошло, так как перечисленным отрицательным факторам противодействовали положительные силы и эмоции. Автор статьи указывает три группы факторов противодействия. Особенно интересна и актуальна в современных условиях первая из названных им «сила противодействия». Главную ее часть стоит привести полностью: «1. Чрезвычайные, стихийного порядка, бедствия и испытания, выпавшие на долю большого общественного объединения человеческого коллектива, если они по сути своей и социальной природе несправедливы, способны вызвать к действию в сознании человека такие механизмы и контрсилы, которые не только с успехом выстаивают против этих “вредностей”, но и вырабатывают с течением времени особую устойчивость, эндемически иммунизирующую целые общественные группы и коллективы».2
Как видим, в данном случае Б. Е. Максимов выступает не только как врач-психиатр, но как психолог и философ. Он справедливо считал, что именно уверенность людей в своей правоте порождала «пафос героики, несокрушимый энтузиазм, рожденный из глубокого и искреннего убеждения каждого ленинградца в [неизбежности] конечной победы, грядущем и уже близком торжестве идей и истин международной справедливости». Он высказал предположение, что зимой 1941/42 гг. уехали или погибли от голода психологически более слабые, неустойчивые. В результате такого своеобразного «отсева» к середине 1942 г. в Ленинграде остались «наиболее убежденные» в своей правоте люди, а потому и наиболее твердые в противостоянии тем вредностям, которыми была насыщена обстановка осажденного города. Первый тезис автора завершается окончательно сформулированным выводом: «Такое состояние духа, которое характеризуется верой в справедливость и конечное торжество ведущей идеи, — есть фактор огромного психофизического содержания и значения, способный поддерживать в состоянии высокого тонуса и жизнедеятельности всю нервно-психическую организацию как отдельного человека, так и целого общественного коллектива».3
- Ко второй группе положительных факторов Б. Е. Максимов относит единство интересов людей различных национальностей. Он считает, что отдельные национальные особенности и слабости характеров сглаживаются, нивелируются и укрепляются в многонациональном объединении, сцементированном единой жизненно важной целью. Поэтому «стоящие плечом к плечу на <...> обороне Ленинграда украинец, таджик, великоросс, бурят, грузин, казах и армянин, — представляют из себя действительно стальную когорту, способную противостоять вражескому натиску любой силы».4
Б. Е. Максимов проанализировал 95 историй болезни в двух больницах (им. Скворцова-Степанова и 2-й Психиатрической). 9,5 % из них завершились смертельным исходом, 59 % оказались излечимыми.5 Такой высокий процент благоприятного исхода объясняется тем, что в условиях блокады города нормальная система госпитализации душевнобольных была нарушена, прекратил работу психоприемник, в фильтре которого с 1938 г. оставалась вся группа быстро разрешающихся психотических реакций и вспышек. В значительной мере оказался парализованным и фильтр Скорой психиатрической и внеболь- ничной помощи. Поток всех больных, которые ранее не доходили до больниц, теперь сразу попадал в психиатрические стационары, существенно изменив в них состав больных.
Этим автор и объясняет тот факт, что наблюдавшиеся случаи депрессивных состояний дали сравнительно высокий процент доброкачественных исходов. Число смертельных случаев в отделении больницы им. Скворцова-Степанова, где велись наблюдения, Максимов считает относительно незначительным, так как в целом по больнице оно было больше. Многие больные поступали в январе-феврале в тяжелейшем состоянии полного физического истощения и погибали в первые дни пребывания в больнице. В целом за 1942 г. смертность в больнице по докладу врача Лукиной составляла до 50 %.6
Что касается вопроса общего числа депрессивных состояний, то автор писал, что нет достаточных оснований считать, что «число депрессивных состояний в этиологии или патогенезе которых имели место реактивные моменты, в условиях блокады города значительно увеличилось».7 Ниже он оговаривается, что не может судить об общей картине психических заболеваний, так как для этого нет необходимой общегородской статистики, но все же считает, что «блокада увеличила число и главное остроту психических заболеваний».8
Интересна систематизация Б. Е. Максимовым рассмотренных им случаев по причинам болезни. Первое место среди них занимали психозы, вызванные нарушением глубокого обмена — 48 %;
- психогения — 30 %;
- маниакально-депрессивный психоз — 6 %;
- инволюционные психозы — 4 %;
- психозы при склерозе мозговых сосудов — 3 %;
VI—VII. интоксикации и инфекционные психозы — по 2 %;
VIII. сифилис мозга — 1 %.
Как видим, подавляющее большинство психических заболеваний возникало на основе специфических блокадных условий.
Изучая больных с точки зрения «тематической связи» их высказываний и поведения с условиями голодной блокады, автор рукописи констатирует наличие этой связи в 62 % случаев, в 38 % случаев установить ее не удалось.9 Тематическая связанность достаточно часто сказывалась и в мучительных для больных воспоминаниях о судьбе семьи, близких, потере имущества, жилья, о перенесенных воздушных бомбардировках и артиллерийских обстрелах и т. п. Однако чувство страха, по впечатлению Б. Е. Максимова, «не играло в высказываниях больных и в их представлениях о грядущих событиях доминирующей роли».10
Автор работы разделил обследованных больных по характеру их беспокойства и агрессивности на шесть групп. Первые пять групп включили в себя больных с разной степенью суицидных (1—3 группы — 48 %) и гомоцидных (4—5 группы — 15 %) наклонностей. В шестую группу вошли «социально беспомощные» (37 %).11 Опыт 1920—1922 гг. показал, что голод резко снижает явления психомоторного возбуждения. Поэтому автор приходит к выводу, что в условиях блокады Ленинграда голод не был главной причиной психической возбужденности больных. Он считал, что характер и степень внутренней тревоги и напряжения больных так велики, что именно они «в значительном числе случаев приводят к высшим аффективным разрядкам по типу беспокойства и агрессивности.12 Все эти факты, подсчеты и рассуждения, судя по всему, важны для Б. Е. Максимова, так как служат ему аргументами в дискуссии с какими-то неназванными оппонентами, видевшими в поведении ленинградцев «синдром эмоционального паралича», «апатичного расслабления» и «отупения бойцов». В конце статьи автор ее доказывает, что ослабления реактивной способности нервной системы в массе населения Ленинграда не было. Защитники города и его население терпеливо переносили трудности, мужественно и упорно боролись с врагом за свой город.
Шире берет проблему профессор В. Н. Мясищев. В работе «Психические нарушения при алиментарной дистрофии в условиях блокады»13 он сделал попытку в более обобщенной форме установить связь между алиментарным истощением и психическими расстройствами голодающих. С первых же строк он оговаривается, что психические расстройства, возникающие вследствие голода и алиментарного истощения, усиливаются и «приобретают особенную значимость и яркую форму в условиях военного времени». Он считает статистически обоснованным, доказанным, что число заболевших психическими расстройствами на почве голода крайне незначительно к общему числу истощенных людей, но без выраженных нарушений психического характера.14 Общий характер изменяющихся условий осады влияет на заболеваемость и «<...> картина психических нарушений, связанных с истощением в процессе блокады, [так же] меняется». «Поэтому не только с патолого-анатомической и терапевтической, но и с психической позиции можно установить известные стадии в возникновении и течении заболеваний».15
По его наблюдениям, в начале блокады несколько возросло число реактивных состояний; с октября 1941 г. появляются астенические состояния с вялостью или раздражительностью, которые «представляли как бы сочетание фактов психического напряжения и недостатка питания». С января 1942 г. нарастает количественно «психоз истощения», а с весны обнаруживаются и присоединяются к истощению поли-гиповитаминозы. С начала лета начинаются случаи острых отравлений дикорастущими травами, кореньями, грибами и т. п.
К концу лета 1942 г. внешние соматические симптомы истощения утрачивают массовый характер, но психические нарушения дистрофического характера еще выражены. Затем «психозы истощения» идут на спад, но психозы, вызванные авитаминозами, особенно пе- лагрой, продолжают занимать заметное место. С конца 1943 г. у населения обнаруживается массовая гипертония и чрезмерная полнота, особенно у женщин, как фаза восстановления после дистрофии. Гипертония и связанные с нею психические расстройства встречаются и в 1944 г. Именно в 1944 г. обнаруживаются своеобразные психические расстройства, которые автор определяет как последствия блокады.16 Динамику психических заболеваний блокадного периода в ее зависимости от событий, относительной роли отдельных факторов, сезонных колебаний и связанных с ними изменений питания и витаминного баланса В. Н. Мясищев подтверждает таблицей поквартальных поступлений больных в ленинградские психиатрические больницы в 1942—1944 гг.
Считая, что соматическая картина клиники алиментарной дистрофии уже достаточно подробно описана, автор сразу переходит к установлению связи между истощением и психическими заболеваниями: «Нарушение обмена и состояния деятельности эндокринных органов связаны с поражением нервной системы, вначале имеющим динамический, а в дальнейшем приобретающим органический характер».17 Динамику заболеваний В. Н. Мясищев делит на несколько стадий, которые рассматривает подробно. Он приходит к выводу, что связь между физическим истощением организма и психическими расстройствами может быть различной. Наиболее очевидны около шести причин: 1. недоедание, голод; 2. психические травмы; 3. нарушение сна, чрезмерное мышечное перенапряжение (ходьба, производство); 4. температурный фактор (холод); 5. военные, производственные и бытовые травмы; 6. санитарно-гигиенические условия жизни (инфекции).18 Все они так или иначе влияют на состояние организма. «Резкое изменение органов, особенно желудочно-кишечного тракта, печени, сердца, желез внутренней секреции — половых, поджелудочной, щитовидной, надпочечников и пр. — является источником ненормальной деятельности и морфологических изменений мозга».19
Но прямой связи между степенью алиментарного истощения и психическими заболеваниями нет. «Не степень истощения, а какие- то качественные особенности физико-химической и биохимической среды организма и реакции на них мозга сопровождаются психическими нарушениями. Гистопатологических особенностей, отличающих психическую группу, пока не удалось установить».20 Поэтому В. Н. Мясищев делает вывод общего характера: «<...> психические расстройства при истощении по своей патологической природе представляют своеобразные состояния реакции измененного дистрофической энцефалопатией мозга на множественные биологические вредности, воздействующие на организм, на жизненные потрясения и трудности, возникающие перед человеком».21
По наблюдениям автора статьи, короткие периоды голодания проходят без каких-либо последствий, затяжные — дают более сложные прогнозы. Дольше всего остаются астенические состояния, недостаточность памяти и расстройство чувствительности. «Рецидивирующие декомпенсации представляют поздние следствия истощения и гиповитаминоза».22
Для лечения этих форм психических заболеваний В. Н. Мясищев рекомендовал прежде всего ликвидацию истощения и его последствий. При этом он отмечал, что большую роль в преодолении болезни играет психическая активность и «посильно деятельное состояние». «Опыт блокады показал, — пишет он, — подобно замерзающим или отравленным морфием лица, поддавшиеся влечению к покою, гибли». Поэтому «в режиме помимо общих мероприятий, важно предусмотреть необходимость настойчивой активизации больного и обязательного включения по мере восстановления его сил в работу, от которой и он стремится, и его часто склонны освобождать по мотивам истощения».23 Признает он и благотворное действие лечебной физкультуры, применяемой в обще-соматическом плане. Но оговаривает необходимость профилактики, которую видит в дифференцированном подходе к больным. Вялых следует стимулировать, а легко возбудимых ограничивать, избегая лишних затрат физической энергии, обеспечивая им отдых, но «не бездеятельность».
Следует отметить, что в данном случае вывод врача-профессио- нала полностью совпадает с бытовым опытом блокадников, в воспоминаниях которых мы постоянно находим указанное наблюдение — те, кто опускался, кто переставал бороться, гибли в первую очередь.
По близкому кругу вопросов, но на других материалах, подготовила свой доклад врач Тупицына (инициалы не указаны) «Динамика психозов за период блокады Ленинграда» (1943 г.). Она вела свои наблюдения в одном из отделений больницы им. Белинского с осени
1941 до начала 1943 г. Тупицына ознакомилась с материалами 651 истории болезней людей, страдавших помимо психоза «соматическим истощением». В 241 случае в анамнезе не было никакого патологического наследственного или приобретенного отягощения ни психического, ни физического. Этот материал и был проанализирован с целью найти ответы на три основных вопроса:
- Имеем ли мы в условиях войны и блокады те же формы психозов, что и в мирное время?
- Как отразился голод и алиментарное истощение на клинической картине психозов?
- Какие вообще формы психозов мы наблюдаем в нашем отделении больницы?
Далее в докладе дается динамика психических заболеваний, периоды которой близки к тому, что описано в статье В. Н. Мясищева, но автор доклада считает, что «динамика душевной заболеваемости за взятый период поражает своим своеобразием и волнообразным течением психо-дистрофических расстройств».24
Не будем подробно излагать авторскую периодизацию заболеваний блокадного времени, но отметим наблюдения врача Тупицы- ной: «С ноября 1841 г., когда питание населения резко снизилось, изменился клинический вид психозов и поведение больных как уже находившихся <...> в больнице, так и вновь поступивших: исчезают большие эндогенные психозы, а больные, страдавшие таковыми, умирают, и поступлений с этими психозами в больницу, как вновь заболевших, мы не видим и не наблюдаем».25 Клиническая картина заболеваний не укладывалась в общепризнанные формы психозов, что вынуждало врачей предполагать и искать специфический психоз, вызванный алиментарной дистрофией. Одновременно бросалась в глаза однотипность форм душевных расстройств, что нашло свое отражение в диагнозах на титульных листах историй болезней. Разные лечащие врачи пишут: «психоз истощения», «дистрофический психоз», «психическая вспышка на почве дистрофии, <...> на почве истощения» и т. п. Общепринятого термина еще нет, но медики уже нащупывают общую причину заболевания. Эти наблюдения интересны и в чем-то существенно дополняют соответствующие рассуждения Б. Е. Максимова и В. Н. Мясищева.
Подробно описав шесть указанных форм дистрофических психозов, доктор Тупицына подводит общий итог. «Имея 241 случай больных психозами, — пишет она, — в этиологии которых с несомненностью отмечается алиментарное истощение, приведшее к дистрофии с последующими психическими реакциями, мы видим на первый взгляд разнообразную, в смысле синдромов, клиническую картину, которая при более глубоком анализе позволяет все же находить сходные черты, объединяющие все эти психозы в одну патологическую сущность».26
Врач считала, что картина психических заболеваний по сравнению с мирным временем претерпела значительные изменения, выразившиеся в пяти основных положениях:
- Большие эндогенные психозы сошли на нет и стали редки.
- Возникновение различного клинического вида психозов шло волнами, в зависимости от изменений социально-бытовой и военной обстановки.
- Синдромы психозов были разнообразны, но в наблюдаемых случаях, преобладает аментивный синдром.
- Все психозы с различными синдромами имели между собой кое-что общее, а именно — синдромы так называемой психической слабости, то есть неустойчивость эмоциональной сферы при известном ограничении интеллекта, сопровождающаяся в тяжелых случаях органической микросимптоматикой.
- Появление, в основном, психозов на почве истощения, которые можно назвать дистрофическим психозами или «психозами алиментарного истощения».27
Более узкую тему исследования избрали сотрудницы отделения психоневрозов и пограничных состояний Института им. В. М. Бехтерева Е. К. Яковлева и Н. В. Опарина. В результате наблюдения в период голода 100 больных алиментарной дистрофией (II и III степени) своего отделения они в 1950 г. подготовили доклад «Изменение личности при алиментарной дистрофии».28 Их общие наблюдения не дают ничего нового по сравнению с тем, что уже было написано о голоде в Порт-Артуре (1904 г.), Перемышле (1915 г.), что записано в дневниках исследователей Арктики и Антарктики (Р. Э. Пири, Р. Ф. Скотт). Тем не менее, приводимые ими примеры изменения личности под действием алиментарной дистрофии представляют определенный интерес для изучающих историю блокады Ленинграда. Приведем некоторые из их примеров.
Прошедшая курс лечения женщина (бухгалтер по профессии) писала о себе: «сообразительность у меня стала заметно снижаться, я стала плохо понимать прочитанное, так как мешали мысли об еде. Трудоспособность резко падала, потому что я стала апатичная, безразличная. Будучи раньше живой и общительной, я стала какой-то вялой, замкнутой, неуклюжей. С нарастанием истощения я становилась все хуже, совсем перестала обращать на себя внимание, стала какая-то неряшливая, опустившаяся и всем казалась странной и, видимо, противной».29
Еще более драматично звучит признание 20-летнего больного А., попавшего в отделение с тяжелой формой депрессии: «Я очень любил своего отца, но во время истощения я становился все более безразличным. Тяжелая болезнь, а затем смерть отца не привлекли моего внимания, я не страдал от этого, и когда мать сказала мне о смерти отца, я отвернулся к стене. Так она и похоронила его без меня».30
Интересны наблюдения Е. К. Яковлевой и Н. В. Опариной, подтверждающие значение воспитания в человеке нравственных качеств. Так, больная из хорошей семьи, где в детях с малолетства воспитывали честность и порядочность, моральную чистоту, стремление к самосовершенствованию, «и в условиях жестокого проявления инстинкта самосохранения, когда выступила на сцену угроза жизни — эти установки оказались действенными, и ее самозащитные реакции пошли по линии законных требований; раздражительность больной, как видно, и выявлялась только тогда, когда, как ей казалось, попирались ее законные требования».31 Благодаря ее моральной стойкости, ее удалось довольно быстро вылечить, и уже с небольшим улучшением здоровья она вернулась на работу.
Более очевидно, со своеобразной индивидуальной окраской, изменение личности и поведения в условиях дистрофии проявлялось у больных с невропатическими, психостеническими и другими чертами в прошлом. Яковлева и Опарина наблюдали ряд больных, у которых в период голода ярко обнажались преморбидные эгоистические тенденции их характера и жизненных установок. Особенно сказывалось в этом случае воспитание, заложенное еще в детском возрасте. Больной Г., тридцати лет, инженер, попал в больницу в состоянии дистрофии. Единственный ребенок в семье, избалованный матерью, он привык ни в чем себе не отказывать. В период голода брал последний кусок у жены и своего ребенка, продавал вещи, чтобы купить еду себе одному. Попав в больницу, Г. таскал масло, хлеб, папиросы у соседей по палате. В кражах сознавался, каялся, но удержаться от кражи не мог и даже не мог обещать не делать этого. «Аморальное поведение этого типа больных, — пишут авторы, — шло по типу простого снижения личности, а наступало благодаря снятию непрочно привитых положительных установок в индивидуальном воспитании».32
Все изменения личности, наблюдавшиеся Е. К. Яковлевой и Н. В. Опариной, носили динамический, нестойкий характер и проходили с улучшением соматического состояния. Более устойчивыми были характерологические изменения у больных с невропатическими чертами в прошлом, эгоистическими склонностями, воспитанными с детских лет. Но и их психопатологические особенности становились менее заметными или пропадали, когда больные возвращались к обычному труду.
Общие выводы авторов статьи сводились к четырем положениям:
- Астено-апато-абулический синдром у больных, переживших алиментарное истощение, наблюдался в 58 % случаев. Больные этой группы были вялы, молчаливы, безразличны. Пассивность их проявлялась и в переживании голода. При сильной потребности в еде и внутренней сосредоточенности на ней, у этих больных не было ярко выраженных внешних проявлений голодной доминанты. Пассивное отношение к внешней ситуации приводило «к сновидным переживаниям, часто наполненным образами пищи».
- 28 % больных имели ярко выраженный разлитой ирритатив- ный синдром на том же астеническом фоне. У этих больных наблюдалась раздражительность, поводом для которой служили все стороны их жизни. Отношение к голоду и переживание его были яркими, формирующими все их поведение и подчиняющими себе интеллектуальную и волевую деятельность. Отмечено, что истерические тенденции угасали под влиянием сильного голода, однако истерики в прошлом «были яркими представителями больных с ирритативным синдромом».
- 14 % больных дистрофией составляли больные с изменением личности вследствие заострения преморбидных черт характера. Особенно ярко заострялись психостенические черты личности у некоторых больных с образованием «сверхценных идей». Отношение к голоду у этих больных перерастало патологическую доминанту голодной смерти, сохраняющуюся даже при изменении ситуации в благоприятную сторону. У других это переходило в чувство психического голода, постоянного ненасыщения, на основе которого также возникала сверхценная идея, и у третьих — эгоистические тенденции личности, воспитанные и поддерживаемые домашним окружением до заболевания, в период дистрофии значительно заострялись и перерастали в аморальное поведение больных.
- Наблюдавшиеся изменения личности носили нестойкий характер и проходили с улучшением соматического состояния. Особенно заметно это было у больных первых двух групп. Значительно дольше они держались у больных с характерологическим заострением. Отрицательные изменения личности у них начинали исчезать только после значительного восстановления физического состояния и, главным образом, с момента включения их в нормальную жизнь и работу.33
В последнем тезисе мы снова встречаемся с выводом о пользе активности и «включения в жизнь и работу» для людей, ослабленных голодом и болезнью. Здесь уместно напомнить хотя бы отчет Ленинградского союза советских композиторов о работе в период блокады. Его председатель В. М. Богданов-Березовский, никак не связанный с медициной и не мысливший ее категориями, подводя итог изложенным фактам, писал в отчете: «Наблюдения показали, что примат интеллекта, воля к труду и к творчеству — вот главный фактор, который спасал людей от гибели, ибо ничто так не способствовало развитию дистрофии, как упадок духа, нервная взвинченность, апатия и самозапугивание».34
Возможно, на первый взгляд, покажется странным включение в наш обзор достаточно специфической статьи профессора Н. И. Озе- рецкого «Особенности судебно-психиатрической экспертизы в дни блокады Ленинграда» (1946 г.).35 Тем не менее, некоторые из приведенных им материалов и заключений могут оказаться весьма полезными для расширения наших знаний и понимания особых условий в осажденном городе. Как и упомянутые выше специалисты-психиатры, профессор Н. И. Озерецкий отмечает как положительный фактор моральную стойкость большинства населения города, верившего в справедливость своего дела и неизбежность победы. «Воля к победе, страстное желание отстоять свой город, — пишет он, — были теми благоприятными тонизирующими факторами, которые откладывали свой неизгладимый отпечаток на психике голодных ленинградцев, по своему ее облагораживая».36
Среди многочисленного населения Ленинграда нашелся и небольшой процент лиц, упавших духом, не выдержавших испытаний. По мнению автора статьи, из этой части людей чаще всего и выходили нарушители воинской дисциплины, дезертиры, преступники, предатели и психически больные. С началом блокады задача судебной экспертизы значительно усложнилась. В этот период клиника алиментарной дистрофии еще не была достаточно изучена. Поэтому в судебно-психиатрической практике обратили внимание на встречавшийся все чаще «психопатоподобный» симтомо- комплекс, «до известной степени сближавшийся с изменением личности при эпидемическом энцефалите». Но скоро разобрались в причинах и начали признавать находящихся под следствием больных невменяемыми.
С февраля 1942 г. при судебно-психиатрической экспертизе лиц, совершивших воинские преступления, стала встречаться клиническая картина, сближавшаяся с картиной бери-бери, а также пеллаг- розный симптомокомплекс.37 Указанные наблюдения автора были подробно доложены на заседании Ученого совета Первого медицинского института 26 января 1942 г., а в марте 1943 г. — на конференции врачей Психиатрической больницы им. Скворцова-Степанов и опубликованы в III томе «Трудов ВММА» (Л., 1944). Следовательно нет необходимости их пересказывать.
Но представляют интерес высказывания профессора Озерецкого о гипертонической болезни. Судебно-психиатрической экспертизе пришлось с нею встретиться уже в 1942 г. Первыми, по его сведениям, начало «вспышки» гипертонической болезни обнаружили еще весной
1942 г. окулисты. Затем число заболеваний стало быстро увеличиваться, «достигнув своего максимума летом и осенью 1943 г.». В 1943 г. с проблемой «ленинградской гипертонии» пришлось столкнуться врачам почти всех специальностей.38
Среди лиц, попавших в поле зрения судебно-психиатрических экспертов, оказалось значительное число олигофренов (то есть людей, с детства психически недоразвитых, легко поддающихся уговорам и внушению). В обычное время медики не считали их серьезно больными и опасными для общества. Но в условиях блокады, в условиях города-фронта, благодаря повышенной внушаемости, они по наблюдениям и мнению Н. И. Озерецкого, стали опасны, так как «...в ряде случаев использовались врагом для преступных целей» (для распространения панических слухов и листовок, установления шпионских явок, как ракетчики и т. п.).39 Олигофренов, попавших под следствие, внимательно обследовали врачи-психиатры. «В зависимости от степени интеллектуальной неполноценности, от способности понимать содеянное» решался вопрос о невменяемости подследственного. Больных отправляли в стационары. Но посылка их туда на общих основаниях не достигала цели. Врачи стационаров не считали их серьезными больными, у них было много другой более важной работы и олигофренов очень скоро отправляли домой. Тогда судебные органы стали выносить решения о принудительном лечении такого рода больных и удержании их в стационаре до конца блокады. «В этом была известная специфика города, в условиях которого олигофрены, лишенные надлежащего надзора, становились особенно социально опасными».40
Были и другие случаи обследования врачами-экспертами подследственных, когда они подозревались в симуляции душевных заболеваний. Дело в том, что немцы, засылая в город шпионов и диверсантов, в ряде случаев снабжали их документами, сфабрикованными на бланках больниц, оказавшихся на оккупированной территории и удостоверявших лечение в указанной больнице (от шизофрении, эпилепсии, иногда заболеваний центральной нервной системы и т. п.). Такое удостоверение о перенесенной психической болезни должно было помочь диверсанту избежать обвинения в дезертирстве и облегчить его положение в случае ареста. Их неплохо инструктировали и готовили к роли человека, перенесшего душевную болезнь. Но чаще всего это были люди некультурные. Попадая в непредусмотренные ситуации, они терялись и не умели выбрать линию поведения, которой должен был бы следовать действительно больной человек. Наиболее верным, оправдавшим себя способом разоблачения подозреваемого был следующий. Подследственного помещали в палату с настоящими больными, но среди них не должно было находиться ни одного пациента с тем диагнозом, который пытался симулировать задержанный. У него же создавали полную уверенность, что помещают его к аналогичным больным. Как правило, симулянты начинали воспроизводить поведение своих соседей по палате, страдающих другими болезнями, и этим себя разоблачали. Совершали они и другие ошибки. Труднее было распознать действительно болевших в прошлом людей, имевших свои подлинные документы, но находившихся в состоянии ремиссии. Но научились распознавать и разоблачать и эту — наиболее сложную симуляцию.
Среди прошедших судебно-медицинскую экспертизу заметное место занимали люди, получившие закрытые травмы головного мозга, страдавшие ослаблением интеллектуальной деятельности, резким снижением активного внимания, с заметными проблемами памяти. Чаще всего это были лица пожилого возраста.41 Изучение их состояний, способности травмированных людей к ответственности за свои действия — все это также следует отнести к своеобразной исследовательской деятельности врачей-психиатров в чрезвычайных условиях осажденного города, так как и они имели дело с одним из многочисленных последствий войны и блокады.
В завершение упомянем рукопись статьи члена-корреспондента Академии медицинских наук, заслуженного деятеля науки, профессора И. Я. Раздольского «О неврологических особенностях клиники ленинградской “блокадной” артериальной гипертонии».42 В те годы специалисты не могли придти к общему мнению по вопросу — имеется ли прямая связь между артериальным и внутричерепным давлением. Для людей, не связанных с медициной, этот вопрос можно сформулировать проще: почему у гипертоников болит голова? Для клиницистов это имело большое научное и практическое значение.
На уровне технических возможностей периода войны И. Я. Раз- дольский не мог решить проблему окончательно. «Многочисленные определения, — пишет он, — давления крови и ликвора моими сотрудниками у нормотоников и гипертоников периода блокады Ленинграда обнаружили следующее. Постоянного параллелизма между давлением крови и ликвора у отдельных больных нет».43 После анализа материала и обстоятельных рассуждений профессор, кажется, все-таки склоняется к выводу, что гипертония приводит к повышению внутричерепного давления.
Судя по всему, проблема «ленинградской гипертонии» тогда еще не была решена. Но ею занимались многие специалисты и, как видим, ведущие ученые Ленинградского научно-исследовательского психоневрологического института им. В. М. Бехтерева.
Приведенный выше материал свидетельствует о большой высокопрофессиональной и очень важной работе, проведенной ленинградскими психиатрами в годы блокады. Многое в их наблюдениях и выводах сохраняет научную и практическую ценность и в наше время. Историкам, изучающим оборону Ленинграда в годы Великой Отечественной войны, полезно знать ее медицинский аспект. В работах психиатров нам особенно важны выводы о факторах, помогавшим людям выжить в тяжелейших условиях блокады: уверенность в своей правоте, воля к победе, примат интеллекта и жизненная активность.
1 ЦГАНТД СПб. Ф. 313. Оп. 2-1. Д. 182. Л. 2.
2 Там же. Л. 6.
3 Там же. Л. 7.
4 Там же. Л. 8.
5 Там же. Л. 14.
6 Там же. Л. 16.
7 Там же.
24 Там же. Оп. 2-1. Д. 299. Л. 1.
25 Там же.
26 Там же. Л. 3.
27 Там же.
28 Там же. Оп. 2-1. Д. 347. Л. 1-3.
29 Там же. Л. 3.
30 Там же. Л. 4.
31 Там же. Л. 8.
32 Там же. Л. 10-11.
33 Там же. Л. 12-13.
34 Ленинград в осаде. Сборник документов о героической обороне Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. 1941-1944 гг. СПб., 1995. С. 534.
35 ЦГАНТД СПб. Ф. 313. Оп. 2-1. Д. 235. Л. 1-21.
36 Там же. Л. 2.
37 Там же. Л. 3-4.
38Тамже. Л. 11.
39 Там же. Л. 27-28.
40 Там же. Л. 28-29.
41 Там же. Л. 30.
42 Там же. Ф. 313. Оп. 2-1. Д. 264. Л. 1-20.
43 Там же. Л. 1.
А. Р. Дзенискевич
Из сборника «РОССИЯ В XX ВЕКЕ», изданного к 70-летию со дня рождения члена-корреспондента РАН, профессора Валерия Александровича Шишкина. (Санкт-Петербург, 2005)
