Показать все теги
Стремитесь к миру с печенегами, и на севере никто не потревожит спокойствия империи, завещал Константин Багрянородный, византийский император X в. Как было опасно не следовать этому совету, говорит случай с киевским князем Святославом, для которого Византия оказалась менее грозным врагом, чем печенеги. Известно, что печенежский хан подстерег Святослава и убил его.
Но печенеги как союзники империи были хороши до тех пор, пока их отделяла от Византии Дунайская Болгария. Василий Болгаробойца сокрушил ее, но одновременно уничтожил эту преграду. Последствия сказались уже в XI в. Печенеги хлынули в северные провинции Византии. Их напор был тем сильнее, что с востока на них самих наседали другие кочевники — гузы-торки.
У печенегов появилось два соперничавших хана. Один из них — Кеген — ушел в Византию и оттуда нападал на владения Тираха — другого печенежского хана, оставшегося в Причерноморье. В 1048 г. Тирах сам вторгся в Подунавье и стал грабить богатые болгарские и македонские села. Но судьба была против Ти- раха. Византийские писатели не без злорадства сообщают, что варвары были столь невоздержанны и так злоупотребляли славянским медом и вином, что у них открылись страшные болезни и они превратились в толпу обезумевших от боли, совершенно разложившихся людей.
Кеген убедил греков напасть на отряд Тираха. Византийские армии одержали полную победу. Тирах со своими воинами попал в плен. Но уничтожить их, как советовал Кеген, император не захотел. Наоборот, Тирах и его люди были доставлены в столицу, крещены, одарены щедро и взяты на службу. Император решил сделать из печенегов послушных воинов и поселить их на свободных землях где-нибудь на севере. Но печенеги плохо понимали, да и не хотели понимать, что от них требовали.
Таким образом оба соперника оказались на службе у византийского императора. Тирах попытался отделаться от ненавистного Кегена и подослал к нему наемных убийц. Кеген был ранен, но не убит. Он хорошо понимал, кто был организатором заговора, и решил воспользоваться моментом. На телеге, за которой волочились пойманные убийцы, в сопровождении огромной орды печенегов проехал он по людным улицам столицы, обнажив свои раны. Собрав большую толпу, он остановился перед Влахернским дворцом. Император Константин Мономах принял сына Кегена, успокоил его и обещал наказать виновных, а Кегену предложил для лечения лучших медиков и поселил его в богатых апартаментах. Но, осыпав милостями Кегена Константин тайно отпустил убийцу: ссориться с Тирахом ему не хотелось. В Константинополе Кеген оказался в роскошном, но строгом заточении. Вскоре император попытался разоружить его людей. Тогда Кеген в одну ночь собрал свой отряд и бежал на север, где предался самому разнузданному мародерству. Вскоре сюда же перекочевали и печенеги Тираха. Они тоже были рады вырваться из душного Константинополя под предлогом, что они сумеют утихомирить своих соплеменников. Но, оказавшись вдали от столицы, они забыли все свои обещания.
В 1064 г. толпы новых кочевников — торков — переправились через Дунай. В Константинополе день и ночь служили молебен, чтобы бог спас Византию от этой новой опасности. Мало было того, что северные провинции опустошали печенеги. Теперь к ним присоединились торки. А в Малой Азии турки-сельджуки, племена, родственные торкам, тревожили византийские города. Казалось, из азиатских степей, из коренных гузских степей Приаралья, протянулись две огромные клешни и грозили, сомкнувшись, раздавить Византию.
Печенеги вначале встретили торков враждебно и даже помогли грекам расправиться с ними. Но вскоре они вместе стали совершать набеги на македонские, болгарские, фракийские деревни, шантажировать Константинополь, интриговать против императора, разлагать и расшатывать, как только было можно, и без того дряхлый и слабый государственный аппарат Византии.
Появились и новые варвары. До Дуная докатилась третья волна кочевников. Это были половцы-команы.
«Их набег — удар молнии, — писал о печенегах византиец Феофилакт Болгарский в XI в.,— их отступление тяжело и легко в одно и то же время: тяжело от множества добычи, легко — от быстроты бегства. Нападая, они всегда предупреждают молву, а отступая, не дают преследующим возможности о них услышать. А главное — они опустошают чужую страну, а своей не имеют... Жизнь мирная — для них несчастье, верх благополучия — когда имеют удобный случай для войны или когда надсмеются над мирным договором. Самое худшее то, что они своим множеством превосходят весенних пчел, и никто еще не знал, сколькими тысячами или десятками тысяч они считаются: число их бесчисленно».
Половцы показались грекам ничуть не лучше печенегов. Византийские писатели не скупились на эпитеты, когда писали о северных варварах. Евстафий Солунский, автор XII в., вставил в свою речь, обращенную к императору Исааку Ангелу, такую характеристику половцев: «Это летучие люди, и поэтому их нельзя поймать. Они не имеют ни городов, ни сел, оттого за ними следует зверство. Не таковы даже коршуны, плотоядный род и всем ненавистный; таковы разве грифы, которых благодетельная природа удалила в места необитаемы. Волчьи обычаи воспитали таких людей: дерзкий и прожорливый волк легко обращается в бегство, когда появится кто-нибудь страшнее. Точно так же и этот народ».
В конце XII в. угроза с севера, со стороны кочевников, усилилась настолько, что Византия была на краю пропасти. Эти тревожные годы выпали на долю императора Алексея Комнина.
Трудное царствование Алексея Комнина
С благоговением и любовью писала Анна Комнина книгу о деяниях своего отца, византийского императора Алексея Комнина. И книга получилась очень интересная. Жизнь Алексея была непрерывной борьбой со множеством опасностей, которые угрожали его царствованию. Он метался по стране, то отражая угрозы турков в Малой Азии, то подавляя внутренние мятежи. Среди других забот особенно тревожили императора северные варвары — печенеги,— которые становились все смелее и наглее. Нужно было во что бы то ни стало обуздать этих хищников. Неожиданно Алексею предложили свою помощь половецкие ханы, жившие в степях Приднепровья. Но императору не хотелось связываться с этими ненадежными союзниками. Отпустив половецких послов с щедрыми подарками, он заверил их, что пока нет нужды в помощи, но, как только такая необходимость появиться, он будет иметь в виду эго предложение. Но успокоить половцев было нелегко: если нельзя воевать с печенегами в союзе с Византией, то, может быть, сразиться о Византией в союзе с печенегами? С большим трудом византийская дипломатия сумела расстроить назревавший союз двух варварских народов — печенегов и половцев.
В 1090 г. империя попала в особенно тяжелое положение. В Малой Азии угрожали турки-сельджуки, на море действовал энергичный пират Чаха, который даже провозгласил себя императором, печенеги установили какие-то весьма неприятные для Алексея связи и с этим самозванцем и с сельджуками. Алексею пришлось все- таки обратиться за помощью к половцам. Он послал посольство в половецкие вежи и стал с замиранием сердца ждать, чем это обернется, спасением или окончательной гибелью под ударами печенегов, к -которым могли присоединиться и половцы, увидевшие в грамотах Алексея признак слабости империи.
Одновременно Алексей обратился к христианскому рыцарству и папе. Он звал их спасти Византию от неверных и поганых варваров. «Пусть Константинополь достанется лучше вам, чем туркам и печенегам», — убеждал их Алексей Комнин. Это соображение было хорошим дополнением к легендам о богатствах мусульманского Востока и идеям о спасении «гроба Господня». Но прежде чем основные силы крестоносцев появились ка Босфоре, сюда явились половецкие ханы — герои многих русских летописей — «шелудивый», -«поганый», неверный Боняк и свирепый, хищный Тугорхан.
Этих ханов, ничего не смысливших в тонком придворном этикете, Алексею пришлось потчевать в своих роскошных покоях, дарить им золото и пурпурные одежды, льстить им, целовать их в жирные губы. Половцы заявили, что им нужна полная свобода действий и три дня, чтобы покончить с печенегами. С пьяной щедростью предложили они грекам половину захваченной у печенегов добычи. Алексей от доли в добыче отказался, но постарался затянуть дело, боясь решительного столкновения с печенегами. Он оттягивал развязку, пока половцы не заявили: «Знай, что мы не будем ждать более. Завтра с восходом солнца мы будем есть либо волчье мясо, либо баранье». Эта изысканная фраза означала, что половцы решили сражаться, если не с печенегами, то с греками.
И с восходом солнца начался бой. Он был выигран половцами и византийцами. Огромные толпы печенегов были захвачены в плен. В ночь после боя греки перерезали значительную часть пленных, проявив такую жестокость, что даже половцы содрогнулись, увидев наутро лагерь союзных войск, забитый трупами печенегов. Но греки ликовали. «Из-за одного дня печенеги не увидели мая»,— пели мальчишки на улицах Константинополя про эту битву, которая произошла 29 апреля 1091 г.
Вскоре половцы снова пришли на Балканы, но уже как враги Алексея. Их привел самозванец, некий Лже-диоген, претендент на константинопольский престол. Он обратился к половцам, и те с радостью воспользовались случаем, чтобы вновь побывать й пограбить за Дунаем. Алексей с большим трудом отразил эту новую опасность и отогнал половцев.
Не все печенеги ушли, некоторые оставались на службе у императора и после всех этих событий. Они неплохо служили империи. Отрядами печенегов время от времени пользовался Алексей, чтобы обуздывать крестоносцев, которые легко забывали о своей святой цели в богатом царственном городе на Босфоре.
Анна Комнина взяла за образец «Историю» Фукидида, где описаны сотни людей и десятки событий, а объектом своей книги она выбрала жизнь одного человека. Но она описала ее так, что вся история последних веков Византии как бы сосредоточилась в этой жизни. Алексей умер рано от болезни сердца — сказалось беспокойное время. Анна с болью описывает в конце своей книги, как страдал, умирая, ее отец. И, читая эти страницы, нам кажется, что в предсмертной тоске металась сама империя, дряхлая, с ослабевшим, глухо бьющимся сердцем. Империя сумела справиться с печенегами и половцами, использовав их вражду друг к другу. Ей удалось кое- как устоять против жадной своры крестоносцев. Но, наконец, совсем обессилев, она пала под ударами турок из Малой Азии. Думал ли Алексей в последние свои дни, что лет через восемьдесят на алтаре святой Софии пьяные крестоносцы заставят плясать голых уличных девок, а через 300 с лишним лет в этот же храм въедет по трупам на белом коне султан Махмуд II, а через 800 лет безразличные гиды будут показывать под потолком красное пятно на мраморе и рассказывать туристам, что трупов на полу Святой Софии было так много, что Махмуд II мог дотянуться почти до верха колонны и от его прикосновения остался на мраморе этот кровавый след...
Турки-кочевники и Византия — вот какая большая тема встает перед нами, когда мы берем в руки византийские вещи из Таганчи. Конкретные, осязаемые вещественные свидетели этих взаимоотношений, они являются хорошим дополнением к рассказам Кедрина и Никиты Хониата, Анны Комниной и Евстафия Солунского о печенегах, половцах и о тяжелых днях империи, осаждаемой этими варварами.
Нет нужды придумывать искусственные теории о том, кем был неизвестный воин в Таганче — бродник или киевский князь, швед или венгр. Присутствие в могиле византийских вещей легко можно объяснить, вспомнив рассказы греческих писателей о половецких и печенежских нашествиях. Конь, погребенный рядом с витязем под курганом в XII в., мог принадлежать скорее всего половцу, одному из тех знатных половцев, которые так часто совершали набеги в Византию.
* * *
Нет ничего красивее Стамбула утром, если смотреть на него со стороны Босфора. Впереди Принцевы острова, за ними Мраморное море, и вас ждет путь в Грецию. К морю спускаются сотни белых дворцов и мечетей. Золотой Рог постепенно охватывает со всех сторон пароход, и он причаливает, протискиваясь среди других кораблей. Можно в ожидании прогулки по Стамбулу развлекаться чтением надписей на пароходах или отыскивать по плану города, в развернувшейся перед вами панораме Константинополя, Голубую мечеть и Айя-Софию. Да, нет ничего красивее Стамбула с моря. С этим согласны все путешественники.
«Нет города прекраснее, если смотреть на Константинополь с якорной стоянки или с Босфора, когда добрая миля отделяет вас от него, — писал Марк Твен и добавлял: — Но, кроме живописности, он не радует ничем. С той минуты, когда покидаешь корабль, и до самого возвращения не устаешь проклинать этот город...»
Писателю Стамбул явно не понравился. Посетив бани, писатель распростился и со своей мечтой о восточном блаженстве, которым там должен упиваться смертный. «Это злостное надувательство. Человек, способный наслаждаться этим, способен наслаждаться всякой мерзостью: и тот, кто окружает это ореолом очарования и поэзии, не постесняется воспеть все, что есть в мире скучного, дрянного, унылого и тошнотворного».
Знаменитый американец не поскупился на эпитеты, чтобы обругать старую «феодальную» Европу с ее средневековьем, с ее воспоминаниями и традициями. А заодно и старую Азию. И, чтобы сделать это, Марк Твен выбрал очень удачно Стамбул — Константинополь... Такой концентрации древностей европейских, азиатских, такого острого сочетания Востока и Запада, античности и средневековья, такого разнообразия древних вещей не найдешь в другом месте. В Стамбуле они в строгом порядке разложены на витринах десятков музеев и в беспорядке навалены на прилавках антикварных лавок под сводами Большого Базара. Старый город, полный воспоминаниями, «засорен» этим мусором истории.
Вещи живут дольше человека, и в них — память о нем и о его веке. Не будь этих старых вещей, старых зданий, бесполезных руин, каждое новое поколение чувствовало бы себя одиноким на необжитой земле под враждебными холодными звездами.
Среди современных нам вещей есть много безвкусных, аляповатых, которые нас раздражают. Среди древних вещей таких нет, хотя, конечно, и среди них есть рядовые предметы, вещи, сделанные плохо, и есть образцы, в которые мастер вложил все свое умение. Но нет раздражающих, пошлых вещей потому, что все в них сглажено и смягчено временем, потому что время придало им нечто такое, что заставляет эти вещи уважать, хотя они для нас сейчас и бесполезны.
Г. А. Федоров-Давыдов
Из сборника «Курганы. Идолы. Монеты», 1985
