ГлавнаяМорской архивИсследованияБиблиотека












Логин: Пароль: Регистрация |


Голосование:


Самое читаемое:



» » » Исследовательская работа ленинградских психиатров в период Великой Отечественной Войны
Исследовательская работа ленинградских психиатров в период Великой Отечественной Войны
  • Автор: Malkin |
  • Дата: 02-05-2016 16:51 |
  • Просмотров: 4720

Очевидно, никто не станет спорить, что проблемы голода, смерт­ности и заболеваемости являются важнейшими при изучении блока­ды Ленинграда в годы войны. И, тем не менее, проблема заболевае­мости остается до сих пор мало известной даже специалистам по истории обороны Ленинграда. Конечно, каждый из нас имеет опре­деленное представление об алиментарной дистрофии, значительно меньше о развитии других заболеваний в условиях длительного го­лода. Но есть болезни, о которых известно особенно мало. К их чис­лу относятся психические заболевания. Между тем, именно в этой области кроются ответы на ряд вопросов, которые интересуют исто­риков в настоящее время. Поэтому будут целесообразно, хотя бы коротко, рассказать о материалах, хранящихся в архивах.

Интересные наблюдения в период блокады и сразу после нее сде­ланы рядом ленинградских психиатров, работы которых отложились в фонде Государственного научно-исследовательского психоневро­логического института им. В. М. Бехтерева. Январем 1943 г. датиро­вана рукопись Б. Е. Максимова «Некоторые наблюдения над тече­нием депрессивных состояний в условиях осажденного города». Ав­тор с мая по декабрь 1942 г. включительно наблюдал за больными в депрессивном состоянии, так как считал, что «состояния эти по сво­ему содержанию и симптоматике в наибольшей мере соответствуют характеру вероятных психических реакций на создавшуюся в Ленин­граде обстановку», а также из-за возможности этой группы «диффе­ренцировать материал на основные деления по признаку генезиса заболевания: эндо- и экзогении и органические психозы».1

Психотравматизирующие факторы (которые Максимов называл «вредностями») он свел в семь основных групп:

  1. Окружение города противником и прекращение нормальных связей со страной.
  2. Чрезмерная близость врага от города, что усиливало ощущение непосредственной военной опасности.
  3. Быстрота, с которой огромный город без всякой психологиче­ской подготовки оказался в блокаде. Огромный мирный город с вы­сокоразвитой муниципальной культурой и сооружениями, многооб­разными историческими, художественными и научными ценностя­ми в «почти неуловимо короткое время» превратился в город-фронт, что было совершенно чуждо сугубо мирной психологии большин­ства городского населения.
  4. В этих условиях особенно тяжело действовали на людей нео­жиданно начавшиеся бомбардировки и артиллерийские обстрелы, сопровождавшиеся истреблением и «изуродованием» мирных горо­жан и детей.
  5. Быстрый выход из строя культурно-просветительных и комму­нально-бытовых учреждений, в течение десятилетий нормально об­служивавших население.
  6. Разнообразные провокационные слухи, распускаемые дивер­сантами и шпионами, рассчитанные на создание панических на­строений.
  7. Исключительные по тяжести переживания, связанные с хрони­ческим недоеданием, массовым вымиранием населения, незабывае­мые в их трагической насыщенности картины неубранных на улицах трупов, штабеля их в моргах, мумиеобразные тела покойников, вле­комых на саночках шатающимися от слабости людьми.

Только эти — самые основные, общие воздействия на психику и нервную систему населения (в ряде случаев сложные комбинации указанных факторов) должны были привести к исключительно тя­желым последствиям, к массовой психотравматизации населения города и, соответственно, к массовым психическим заболеваниям среди населения.

Но этого не произошло, так как перечисленным отрицательным факторам противодействовали положительные силы и эмоции. Ав­тор статьи указывает три группы факторов противодействия. Осо­бенно интересна и актуальна в современных условиях первая из на­званных им «сила противодействия». Главную ее часть стоит привес­ти полностью: «1. Чрезвычайные, стихийного порядка, бедствия и испытания, выпавшие на долю большого общественного объедине­ния человеческого коллектива, если они по сути своей и социальной природе несправедливы, способны вызвать к действию в сознании человека такие механизмы и контрсилы, которые не только с успе­хом выстаивают против этих “вредностей”, но и вырабатывают с те­чением времени особую устойчивость, эндемически иммунизирую­щую целые общественные группы и коллективы».2

Как видим, в данном случае Б. Е. Максимов выступает не толь­ко как врач-психиатр, но как психолог и философ. Он справедливо считал, что именно уверенность людей в своей правоте порождала «пафос героики, несокрушимый энтузиазм, рожденный из глубо­кого и искреннего убеждения каждого ленинградца в [неизбежно­сти] конечной победы, грядущем и уже близком торжестве идей и истин международной справедливости». Он высказал предположе­ние, что зимой 1941/42 гг. уехали или погибли от голода психоло­гически более слабые, неустойчивые. В результате такого своеоб­разного «отсева» к середине 1942 г. в Ленинграде остались «наибо­лее убежденные» в своей правоте люди, а потому и наиболее твердые в противостоянии тем вредностям, которыми была насы­щена обстановка осажденного города. Первый тезис автора завер­шается окончательно сформулированным выводом: «Такое состоя­ние духа, которое характеризуется верой в справедливость и конечное торжество ведущей идеи, — есть фактор огромного психофизи­ческого содержания и значения, способный поддерживать в состо­янии высокого тонуса и жизнедеятельности всю нервно-психиче­скую организацию как отдельного человека, так и целого обще­ственного коллектива».3

  1. Ко второй группе положительных факторов Б. Е. Максимов относит единство интересов людей различных национальностей. Он считает, что отдельные национальные особенности и слабости характеров сглаживаются, нивелируются и укрепляются в многона­циональном объединении, сцементированном единой жизненно важной целью. Поэтому «стоящие плечом к плечу на <...> обороне Ленинграда украинец, таджик, великоросс, бурят, грузин, казах и ар­мянин, — представляют из себя действительно стальную когорту, способную противостоять вражескому натиску любой силы».4

Б. Е. Максимов проанализировал 95 историй болезни в двух боль­ницах (им. Скворцова-Степанова и 2-й Психиатрической). 9,5 % из них завершились смертельным исходом, 59 % оказались излечимы­ми.5 Такой высокий процент благоприятного исхода объясняется тем, что в условиях блокады города нормальная система госпитализации душевнобольных была нарушена, прекратил работу психоприемник, в фильтре которого с 1938 г. оставалась вся группа быстро разрешаю­щихся психотических реакций и вспышек. В значительной мере ока­зался парализованным и фильтр Скорой психиатрической и внеболь- ничной помощи. Поток всех больных, которые ранее не доходили до больниц, теперь сразу попадал в психиатрические стационары, суще­ственно изменив в них состав больных.

Этим автор и объясняет тот факт, что наблюдавшиеся случаи деп­рессивных состояний дали сравнительно высокий процент доброка­чественных исходов. Число смертельных случаев в отделении больни­цы им. Скворцова-Степанова, где велись наблюдения, Максимов считает относительно незначительным, так как в целом по больнице оно было больше. Многие больные поступали в январе-феврале в тя­желейшем состоянии полного физического истощения и погибали в первые дни пребывания в больнице. В целом за 1942 г. смертность в больнице по докладу врача Лукиной составляла до 50 %.6

Что касается вопроса общего числа депрессивных состояний, то автор писал, что нет достаточных оснований считать, что «число депрессивных состояний в этиологии или патогенезе которых имели место реактивные моменты, в условиях блокады города значительно увеличилось».7 Ниже он оговаривается, что не может судить об об­щей картине психических заболеваний, так как для этого нет необ­ходимой общегородской статистики, но все же считает, что «блокада увеличила число и главное остроту психических заболеваний».8

Интересна систематизация Б. Е. Максимовым рассмотренных им случаев по причинам болезни. Первое место среди них занимали психозы, вызванные нарушением глубокого обмена — 48 %;

  1. психогения — 30 %;
  2. маниакально-депрессивный психоз — 6 %;
  3. инволюционные психозы — 4 %;
  4. психозы при склерозе мозговых сосудов — 3 %;

VI—VII. интоксикации и инфекционные психозы — по 2 %;

VIII. сифилис мозга — 1 %.

Как видим, подавляющее большинство психических заболеваний возникало на основе специфических блокадных условий.

Изучая больных с точки зрения «тематической связи» их выска­зываний и поведения с условиями голодной блокады, автор рукопи­си констатирует наличие этой связи в 62 % случаев, в 38 % случаев установить ее не удалось.9 Тематическая связанность достаточно ча­сто сказывалась и в мучительных для больных воспоминаниях о судьбе семьи, близких, потере имущества, жилья, о перенесенных воздушных бомбардировках и артиллерийских обстрелах и т. п. Од­нако чувство страха, по впечатлению Б. Е. Максимова, «не играло в высказываниях больных и в их представлениях о грядущих событиях доминирующей роли».10

Автор работы разделил обследованных больных по характеру их бес­покойства и агрессивности на шесть групп. Первые пять групп вклю­чили в себя больных с разной степенью суицидных (1—3 группы — 48 %) и гомоцидных (4—5 группы — 15 %) наклонностей. В шестую группу вошли «социально беспомощные» (37 %).11 Опыт 1920—1922 гг. показал, что голод резко снижает явления психомоторного возбужде­ния. Поэтому автор приходит к выводу, что в условиях блокады Ле­нинграда голод не был главной причиной психической возбужденно­сти больных. Он считал, что характер и степень внутренней тревоги и напряжения больных так велики, что именно они «в значительном числе случаев приводят к высшим аффективным разрядкам по типу беспо­койства и агрессивности.12 Все эти факты, подсчеты и рассуждения, судя по всему, важны для Б. Е. Максимова, так как служат ему аргу­ментами в дискуссии с какими-то неназванными оппонентами, видев­шими в поведении ленинградцев «синдром эмоционального парали­ча», «апатичного расслабления» и «отупения бойцов». В конце статьи автор ее доказывает, что ослабления реактивной способности нервной системы в массе населения Ленинграда не было. Защитники города и его население терпеливо переносили трудности, мужественно и упор­но боролись с врагом за свой город.

Шире берет проблему профессор В. Н. Мясищев. В работе «Пси­хические нарушения при алиментарной дистрофии в условиях бло­кады»13 он сделал попытку в более обобщенной форме установить связь между алиментарным истощением и психическими расстрой­ствами голодающих. С первых же строк он оговаривается, что пси­хические расстройства, возникающие вследствие голода и алимен­тарного истощения, усиливаются и «приобретают особенную значи­мость и яркую форму в условиях военного времени». Он считает ста­тистически обоснованным, доказанным, что число заболевших психическими расстройствами на почве голода крайне незначитель­но к общему числу истощенных людей, но без выраженных наруше­ний психического характера.14 Общий характер изменяющихся ус­ловий осады влияет на заболеваемость и «<...> картина психических нарушений, связанных с истощением в процессе блокады, [так же] меняется». «Поэтому не только с патолого-анатомической и тера­певтической, но и с психической позиции можно установить извест­ные стадии в возникновении и течении заболеваний».15

По его наблюдениям, в начале блокады несколько возросло число реактивных состояний; с октября 1941 г. появляются астени­ческие состояния с вялостью или раздражительностью, которые «представляли как бы сочетание фактов психического напряжения и недостатка питания». С января 1942 г. нарастает количественно «психоз истощения», а с весны обнаруживаются и присоединяются к истощению поли-гиповитаминозы. С начала лета начинаются случаи острых отравлений дикорастущими травами, кореньями, грибами и т. п.

К концу лета 1942 г. внешние соматические симптомы истоще­ния утрачивают массовый характер, но психические нарушения дис­трофического характера еще выражены. Затем «психозы истощения» идут на спад, но психозы, вызванные авитаминозами, особенно пе- лагрой, продолжают занимать заметное место. С конца 1943 г. у на­селения обнаруживается массовая гипертония и чрезмерная полно­та, особенно у женщин, как фаза восстановления после дистрофии. Гипертония и связанные с нею психические расстройства встреча­ются и в 1944 г. Именно в 1944 г. обнаруживаются своеобразные психические расстройства, которые автор определяет как послед­ствия блокады.16 Динамику психических заболеваний блокадного периода в ее зависимости от событий, относительной роли отдель­ных факторов, сезонных колебаний и связанных с ними изменений питания и витаминного баланса В. Н. Мясищев подтверждает таб­лицей поквартальных поступлений больных в ленинградские психи­атрические больницы в 1942—1944 гг.

Считая, что соматическая картина клиники алиментарной дист­рофии уже достаточно подробно описана, автор сразу переходит к установлению связи между истощением и психическими заболева­ниями: «Нарушение обмена и состояния деятельности эндокрин­ных органов связаны с поражением нервной системы, вначале име­ющим динамический, а в дальнейшем приобретающим органиче­ский характер».17 Динамику заболеваний В. Н. Мясищев делит на несколько стадий, которые рассматривает подробно. Он приходит к выводу, что связь между физическим истощением организма и психическими расстройствами может быть различной. Наиболее очевидны около шести причин: 1. недоедание, голод; 2. психиче­ские травмы; 3. нарушение сна, чрезмерное мышечное перенапряже­ние (ходьба, производство); 4. температурный фактор (холод); 5. во­енные, производственные и бытовые травмы; 6. санитарно-гигие­нические условия жизни (инфекции).18 Все они так или иначе влияют на состояние организма. «Резкое изменение органов, осо­бенно желудочно-кишечного тракта, печени, сердца, желез внут­ренней секреции — половых, поджелудочной, щитовидной, надпо­чечников и пр. — является источником ненормальной деятельно­сти и морфологических изменений мозга».19

Но прямой связи между степенью алиментарного истощения и психическими заболеваниями нет. «Не степень истощения, а какие- то качественные особенности физико-химической и биохимической среды организма и реакции на них мозга сопровождаются психиче­скими нарушениями. Гистопатологических особенностей, отличаю­щих психическую группу, пока не удалось установить».20 Поэтому В. Н. Мясищев делает вывод общего характера: «<...> психические расстройства при истощении по своей патологической природе представляют своеобразные состояния реакции измененного дист­рофической энцефалопатией мозга на множественные биологиче­ские вредности, воздействующие на организм, на жизненные потря­сения и трудности, возникающие перед человеком».21

По наблюдениям автора статьи, короткие периоды голодания проходят без каких-либо последствий, затяжные — дают более слож­ные прогнозы. Дольше всего остаются астенические состояния, не­достаточность памяти и расстройство чувствительности. «Рецидиви­рующие декомпенсации представляют поздние следствия истоще­ния и гиповитаминоза».22

Для лечения этих форм психических заболеваний В. Н. Мясищев рекомендовал прежде всего ликвидацию истощения и его послед­ствий. При этом он отмечал, что большую роль в преодолении болез­ни играет психическая активность и «посильно деятельное состоя­ние». «Опыт блокады показал, — пишет он, — подобно замерзающим или отравленным морфием лица, поддавшиеся влечению к покою, гибли». Поэтому «в режиме помимо общих мероприятий, важно пре­дусмотреть необходимость настойчивой активизации больного и обя­зательного включения по мере восстановления его сил в работу, от которой и он стремится, и его часто склонны освобождать по мотивам истощения».23 Признает он и благотворное действие лечебной физ­культуры, применяемой в обще-соматическом плане. Но оговаривает необходимость профилактики, которую видит в дифференцирован­ном подходе к больным. Вялых следует стимулировать, а легко возбу­димых ограничивать, избегая лишних затрат физической энергии, обеспечивая им отдых, но «не бездеятельность».

Следует отметить, что в данном случае вывод врача-профессио- нала полностью совпадает с бытовым опытом блокадников, в воспо­минаниях которых мы постоянно находим указанное наблюдение — те, кто опускался, кто переставал бороться, гибли в первую очередь.

По близкому кругу вопросов, но на других материалах, подгото­вила свой доклад врач Тупицына (инициалы не указаны) «Динамика психозов за период блокады Ленинграда» (1943 г.). Она вела свои наблюдения в одном из отделений больницы им. Белинского с осени

1941    до начала 1943 г. Тупицына ознакомилась с материалами 651 ис­тории болезней людей, страдавших помимо психоза «соматическим истощением». В 241 случае в анамнезе не было никакого патологи­ческого наследственного или приобретенного отягощения ни пси­хического, ни физического. Этот материал и был проанализиро­ван с целью найти ответы на три основных вопроса:

  1. Имеем ли мы в условиях войны и блокады те же формы психо­зов, что и в мирное время?
  2. Как отразился голод и алиментарное истощение на клиничес­кой картине психозов?
  3. Какие вообще формы психозов мы наблюдаем в нашем отделе­нии больницы?

Далее в докладе дается динамика психических заболеваний, пе­риоды которой близки к тому, что описано в статье В. Н. Мясищева, но автор доклада считает, что «динамика душевной заболеваемости за взятый период поражает своим своеобразием и волнообразным течением психо-дистрофических расстройств».24

Не будем подробно излагать авторскую периодизацию заболева­ний блокадного времени, но отметим наблюдения врача Тупицы- ной: «С ноября 1841 г., когда питание населения резко снизилось, изменился клинический вид психозов и поведение больных как уже находившихся <...> в больнице, так и вновь поступивших: исчезают большие эндогенные психозы, а больные, страдавшие таковыми, умирают, и поступлений с этими психозами в больницу, как вновь заболевших, мы не видим и не наблюдаем».25 Клиническая картина заболеваний не укладывалась в общепризнанные формы психозов, что вынуждало врачей предполагать и искать специфический пси­хоз, вызванный алиментарной дистрофией. Одновременно броса­лась в глаза однотипность форм душевных расстройств, что нашло свое отражение в диагнозах на титульных листах историй болезней. Разные лечащие врачи пишут: «психоз истощения», «дистрофичес­кий психоз», «психическая вспышка на почве дистрофии, <...> на почве истощения» и т. п. Общепринятого термина еще нет, но меди­ки уже нащупывают общую причину заболевания. Эти наблюдения интересны и в чем-то существенно дополняют соответствующие рассуждения Б. Е. Максимова и В. Н. Мясищева.

Подробно описав шесть указанных форм дистрофических психо­зов, доктор Тупицына подводит общий итог. «Имея 241 случай боль­ных психозами, — пишет она, — в этиологии которых с несомнен­ностью отмечается алиментарное истощение, приведшее к дистро­фии с последующими психическими реакциями, мы видим на первый взгляд разнообразную, в смысле синдромов, клиническую картину, которая при более глубоком анализе позволяет все же нахо­дить сходные черты, объединяющие все эти психозы в одну патоло­гическую сущность».26

Врач считала, что картина психических заболеваний по сравнению с мирным временем претерпела значительные измене­ния, выразившиеся в пяти основных положениях:

  1. Большие эндогенные психозы сошли на нет и стали редки.
  2. Возникновение различного клинического вида психозов шло волнами, в зависимости от изменений социально-бытовой и воен­ной обстановки.
  3. Синдромы психозов были разнообразны, но в наблюдаемых случаях, преобладает аментивный синдром.
  4. Все психозы с различными синдромами имели между собой кое-что общее, а именно — синдромы так называемой психической слабости, то есть неустойчивость эмоциональной сферы при извест­ном ограничении интеллекта, сопровождающаяся в тяжелых случаях органической микросимптоматикой.
  5. Появление, в основном, психозов на почве истощения, кото­рые можно назвать дистрофическим психозами или «психозами али­ментарного истощения».27

Более узкую тему исследования избрали сотрудницы отделения психоневрозов и пограничных состояний Института им. В. М. Бех­терева Е. К. Яковлева и Н. В. Опарина. В результате наблюдения в период голода 100 больных алиментарной дистрофией (II и III сте­пени) своего отделения они в 1950 г. подготовили доклад «Измене­ние личности при алиментарной дистрофии».28 Их общие наблю­дения не дают ничего нового по сравнению с тем, что уже было написано о голоде в Порт-Артуре (1904 г.), Перемышле (1915 г.), что записано в дневниках исследователей Арктики и Антарктики (Р. Э. Пири, Р. Ф. Скотт). Тем не менее, приводимые ими примеры изменения личности под действием алиментарной дистрофии представляют определенный интерес для изучающих историю бло­кады Ленинграда. Приведем некоторые из их примеров.

Прошедшая курс лечения женщина (бухгалтер по профессии) писала о себе: «сообразительность у меня стала заметно снижаться, я стала плохо понимать прочитанное, так как мешали мысли об еде. Трудоспособность резко падала, потому что я стала апатичная, без­различная. Будучи раньше живой и общительной, я стала какой-то вялой, замкнутой, неуклюжей. С нарастанием истощения я станови­лась все хуже, совсем перестала обращать на себя внимание, стала какая-то неряшливая, опустившаяся и всем казалась странной и, ви­димо, противной».29

Еще более драматично звучит признание 20-летнего больного А., попавшего в отделение с тяжелой формой депрессии: «Я очень лю­бил своего отца, но во время истощения я становился все более без­различным. Тяжелая болезнь, а затем смерть отца не привлекли мое­го внимания, я не страдал от этого, и когда мать сказала мне о смер­ти отца, я отвернулся к стене. Так она и похоронила его без меня».30

Интересны наблюдения Е. К. Яковлевой и Н. В. Опариной, под­тверждающие значение воспитания в человеке нравственных ка­честв. Так, больная из хорошей семьи, где в детях с малолетства вос­питывали честность и порядочность, моральную чистоту, стремление к самосовершенствованию, «и в условиях жестокого проявления ин­стинкта самосохранения, когда выступила на сцену угроза жизни — эти установки оказались действенными, и ее самозащитные реакции пошли по линии законных требований; раздражительность больной, как видно, и выявлялась только тогда, когда, как ей казалось, попи­рались ее законные требования».31 Благодаря ее моральной стойкос­ти, ее удалось довольно быстро вылечить, и уже с небольшим улуч­шением здоровья она вернулась на работу.

Более очевидно, со своеобразной индивидуальной окраской, изменение личности и поведения в условиях дистрофии проявля­лось у больных с невропатическими, психостеническими и други­ми чертами в прошлом. Яковлева и Опарина наблюдали ряд боль­ных, у которых в период голода ярко обнажались преморбидные эгоистические тенденции их характера и жизненных установок. Особенно сказывалось в этом случае воспитание, заложенное еще в детском возрасте. Больной Г., тридцати лет, инженер, попал в больницу в состоянии дистрофии. Единственный ребенок в семье, из­балованный матерью, он привык ни в чем себе не отказывать. В пери­од голода брал последний кусок у жены и своего ребенка, продавал вещи, чтобы купить еду себе одному. Попав в больницу, Г. таскал масло, хлеб, папиросы у соседей по палате. В кражах сознавался, каялся, но удержаться от кражи не мог и даже не мог обещать не делать этого. «Аморальное поведение этого типа больных, — пишут авторы, — шло по типу простого снижения личности, а наступало благодаря снятию непрочно привитых положительных установок в индивидуальном воспитании».32

Все изменения личности, наблюдавшиеся Е. К. Яковлевой и Н. В. Опариной, носили динамический, нестойкий характер и про­ходили с улучшением соматического состояния. Более устойчивыми были характерологические изменения у больных с невропатически­ми чертами в прошлом, эгоистическими склонностями, воспитан­ными с детских лет. Но и их психопатологические особенности ста­новились менее заметными или пропадали, когда больные возвра­щались к обычному труду.

Общие выводы авторов статьи сводились к четырем положениям:

  1. Астено-апато-абулический синдром у больных, переживших алиментарное истощение, наблюдался в 58 % случаев. Больные этой группы были вялы, молчаливы, безразличны. Пассивность их про­являлась и в переживании голода. При сильной потребности в еде и внутренней сосредоточенности на ней, у этих больных не было ярко выраженных внешних проявлений голодной доминанты. Пассивное отношение к внешней ситуации приводило «к сновидным пережи­ваниям, часто наполненным образами пищи».
  2. 28 % больных имели ярко выраженный разлитой ирритатив- ный синдром на том же астеническом фоне. У этих больных на­блюдалась раздражительность, поводом для которой служили все стороны их жизни. Отношение к голоду и переживание его были яркими, формирующими все их поведение и подчиняющими себе интеллектуальную и волевую деятельность. Отмечено, что истери­ческие тенденции угасали под влиянием сильного голода, однако истерики в прошлом «были яркими представителями больных с ирритативным синдромом».
  3. 14 % больных дистрофией составляли больные с изменением личности вследствие заострения преморбидных черт характера. Осо­бенно ярко заострялись психостенические черты личности у некото­рых больных с образованием «сверхценных идей». Отношение к голо­ду у этих больных перерастало патологическую доминанту голодной смерти, сохраняющуюся даже при изменении ситуации в благоприят­ную сторону. У других это переходило в чувство психического голода, постоянного ненасыщения, на основе которого также возникала сверхценная идея, и у третьих — эгоистические тенденции личности, воспитанные и поддерживаемые домашним окружением до заболева­ния, в период дистрофии значительно заострялись и перерастали в аморальное поведение больных.
  4. Наблюдавшиеся изменения личности носили нестойкий ха­рактер и проходили с улучшением соматического состояния. Осо­бенно заметно это было у больных первых двух групп. Значительно дольше они держались у больных с характерологическим заостре­нием. Отрицательные изменения личности у них начинали исче­зать только после значительного восстановления физического со­стояния и, главным образом, с момента включения их в нормаль­ную жизнь и работу.33

В последнем тезисе мы снова встречаемся с выводом о пользе активности и «включения в жизнь и работу» для людей, ослаблен­ных голодом и болезнью. Здесь уместно напомнить хотя бы отчет Ленинградского союза советских композиторов о работе в период блокады. Его председатель В. М. Богданов-Березовский, никак не связанный с медициной и не мысливший ее категориями, подводя итог изложенным фактам, писал в отчете: «Наблюдения показали, что примат интеллекта, воля к труду и к творчеству — вот главный фактор, который спасал людей от гибели, ибо ничто так не способ­ствовало развитию дистрофии, как упадок духа, нервная взвинчен­ность, апатия и самозапугивание».34

Возможно, на первый взгляд, покажется странным включение в наш обзор достаточно специфической статьи профессора Н. И. Озе- рецкого «Особенности судебно-психиатрической экспертизы в дни блокады Ленинграда» (1946 г.).35 Тем не менее, некоторые из приве­денных им материалов и заключений могут оказаться весьма полез­ными для расширения наших знаний и понимания особых условий в осажденном городе. Как и упомянутые выше специалисты-психиат­ры, профессор Н. И. Озерецкий отмечает как положительный фак­тор моральную стойкость большинства населения города, верившего в справедливость своего дела и неизбежность победы. «Воля к побе­де, страстное желание отстоять свой город, — пишет он, — были теми благоприятными тонизирующими факторами, которые откла­дывали свой неизгладимый отпечаток на психике голодных ленинг­радцев, по своему ее облагораживая».36

Среди многочисленного населения Ленинграда нашелся и не­большой процент лиц, упавших духом, не выдержавших испыта­ний. По мнению автора статьи, из этой части людей чаще всего и выходили нарушители воинской дисциплины, дезертиры, преступ­ники, предатели и психически больные. С началом блокады задача судебной экспертизы значительно усложнилась. В этот период клиника алиментарной дистрофии еще не была достаточно изуче­на. Поэтому в судебно-психиатрической практике обратили вни­мание на встречавшийся все чаще «психопатоподобный» симтомо- комплекс, «до известной степени сближавшийся с изменением личности при эпидемическом энцефалите». Но скоро разобрались в причинах и начали признавать находящихся под следствием больных невменяемыми.

С февраля 1942 г. при судебно-психиатрической экспертизе лиц, совершивших воинские преступления, стала встречаться клиничес­кая картина, сближавшаяся с картиной бери-бери, а также пеллаг- розный симптомокомплекс.37 Указанные наблюдения автора были подробно доложены на заседании Ученого совета Первого медицин­ского института 26 января 1942 г., а в марте 1943 г. — на конферен­ции врачей Психиатрической больницы им. Скворцова-Степанов и опубликованы в III томе «Трудов ВММА» (Л., 1944). Следовательно нет необходимости их пересказывать.

Но представляют интерес высказывания профессора Озерецкого о гипертонической болезни. Судебно-психиатрической экспертизе пришлось с нею встретиться уже в 1942 г. Первыми, по его сведениям, начало «вспышки» гипертонической болезни обнаружили еще весной

1942    г. окулисты. Затем число заболеваний стало быстро увеличивать­ся, «достигнув своего максимума летом и осенью 1943 г.». В 1943 г. с проблемой «ленинградской гипертонии» пришлось столкнуться вра­чам почти всех специальностей.38

Среди лиц, попавших в поле зрения судебно-психиатрических эк­спертов, оказалось значительное число олигофренов (то есть людей, с детства психически недоразвитых, легко поддающихся уговорам и внушению). В обычное время медики не считали их серьезно больны­ми и опасными для общества. Но в условиях блокады, в условиях го­рода-фронта, благодаря повышенной внушаемости, они по наблюде­ниям и мнению Н. И. Озерецкого, стали опасны, так как «...в ряде случаев использовались врагом для преступных целей» (для распрост­ранения панических слухов и листовок, установления шпионских явок, как ракетчики и т. п.).39 Олигофренов, попавших под следствие, внимательно обследовали врачи-психиатры. «В зависимости от степе­ни интеллектуальной неполноценности, от способности понимать со­деянное» решался вопрос о невменяемости подследственного. Боль­ных отправляли в стационары. Но посылка их туда на общих основа­ниях не достигала цели. Врачи стационаров не считали их серьезными больными, у них было много другой более важной работы и олигоф­ренов очень скоро отправляли домой. Тогда судебные органы стали выносить решения о принудительном лечении такого рода больных и удержании их в стационаре до конца блокады. «В этом была известная специфика города, в условиях которого олигофрены, лишенные над­лежащего надзора, становились особенно социально опасными».40

Были и другие случаи обследования врачами-экспертами под­следственных, когда они подозревались в симуляции душевных за­болеваний. Дело в том, что немцы, засылая в город шпионов и ди­версантов, в ряде случаев снабжали их документами, сфабрикован­ными на бланках больниц, оказавшихся на оккупированной территории и удостоверявших лечение в указанной больнице (от шизофрении, эпилепсии, иногда заболеваний центральной нервной системы и т. п.). Такое удостоверение о перенесенной психической болезни должно было помочь диверсанту избежать обвинения в де­зертирстве и облегчить его положение в случае ареста. Их неплохо инструктировали и готовили к роли человека, перенесшего душев­ную болезнь. Но чаще всего это были люди некультурные. Попадая в непредусмотренные ситуации, они терялись и не умели выбрать ли­нию поведения, которой должен был бы следовать действительно больной человек. Наиболее верным, оправдавшим себя способом разоблачения подозреваемого был следующий. Подследственного помещали в палату с настоящими больными, но среди них не долж­но было находиться ни одного пациента с тем диагнозом, который пытался симулировать задержанный. У него же создавали полную уверенность, что помещают его к аналогичным больным. Как пра­вило, симулянты начинали воспроизводить поведение своих соседей по палате, страдающих другими болезнями, и этим себя разоблача­ли. Совершали они и другие ошибки. Труднее было распознать дей­ствительно болевших в прошлом людей, имевших свои подлинные документы, но находившихся в состоянии ремиссии. Но научились распознавать и разоблачать и эту — наиболее сложную симуляцию.

Среди прошедших судебно-медицинскую экспертизу заметное место занимали люди, получившие закрытые травмы головного моз­га, страдавшие ослаблением интеллектуальной деятельности, резким снижением активного внимания, с заметными проблемами памяти. Чаще всего это были лица пожилого возраста.41 Изучение их состоя­ний, способности травмированных людей к ответственности за свои действия — все это также следует отнести к своеобразной исследова­тельской деятельности врачей-психиатров в чрезвычайных условиях осажденного города, так как и они имели дело с одним из многочис­ленных последствий войны и блокады.

В завершение упомянем рукопись статьи члена-корреспондента Академии медицинских наук, заслуженного деятеля науки, профес­сора И. Я. Раздольского «О неврологических особенностях клиники ленинградской “блокадной” артериальной гипертонии».42 В те годы специалисты не могли придти к общему мнению по вопросу — име­ется ли прямая связь между артериальным и внутричерепным давле­нием. Для людей, не связанных с медициной, этот вопрос можно сформулировать проще: почему у гипертоников болит голова? Для клиницистов это имело большое научное и практическое значение.

На уровне технических возможностей периода войны И. Я. Раз- дольский не мог решить проблему окончательно. «Многочисленные определения, — пишет он, — давления крови и ликвора моими со­трудниками у нормотоников и гипертоников периода блокады Ле­нинграда обнаружили следующее. Постоянного параллелизма между давлением крови и ликвора у отдельных больных нет».43 После ана­лиза материала и обстоятельных рассуждений профессор, кажется, все-таки склоняется к выводу, что гипертония приводит к повыше­нию внутричерепного давления.

Судя по всему, проблема «ленинградской гипертонии» тогда еще не была решена. Но ею занимались многие специалисты и, как ви­дим, ведущие ученые Ленинградского научно-исследовательского психоневрологического института им. В. М. Бехтерева.

Приведенный выше материал свидетельствует о большой высо­копрофессиональной и очень важной работе, проведенной ленинг­радскими психиатрами в годы блокады. Многое в их наблюдениях и выводах сохраняет научную и практическую ценность и в наше время. Историкам, изучающим оборону Ленинграда в годы Вели­кой Отечественной войны, полезно знать ее медицинский аспект. В работах психиатров нам особенно важны выводы о факторах, по­могавшим людям выжить в тяжелейших условиях блокады: уверен­ность в своей правоте, воля к победе, примат интеллекта и жизнен­ная активность.

1 ЦГАНТД СПб. Ф. 313. Оп. 2-1. Д. 182. Л. 2.

2 Там же. Л. 6.

3 Там же. Л. 7.

4 Там же. Л. 8.

5 Там же. Л. 14.

6 Там же. Л. 16.

7 Там же.

 

24  Там же. Оп. 2-1. Д. 299. Л. 1.

25  Там же.

26  Там же. Л. 3.

27  Там же.

28  Там же. Оп. 2-1. Д. 347. Л. 1-3.

29  Там же. Л. 3.

30  Там же. Л. 4.

31  Там же. Л. 8.

32  Там же. Л. 10-11.

33  Там же. Л. 12-13.

34  Ленинград в осаде. Сборник документов о героической обороне Ленин­града в годы Великой Отечественной войны. 1941-1944 гг. СПб., 1995. С. 534.

35  ЦГАНТД СПб. Ф. 313. Оп. 2-1. Д. 235. Л. 1-21.

36  Там же. Л. 2.

37  Там же. Л. 3-4.

38Тамже. Л. 11.

39  Там же. Л. 27-28.

40  Там же. Л. 28-29.

41  Там же. Л. 30.

42  Там же. Ф. 313. Оп. 2-1. Д. 264. Л. 1-20.

43  Там же. Л. 1.

А. Р. Дзенискевич

Из сборника «РОССИЯ В XX ВЕКЕ», изданного к 70-летию со дня рождения члена-корреспондента РАН, профессора Валерия Александровича Шишкина. (Санкт-Петербург, 2005)

 

Читайте также: