ГлавнаяМорской архивИсследованияБиблиотека












Логин: Пароль: Регистрация |


Голосование:


Самое читаемое:



» » К вопросу о крещении Киевской Руси
К вопросу о крещении Киевской Руси
  • Автор: Malkin |
  • Дата: 09-05-2014 18:55 |
  • Просмотров: 3384

Не следует представлять себе само крещение при Владимире как абсолютное торжество новой религии, как это часто представ­ляли историки русской церкви. Крещение Владимира — поворот­ный момент христианизации Киевской Руси, но сама христиани­зация произошла не сразу, а растянулась на ряд десятилетий. В обществе, в котором процесс феодализации далеко еще не был завершен, нельзя было ожидать и быстрых успехов. При Вла­димире крестились княжеская семья и княжеская дружина, т. е. те круги киевского общества, в которых уже за полвека до реформы христианство имело много адептов. В больших городах, как Киев и Новгород, жителей крестили, «загоняя в реку их, как стадо»; одни крестились добровольно, а другие из-за страха перед по­велевавшими '. Но масса населения оставалась языческой еще в X веке. Поэтому действие церковного устава Владимира распро­странялось только по тем «градам и погостам, где христиане суть2». Судя по одной рукописи XII—XIII веков, даже в более поздние времена у многих «был спрятан идол, выдолбленный или нарисованный» 3. Широко распространен еще культ священ­ных камней и деревьев, многие «жрут бесом и болотом, и кладе­зем» («приносят жертвы бесам, болотам и колодцам»), молятся «под овином, или в роще, или у воды» 4.

Сводчик, писавший во второй половине XI или в начале XI века, утверждает, что языческие обряды «творят вятичи и ныне»5. Еще в XII веке христианство встречало сильное сопро­тивление с их стороны, и монах Печерского монастыря Кукша, отправившийся в приокские дебри с миссионерской целью, был убит. В Новгороде, как показывает эпизод с Глебом Святославови­чем, во второй половине XI века только небольшая кучка дружин­ников была на стороне новой религии 6. И на Белоозере носителем новой веры является прибывший из Киевского центра Ян Вышатич с его отроками и «попином», между тем как масса смердов объединялась вокруг своих волхвов 1. Обращение Ростовской зем­ли относится ко второй половине XI века и связано с именами епископов Леонтия и Исаии. К этому же приблизительно вре­мени относят и обращение Мурома 8.

Таким образом, во второй половине XI века распространение христианства еще ограничивается непосредственно Приднепровьем, а междуречье Оки—Волги и даже Новгород далеко не были христианизированы. Это нужно иметь в виду, чтобы избежать слишком упрощенного, механистического представления о распространении христианства. Надо помнить, что еще митро­полит Иларион называет свою паству «малым стадом» 9. Для лю­дей XI века торжество христианства было связано с именем князя Ярослава, а не Владимира...

Итак, только третье поколение считало себя по-настоящему христианским. Только при Ярославе «нача вера христианская плодитися и расширяти, и черноризьци почаша множитися, и мо­настыри починаху быти» 10. Летопись рисует деятельность Яросла­ва гораздо более яркими чертами, чем деятельность его отца.

Ко времени Ярослава относится окончательное оформление церкви как организации. При нем основывается митрополия в Кие­ве и при ней соборная церковь святой Софии, которая должна была стать центром новой церковной организации. Эта сторона деятельности Ярослава не укрылась от глаз исследова­телей. Одни, как Приселков, объясняют ее переходом из-под власти болгарской архиепископии под власть константинополь­ского патриарха и вызванным этим переустройством церковного управления; другие, как Шахматов, отрицают вообще наличие митрополичьей кафедры в Киевской Руси до назначения Фео- пемпа около 1037 года. Как бы то ни было, окончательно как учреждение церковь сложилась только при Ярославе. Не случайно и то, что при нем был созван первый церковный собор в Киеве и сделана попытка установить церковную автокефалию путем из­брания собственного митрополита из числа русского духовенства. Не случайно и то, что именно при Ярославе русская' церковь получила своих первых святых в лице братьев самого князя, Бориса и Глеба. При нем же была сделана попытка если не кано­низации, то по крайней мере беатификации его отца.

Сравнительно медленный ход христианизации характерен не только для Киевской Руси, но и для всех стран, в которых еще только развивались процессы феодализации. Одновременно с Киевской Русью (и это, конечно, не случайно) мы наблюдаем аналогичные явления в Швеции, где Олаф принял крещение в 1008 году, а церковь организовалась окончательно только на со­боре в Схенингене в 1248 году; в Норвегии, где христианство введено Олафом Тригвассоном, современником Владимира (995— 1001), и Олафом Святцм (1015—1024), оно оформилось лишь в середине XII века; в Исландии, где христианство было принято в 1000 году, епископские кафедры созданы только в 1080—1115 го­дах.

Таким образом, в Киевской Руси организационный процесс прошел даже несколько быстрее, чем в других соседних странах. Это объясняется, конечно, близостью и постоянными связями с центром греческого христианства — Константинополем — и осо­бенно с крымскими владениями Византии, но и тут процесс этот не мог пройти в несколько десятилетий. Окончательное укреп­ление христианства и организация христианской церкви относятся ко второй половине XI века, т. е. ко времени, когда оконча­тельно сложились феодальные отношения в землях, объединив­шихся вокруг Киева.

Переход в христианство имел; объективно говоря, очень боль­шое и, несомненно, прогрессивное для данного отрезка времени значение. Те исследователи, которые в сохранении языческих веро­ваний в народных массах хотели видеть доказательство ничтож­ной роли крещения, мало вникали в исторические факты в их совокупности. Из-за домовых и леших они не замечали тех круп­ных процессов, которые происходили в стране.

Христианство застало в Киевской Руси еще не закончив­шуюся борьбу между различными укладами и являлось здесь энергичным поборником в то время прогрессивного феодального способа производства. Несомненно, что оно способствовало ско­рейшему изжитию отмиравших пережитков родового строя. Это особенно показательно в отношении брачного права. Мнение, буд­то брак у восточных славян к моменту принятия ими христианства был моногамным, требует значительных оговорок. То, что нам известно о семье X века, не позволяет говорить об установив­шейся моногамной форме брака, связанной с развитием частной собственности; как общее правило, мы имеем здесь дело еще с пат­риархальным браком.

В высших кругах господствовало многоженство. У Владими­ра было пять «водимых», т. е. законных, жен, не считая «налож­ниц». Он сам был сыном Святослава не от «водимой жены», а от «рабы», что нисколько не отразилось на его юридическом положе­нии в княжеской семье. Даже Русская Правда признает зако­номерность незаконного с точки зрения христианского канониче­ского права сожительства с рабыней. Еще в конце XI века многие «без стыда и без сраму две жены имеют» 11.

Эти наблюдения не противоречат известиям «Начального свода» о брачных обычаях у древних славян. Часть свода, где помещено описание обычаев различных народов, составлена не раньше второй половины XI века, судя по тому, что в ней упомина­ется о половцах. В своем ретроспективном обзоре быта различных славянских племен автор не только использует реминисценции, предания о недавнем прошлом, но и те факты, которые еще живы были в современном ему быту.

Изображая, в частности, быт особенно симпатичных ему полян и не без тенденциозности противопоставляя их древлянам, автор «Начального свода» приписывает им в прошлом те черты быта, которые были свойственны им в более позднюю эпоху. «Поляне,— говорит он в настоящем времени,— чтут обычай своих отцов: они кротки и тихи». И спешит уверить, что эти качества были свой­ственны им и в древности, в частности, в противоположность древлянам, у которых существовало умыкание невест — у полян «зять по невесту не ходит, а приводит ее вечером, и утром при­носит то, что за ней дают». Если понимать слова «что за ней дают» в смысле приданого, то приходится признать в словах сводчика из­вестную модернизацию, так как обычай покупки невесты у полян отмечен памятниками неоднократно.

Итак, если умыкание отошло у полян в область преданий, то калым, или «вено», существовал даже после принятия христиан­ства. Укажу и на признаки левирата, т. е. обычая брать в жены вдову умершего брата. Так, Владимир после убийства Ярополка женился на его вдове, гречанке, и родившийся от этого брака Свя- тополк почитался законным ,2. Следовательно, говорить о безу­словном господстве моногамного брака у полян еще в X веке мне представляется преждевременным. Христианская церковь с самого начала способствовала ликвидации старых брачных форм. Каноническое законодательство усиленно боролось и с многожен­ством, и с умыканием, и с легкостью развода, и со всякими аномалиями брачных отношений ,3.

И если в XI веке моногамный брак получил окончательное признание, по крайней мере в господствующих классах, то к этому в какой-то мере причастна и феодальная церковь. С торжеством моногамной формы семьи отошли в область преданий те крова­вые раздоры, которые характерны для семей, объединявших мно­гочисленных братьев от различных матерей, и делалась невозмож­ной такая междубратская резня, какая имела место после смер­ти Святослава и после смерти Владимира. Я не останавливаюсь на влиянии церкви в деле отмены других родовых институтов, как, например, кровной мести.

Христианство не только ускоряло процесс ликвидации остатков родового строя — оно способствовало ускорению развития фео­дального способа производства в Киевской Руси. В Византии цер­ковь являлась в XI веке крупнейшим феодальным учреждением и землевладельцем. Естественно, что она перенесла в Киевскую Русь те феодальные методы хозяйствования, которые вырабо­тались в условиях высокоразвитого византийского феодализма и которые здесь, на берегах Днепра, нашли подготовленную и благо­приятную почву. Община, находившаяся уже в состоянии распада, не могла оказать действенного сопротивления притязаниям фео­дальной церкви, а выраставший на ее развалинах класс феодалов в лице князей и бояр шел навстречу этим притязаниям и спешил использовать новую социальную силу в своих интересах.

Церковь и явилась энергичной проводницей феодальных по­рядков в Киевской Руси. Именно церковные учреждения наряду с князьями создают путем хищнического захвата общинных земель крупную феодальную собственность, концентрируя в своих руках обширные земельные владения. Церковь беззастенчиво внедряет в экспроприируемые массы понятие феодальной собственности, используя и свою реальную силу, и свой авторитет, и веру насе­ления в действенность магических заклятий.

 

Прогрессивная сторона деятельности церкви заключается в ее стремлении ликвидировать найденные ею в Приднепровье элемен­ты рабского труда, невыгодность которого была уже осознана в Византии. Я не буду останавливаться на тех документах, которые свидетельствуют о попытках ограничить произвол ра­бовладельцев. Думаю, что это в данном случае нехарактерно — характерно стремление к ограничению работорговли. Таково рез­кое осуждение практики продажи крещеных рабов. Не менее го­рячо осуждается спекуляция на живом товаре...

Еще последовательнее проводятся мероприятия по облегче­нию выхода на свободу рабов. Эту цель преследуют многократные запрещения «изгойства», т. е. взимание излишней платы, сверх стоимости, за освобождение холопа. Строго воспрещается брать «изгойство» за детей вольноотпущенного, родившихся после его освобождения. Моральная ответственность возлагается не толь­ко на продавца, но и на свидетеля, и на суд, утверждающий сделку. В известных случаях церковь рекомендовала принудитель­ный выкуп рабыни у господина и. Наконец, церковь боролась и против незаконного порабощения свободных людей.

Осуждая рабство, церковь зато беспощадно закрепощала юри­дически свободных людей, находя выгодным пользоваться более производительным трудом феодально зависимых людей, чем ра­бов.

Предпочитая, из соображений вовсе не этического, а чисто корыстного характера, обрабатывать свои земли руками феодаль­но зависимых людей, а не рабов (которые даже не упоминаются в числе «церковных людей»), церковь присваивала над этими юри­дически свободными людьми ряд прав, свойственных феодальному землевладению. Юридическое оформление землевладельческих иммунитетов осуществлено было церковью очень рано. Тут более чем где-либо сыграл роль образец Византии...

Непосредственное влияние византийского духовенства можно усмотреть и в разработке феодального законодательства в целом. По известному рассказу летописи, именно духовенство настаивало на применении судебной казни в отношении разбойников, когда «их развелось слишком много», причем ему пришлось преодоле­вать старую патриархальную идеологию, видевшую в убийстве частное дело пострадавших, которое разрешалось полюбовной уп­латой «поголовщины» («за голову») или «виры» («выкупа»). Тут разговор идет о замене частного вознаграждения за убитую го­лову государственной «казнью».

Когда же старый обычай все-таки восторжествовал над визан­тийской практикой, те же епископы рекомендовали превратить «виру» в государственный доход и обратить ее на государствен­ные нужды. На этот компромисс Владимир и согласился: «Так тому и быть» ,5. В этом рассказе мы видим упорство, с которым духовенство проводило в жизнь установления византийского фео­дального права в стране, еще недавно жившей патриар­хальным бытом.

Следы воздействия церкви на законодательство так много­численны в Русской Правде, что дали повод В. Ключевскому к неверному, по существу, выводу о церковном происхождении этого памятника. Мы присутствуем при рецепции в русском законода­тельстве римского права, переработанного в Византии в интере­сах феодального государства. Детальное сравнение статей Рус­ской Правды с соответствующими статьями Эклоги, Прохирона, Закона судного и других юридических памятников Византии показывает, с какой гибкостью применялось греческое законода­тельство к условиям Киевской Руси, заменяя, например, телесное на­казание, необычное в условиях общинного быта, штрафами, смерт­ную казнь — «вирой», идя на известные компромиссы, как мы это видим из законодательной практики епископов при Вла­димире.

Христианство сыграло исключительно крупную роль в идеоло­гическом обосновании и тем самым в укреплении власти киевских князей. На вчерашнего предводителя сборной дружины духовен­ство перенесло те представления о верховной власти в государстве, которые существовали в самодержавной Византии. Оно упорно внушало главе новообразуемого государства идею божественного происхождения его власти. С момента крещения на князя «взи­рает ... всемилостивое око благого бога». Князя сажает на престол сам бог. Это божественное происхождение власти князя, по уче­нию церкви, дает в руки его большую власть и вместе с тем ставит перед ним более широкие и ответственные задачи.

Наконец, церковь присваивает киевскому князю все атрибуты христианских императоров. На монетах, чеканенных по греческим образцам, князья изображаются в византийском императорском уборе, в диадеме, увенчанной крестом, «в порфире, с крестом в руке и с нимбом вокруг головы». Так новая религия освящала и укрепляла власть, выраставшую на обломках старого патриар­хального строя. Эту сторону особенно подчеркивает К. Маркс, когда он рисует нам Владимира, «соединяющего военную власть северного завоевателя с теократическим деспотизмом порфиро­родных и становящегося таким образом господином своих под­данных на земле и их заступником на небе» ,6.

Из сказанного, мне кажется, в достаточной мере видна роль христианской церкви в ускорении происходившего внутри придне­провского общества перехода к феодальному строю со всеми его положительными и отрицательными сторонами. Тем самым цер­ковь освящала своим авторитетом и весь тот гнет, который фео­дализм накладывал на массу свободных до того смердов, освяща­ла экспроприацию общинных земель, обращение вольного общин­ника, смерда, в крепостного. В рядах феодалов, наступающих на общину, церковь едва ли не выделялась своим хищническим стяжательством. Эта сторона дела, на которую не приходится закрывать глаза, не должна, однако, заслонять перед нами тот факт, что в изучаемый отрезок времени феодализм, проводником которого было христианство, являлся прогрессивным моментом в истории Приднепровья по сравнению с разлагающимся родовым строем, осложненным элементами рабства.

Мне хотелось бы теперь остановиться на влиянии, которое крещение оказало на культурную жизнь страны. Я хотел бы отме­тить один момент, который, может быть, недостаточно привлекал до сих пор наше внимание,— развитие техники в Киевской Руси под влиянием греческого христианства. В земледелии оно выра­зилось в значительном повышении техники огородничества. Этому, несомненно, способствовало повышение потребления овощей, которое стимулировалось и многочисленными постами, установ­ленными христианскими аскетическими учениями, и требованиями монастырского «жития». То, что в значительной мере культура многих овощей занесена была из Византии вместе со студийским уставом показывает происхождение названий многих из них.

Еще очевиднее влияние византийского христианства в области строительной техники. С каменной стройкой в Киеве познако­мились на примере церквей, которые строились по заказу князей греческими архитекторами. От них узнали технические приемы кладки стен, выведения сводов и купольных покрытий, исполь­зования колонн или каменных столбов для их поддержания и т. д. Способ кладки древнейших киевских и новгородских церквей — греческий. Не случайно названия строительных материалов в древ­нерусском языке все заимствованы у греков. Напомню, что и пер­вые каменные постройки светского характера, вроде каменного терема, фундамент которого найден близ Десятинной церкви, были, вероятно, построены теми же греческими архитекторами, которые строили церкви, и что древнейшая постройка такого типа приписывалась легендой первой христианской княгине — Ольге. Другим образцом светской постройки могут служить «Золо­тые ворота», воздвигнутые Ярославом, от которых сохранились только развалины, не дающие представления об их былом вели­колепии ,7.

Такое же влияние оказало принятие христианства на разви­тие ремесел. Техника резьбы по камню, как показывают орна­ментация мраморных капителей Софийского собора с переплетаю­щимися листьями и крестами и гробница Ярослава в стиле древнехристианских саркофагов, заимствована из Византии для церковных целей. Греческая мозаика впервые стала употребляться для украшения церковных зданий и, может быть, дворцов. То же надо сказать и о фресковой живописи. Если в области мозаики и фрески Киевская Русь оставалась долгое время в зависимости от греческих мастеров, то «в некоторых видах художественной про­мышленности ученики-русские,— отмечает И. Грабарь,— сравня­лись со своими учителями-греками, так что трудно отличить пе­регородчатые работы от византийских образцов». Таковы работы по финифти (эмаль) и скани (филигрань). Тем не менее русские работы показывают «хорошо усвоенный стиль византийских об­разцов, а их тематика в большинстве случаев церковная» ,8. Нако­нец, из Византии Киевская Русь заимствовала первые опыты чеканки монет.

Особенно ярко влияние византийского крещения выразилось в художественной области. До нас сохранились поразительные по своей художественной ценности образцы архитектурного искус­ства Киевской Руси первых времен христианства, навеянные луч­шими образцами византийского строительства эпохи его расцвета. Источниками, откуда черпались греческими архитекторами (а что именно греческие архитекторы строили первые храмы, об этом мы имеем совершенно точные указания в современной литературе) творческие мотивы их построек в Киеве, Новгороде, Чернигове, служат такие шедевры мирового искусства, как собор св. Софии и так называемая Кахриэ-Джами с ее галереями, залитыми мозаи­кой, в Константинополе, собор св. Софии в Солуни, собор в Даф­ни, близ Афин.

С другой стороны, эти греческие художники создавали в но­вообращенной стране новые шедевры, которые европейскими ис­кусствоведами приравниваются к лучшим произведениям визан­тийского искусства, например, Софийский собор в Киеве, постро­енный Ярославом в 1037 году,— в настоящее время превращен в музей. Те реставрационные работы, которые произведены в нем при Советской власти, вскрыли с блеском все красоты этого ис­ключительного памятника искусства. Я* говорю не только о строй­ности и изяществе постройки: поразительна мозаика в алтарной абсиде, которой тщетно стремился подражать в безвкусной рос­писи Владимирского собора Васнецов, не сумевший воспроиз­вести благородную простоту рисунка и красок.

Реставрации последних лет открыли ряд фресок, до недавнего времени либо совсем закрашенных, либо искаженных позднейшими художниками. Так, совсем недавно открыты фрески, изображаю­щие семью Ярослава, и сделаны некоторые новые расчистки, восстановившие спокойствие и благородство тонов, которых уже не умели воспроизводить более поздние ремесленники. Рядом со св. Софией, через площадь, стоят развалины собора Михайлов­ского златоверхого монастыря, основанного в 1108 году, уже после смерти Ярослава, его внуком Святополком Изяславичем. С тех пор как сняли позднейшие крыши и главы, он стоит в своем византийском первообразе, с рядом кирпичных куполов, так живо напоминающих константинопольскую Софию. Велико­лепные образцы мозаики на ослепительном золотом фоне из этого собора хранятся в музее Печерского монастыря ,9.

В Новгороде образцом архитектурного искусства до сих пор яв­ляется Софийский собор (1050 год) с его роскошным куполом, в глубине которого грандиозная фреска Спаса напоминает анало­гичную фреску собора в Дафни; с этой фреской связывалась долгое время легенда о могуществе и силе «вольного» феодаль­ного Новгорода. К XII веку относится поразительная роспись Спаса Нередицы, тоже восстановленная при Советской власти в ее первоначальном величии.

Но, может быть, сильнейшее впечатление производит роспись Ладожского собора, особенно ярко отражающая классические корни той византийской живописи, которую греческие художники перенесли на киевскую почву. Сюжет фрески полуязыческий: Георгий-Персей, спасающий от чудовища деву, т. е. классическую Андромеду. Сохранилось лицо этой Андромеды, сколок тех воло­оких богинь, которыми украшены стены помпейских домов, рас­писанных в подражание александрийским художественным об­разцам.

То же влияние древнеклассических традиций чувствуется и в миниатюрах, воспроизводящих византийские образцы на стра­ницах киевских и новгородских церковных книг. Таковы, по ком­петентному отзыву профессора А. Некрасова, рисунки на полях псковского устава XII века, в которых он видит александрийские мотивы. Такой же характер носят миниатюры даже сравнительно позднего Федоровского евангелия в Ярославле.

Из Византии же в Киевскую Русь проникла живопись на досках, обслуживавшая главным образом церковь. Византийская иконопись в то время стояла на высокой степени художествен­ности, которую она впоследствии утратила. В XI—XII веках в Восточную Европу были завезены прекрасные произведения этого рода искусства — такой музейной редкости, как икона Владимир­ской богородицы, реставрированная тоже только при Советской власти; благодаря реставрации на ней под позднейшими наслое­ниями вскрылась благородная простота первоначальных линий и красок XI века. Она теперь хранится в Третьяковской гале­рее; там же можно видеть и реставрированные советскими спе­циалистами образцы лучшей греческой живописи XII века — икона Дмитрия Солунского и другие, которые сохранились в на­шей стране.

В связи с крещением появились в Киевской Руси и образцы греческой скульптуры. Как известно, Владимир привез из Херсо- неса вместе с церковными сосудами и иконами, с «мощами» херсонесских святых и «корсунскими попами» две бронзовые статуи и бронзовую квадригу, которые украсили площадь перед Десятин­ной церковью20. Впрочем, скульптура в это время в самой Византии была в упадке, и мы имеем здесь дело, вероятно, со случайными образцами древней классической скульптуры.

Я хотел бы подчеркнуть, что искусство, завозившееся из Ви­зантии, обслуживало не только задачи культа: раскопки княже­ского терема показали, что и он был украшен фресками. Чисто светский характер носят изображения из жизни греческих импе­раторов и охотничьи сцены на стенах галереи, окаймляющей по образцу византийской св. Софии св. Софию киевскую. Наконец, чисто светский характер имеют в настоящее время целиком раскрытые в Софийском соборе портреты жены Ярослава, знаме­нитой Ингигерды — Ирины, и его дочерей, в том числе буду­щей королевы Франции — Анны, и мужской группы семьи Яросла­ва. Любуясь на ранние шедевры киевского искусства, приходится признать, что позднейшее христианство не только не сумело их превзойти, но не сумело и оценить их. Таков пренебрежительный отзыв о софийских мозаиках и фресках официального историка церкви епископа винницкого Макария и особенно известного цер­ковного археолога митрополита Евгения21.

Не менее крупные последствия имело крещение и в области просвещения. Тут, конечно, большое значение имело то обстоя­тельство, что еще лет за сто до крещения Киевской Руси христианство было принято в Болгарии и что греческие мис­сионеры, боровшиеся там и в Чехии с католическими влияниями, способствовали выработке славянского алфавита и переводу хри­стианских культовых книг на славянский язык/Таким образом, Киевская Русь получила тотчас по крещении письменность на славянском языке. Уже при Владимире была сделана попытка организации школы. Ученики были принудительно избраны из де­тей «нарочитой чади», т. е. из верхних слоев его дворни22.

Школа эта преследовала, конечно, исключительно церковные цели, подготовляя клириков из местного населения: не в классо­вых интересах духовенства было давать распространяться вновь возникшей грамотности среди широких масс. С эпохой Ярослава связывается представление о широком распространении книжного дела. И тут речь идет о литературе церковной, о культовых книгах, частью списывавшихся с болгарских переводов, а частью самостоятельно переводившихся с греческого языка уже на Руси. Образцом такого рода книг может служить великолепное «Остро­мирово евангелие», переписанное на Руси по заказу посадника новгородского Остромира (1056—1057 годы).

Какое бы узкое церковное назначение ни имели эти культо­вые книги, они приучали к чтению. Для нас существенно то, что наряду с церковной книгой в том же болгарском переводе про­никла в Киевскую Русь и книга светская и что наряду с евангелием и псалтырем образованный киевлянин и новгородец учились читать и научную книгу, перенося на нее то же благоговение, с которым они относились к чтению книги церковной. И светская, в частности научная, книга пришла к нам из Византии или через христианскую Болгарию, или непосредственно.

Наше представление о Византии как о стране монашеского застоя, лишенной всякой культурной жизни, совершенно не соот­ветствует действительности. В X—XI веках «Рим Востока», как называет Византию К- Маркс, все еще оставался сокровищни­цей классической культуры, откуда жадно черпали вдохновение народы всей Европы. Не надо забывать, что ряд классиков дошел до нас только благодаря византийским схоластам, в частности бла­годаря патриарху Фотию, современнику первого нашествия Руси на Константинополь, и имератору Константину Багрянородному, при участии которого в X веке была составлена энциклопедия древних писателей.

Но Византия не только хранила традиции классицизма — у нее была собственная богатая литература. Исторические хроники Феофана, Георгия Амартолы, патриарха Никифора, Льва Дьяко­на, поэзия Иоанна Геометра, Продрома, Феодосия, произведения ораторского искусства, специальные военные трактаты, исследо­вания по истории учреждений — все это разнообразие светской художественной и научной литературы показывает, что Византия не замыкалась в узкий круг богословских писаний: законодатель­ство царей-иконоборцев и императоров македонской династии являлось органическим развитием римского права и распростра­няло не только в отдаленных провинциях, но и в соседних странах традиции законодательства Юстиниана. О громадном воздействии Византии на Западную Европу в области искусства свидетельст­вуют и Ахенская капелла Карла Великого, и собор св. Марка в Венеции, и залитая византийской мозаикой норманская базилика в Монреале. Ранняя североитальянская живопись своими исто­ками восходит к византийским образцам иконописи.

Отзвуки этой высокой культуры дошли до Киевской Руси не только в великолепии церковного зодчества, в изяществе финифти и скани киевских и рязанских кладов, но и в подборе книг, кото­рые шли из византийских источников. Потребность в светском чте­нии верхов киевского общества удовлетворяли всевозможные ли­тературно-научные сборники: «Пчелы», «Златоструи», «Избор­ники», в которых читатель мог найти и моральные рассуждения, и изречения, и статьи научно-схоластического содержания. Очень рано появились переводная греческая новелла и повесть, рас­считанные на легкое чтение. Такова обширная агиографическая литература, дошедшая до Киева в виде отдельных «житий» и сборников-патериков, литература апокрифов, наконец, военно­исторические повести, вроде сказаний об иудейской войне Иосифа Флавия, о Троянской войне и т. п. Чисто научный характер (в тог­дашнем понимании слова) представляют «Шестоднев» и «Физио­лог» с их фантастическими представлениями о природе, первая, доступная киевскому читателю география — «Христианская то­пография» Козьмы Индикоплова и особенно исторические произ­ведения— хроники Иоанна Малалы, Георгия Синкела, Амар­толы и др.

Вся эта светская литература шла под флагом церковной, пос­кольку феодальная наука Византии была клерикальной, но все-таки расширяла кругозор, будила мысль, толкала к самостоя­тельной работе. И действительно, произведения, переведенные с греческого языка, становятся источниками собственной, киево­новгородской литературы. Эту собственную, туземную литературу создают представители самой образованной части населения — духовенства, воспитанного на византийских литературных образ­цах. Священник княжеского села Берестова Иларион выступает со своим замечательным с точки зрения требований византийской риторики словом «о благодати», заканчивающимся красноречивым и очень хорошо построенным панегириком в честь «блаженного» князя Владимира и его сына Ярослава. Епископ туровский Кирилл (XII век) является автором ряда церковных поучений, которые в литературном отношении тоже имеют свои достоинства.

По образцу греческой агиографии возникают местные «жития», прославляющие туземных «святых». Таковы «жития» Ольги и Владимира, внесенные в летописный свод, память и похвала князю Владимиру Иакова-мниха, «жития» Бориса и Глеба (летописное, Иакова-мниха, Нестора), повесть о Феодосии Печерском и о Печерском монастыре, внесенная в летопись, «житие» Феодосия Печерского, составленное Нестором, несохранившееся «житие» Антония. С двумя пригородными монастырями Киева — Печер­ским и Михайлово-Выдубицким — связано создание замечатель­ного научно-литературного труда — «Начального свода».

«Начальный свод» в целом является научной обработкой об­ширного комплекса разнообразных исторических источников, который вскрывает перед нами исключительную начитанность его составителей, богатство имевшейся в их распоряжении литера­туры. Тут и переводы греческих хронографов, дававших сведения о древнейшей истории мира и о прошлом соседних с Русью стран Балканского полуострова, и отрывки какого-то географического описания Восточной Европы, и русские агиографические произ­ведения, и отдельные исторические повести и мемуары, и летопис­ные записи, составленные в различных уголках Киевской Руси, и извлечения из церковных поучений, и отрывок из трактата о демонологии и т. д.

Это обилие и разнообразие источников свидетельствуют о нали­чии в Киевской Руси большой, не дошедшей до нас литературы. Печерский и Выдубицкий монастыри выступают с чертами крупных культурных и научных центров, в которых накапливались боль­шие запасы знаний и были люди, не только владевшие пером, но и умевшие работать научно. К этим центрам и тянулись люди, искав­шие расширения своих познаний. Здесь находила удовлетворение своим умственным запросам светская знать в лице князей и бояр. Здесь завязывались оживленные научные беседы, образцом ко­торых может служить разговор между Гюратой Роговичем и авто­ром летописной записи 1096 года на тему о географических откры­тиях новгородцев на севере, во время которого для разрешения сложного вопроса привлечены были и авторитет Мефодия Натарского, и история Александра Великого 23.

В среде образованной части дружины под влиянием переводной литературы появляются попытки к самостоятельному литератур­ному творчеству. В подражание византийским домостроям, извест­ным на Руси по болгарским изборникам, составляет Владимир Мономах свое «Завещание». Из южнорусской дружинной среды вышел в XII веке такой шедевр художественной повести, как «Слово о полку Игоревен, скомпонованное по образцам перевод­ной поэзии, но вложившее в заимствованную из чужой литературы форму живую красоту подлинно народной поэзии.

В заключение я хотел бы указать то место, которое Киевская Русь заняла среди культурных стран Западной Европы в резуль­тате крещения. Я имею в виду не Византию, о влиянии которой говорил достаточно подробно, и не Скандинавию, начальные связи с которой относятся еще к временам язычества, а страны католической культуры.

Мнение, будто греческое крещение должно было положить рез­кую грань между Киевской Русью и Западом, между киевским православием и западноевропейской «латыной», несправедливо. Официальный разрыв между Византией и Римом произошел в середине XI века, но разрыв этот назревал в течение более двух столетий, и естественно, что греческая церковь стремилась через посредство своих ставленников—греческих епископов и местного киевского духовенства—оградить «новых людей — христиан» от тлетворной заразы латинской «ереси» и от общения с людьми, «причащающимися на опресноках». Отсюда сравнительно боль­шое количество ходивших в киевском обществе, преимущественно переводных с греческого, полемических сочинений, направленных на изобличение «лжеучений» латинян.

Но произведения византийских ригористов, представляющих крайнюю, нетерпимую точку зрения, которые в самой Византии не отражали общего мнения, долгое время в Киевской Руси остава­лись лишь предметами волнующего чтения, не делаясь руковод­ством в жизненной практике. И наоборот, из поведения епископа Бруно во время его пребывания в Киеве при Владимире можно заключить, что и католическое духовенство не видело еще необ­ходимости резко порывать с последователями греческой «схизмы». Со стороны католичества вопрос был далеко еще не так заострен, как этого хотелось некоторым клерикальным кругам. Напротив, с момента крещения Киевское княжество входило в состав като­лических государств Восточной Европы как равный и полноправ­ный член христианского общества.

Католические Польша, Венгрия и Чехия и в последующее время являются теми политическими силами, с которыми Киевское го­сударство поддерживало постоянные сношения. Южнорусские князья неоднократно в течение XI—XIII веков выступают в союзе и с польскими князьями, и с венгерским королем. На общих «снемах» с ними обсуждаются международные вопросы и раз­решаются дела восточноевропейской политики. Союзники обме­ниваются дипломатическими визитами, сопровождаемыми уго­щеньями и турнирами.

Политические связи скрепляются брачными союзами, что было бы совершенно невозможно, если бы Киев оставался языческим. Болеслав Польский сватался за дочь Владимира Предславу. Его преемник, Казимир, был женат на дочери Ярослава Марии Доброгневе. Другая дочь Ярослава была за венгерским королем. И в даль­нейшем, вплоть до татарского нашествия, мы имеем непрекращаю- щийся ряд аналогичных фактов. «Польский двор,— пишет И. Лин- ниченко,— зорко следит за политическим положением в Руси и ищет браков с той княжеской линией, которая в данную минуту могущественна: то с Мономаховичами, то с Ольговичами при Всеволоде Ольговиче, при Ростиславе снова с Мономахови­чами» 24. Такое же внимание к политическому положению в Киев­ской Руси и на Волыни проявляют и. венгерские короли. Все это свидетельствует об очень крепких политических связях между этими странами.

Но соседними католическими странами не ограничивался кру­гозор Киева. Одну из своих дочерей, Анну, Ярослав выдал за фран­цузского короля Генриха (около 1045 года), и в Киев приезжало за ней специальное посольство из Франции, возглавленное католи­ческим епископом. Тот же Ярослав пытался привлечь Германскую империю к борьбе с общим врагом — польским королем Болес­лавом; очевидно, с этой целью в 1043 году было направлено по­сольство в Гослар с предложением руки русской княжны герман­скому императору; возможно, что неудача этого политического шага заставила обратиться к Франции.

Сын Ярослава Изяслав в борьбе с братьями искал содействия у германского императора и папы, даже признал себя ленником римского престола, «принес должную присягу верности князю апостолов» и «принял царство как дар св. Петра» из рук Григо­рия VII. Его соперник, Святослав, избежал вмешательства Герма­нии путем дипломатических переговоров непосредственно с импе­рией. Успех, достигнутый им при этом, объясняется тем, что он сам был женат на сестре одного из крупнейших германских фео­далов, Бурхарда, епископа трирского, который и служил пос­редником. Удон, маркграф бранденбургский, имел женою Евпраксию (Адельгейду), дочь Всеволода Ярославича, которая, овдовев, обвенчалась с императором Генрихом IV, выступала впослед­ствии открытым его врагом и в этом отношении была исполь­зована римской курией; жизнь она окончила в одном из киев­ских монастырей...

Постоянные политические и иные сношения со странами За­падной Европы открывали доступ в Киевскую Русь католической культуре. Среди киевских феодалов распространяется знание иностранных языков; как известно, Всеволод Ярославич владел пятью языками, и не он один из южнорусских князей был «речен языком», как сказано про Ярослава Осмомысла. Западноевро­пейская литература находит себе читателей в киевском обществе. На «жития» Бориса и Глеба, несомненно, оказали влияние ана­логичные «жития» чешских святых — Людмилы и Вячеслава. В Ипатьевской летописи нашли себе место католические легенды о крестоносцах, о борьбе венгров с Батыем, отразились верования в католических святых и в «силу» креста св. Стефана. В киев­ском зодчестве нашли себе отражение и романские архитектурные мотивы. В общем итоге мы видим Киевскую Русь, тесно пере­плетенную культурными и политическими связями с Западной Европой...

Позволю себе сделать некоторые выводы. В период, опреде­ляемый концом X и XI веком, когда в Приднепровье складывались феодальные отношения, христианство явилось большой социаль­ной силой, способствовавшей ускорению и углублению этого про­цесса: оно было проводником в Киевской Руси высокой феодальной культуры Византии и содействовало установлению культурных связей с западноевропейскими феодальными государствами. «Марксисты,— писал П. Керженцев,— отнюдь не являются по­клонниками феодализма и тем более капитализма, а между тем сколько раз Маркс, Энгельс и Ленин отмечали в своих работах, что на определенном историческом этапе феодализм и даже ка­питализм были прогрессивными эпохами человеческой истории» 25.

Исходя из такой, единственно правильной установки, следует признать, что христианство в указанный период и даже еще позже было явлением прогрессивным в истории Киевской Руси. Это и дало возможность церкви создать на киевской почве блестящие образцы феодального искусства и письменности.

Это обстоятельство не должно, однако, устранять из поля на­шего зрения и обратной стороны изучаемого явления. Как провод­ник феодальной идеологии, христианская религия с первых ша­гов выступила орудием угнетения широких трудящихся масс, освящая своим благословением насилия и хищения правящих классов.

Впоследствии за церковью остается только функция угнете­ния трудящихся масс, и с этим классовым характером она про­ходит через дальнейшую историю нашей страны, хотя в про­цессе образования централизованного феодального государства церковь и позже стояла во главе прогрессивных течений в феодаль­ном обществе. Не сразу утратилась и роль христианства в области искусства: XV век еще создал шедевры Андрея Рублева.

Сергей Бахрушин, член-корреспондент АН СССР

Из сборника «Христианство и Русь», серия «Советское религиоведение», №2, 1985 г.

Литература

1      См.: Шахматов А. А. Корсунская легенда о крещении Владимира. Сборник статей, ч. 2, СПб., 1908, с. 1076; «Памятники древнерусской церковно-учительской литературы». СПб., 1894, вып. 6, с. 71.

2      «Хрестоматия Владимирского-Буданова», вып. 1, СПб., с. 229.

3      Гальдовский И. Н. Борьба христиан с остатками язычества в Древ­ней Руси.— «Записки Московского археологического института», т. XVII1. М., 1913, с. 77—83.

4      «Русская историческая библиотека» (далее—РИБ). СПб., 1886, т. VI, с. 7, 244.

5      Летопись по Лаврентьевскому списку, 3-е издание Археографи­ческой комиссии (далее — Лаврентьевская летопись). СПб., 1897, с. 13.

6      Лаврентьевская летопись, с. 176.

7      Там же, с. 170 и след.

8      Голубинский Е. Е. История русской церкви, т. 1. М., 1901, с. 207.

9      «Памятники древнерусской церковно-учительской литературы». СПб., 1897, вып. 1, с. 76.

10    Лаврентьевская летопись, с. 148—149.

11   РИБ, т. VI, с. 18.

12    Лаврентьевская летопись, с. 77.

13    РИБ, т. VI, с. 4, 7; «Хрестоматия Владимирского-Буданова», т. 1, с. 233, 235, 236.

14    РИБ, т. VI, с. 841—843.

15    Лаврентьевская летопись, с. 124.

16    Магх К. Secret diplomatic history of the 18 th century. London, 1969, p. 109.

17    Лаврентьевская летопись, с. 54; Ржига В. Ф. Очерки по истории быта домонгольской Руси. М., 1929, с. 10, 18—19, 72, 73.

18    Толстой И., Кондаков Н. Русские древности в памятниках искус­ства, т. V, с. 35—37; Грабарь И. Э. История русского искусства. М., 1953, т. 1, с. 144.

19    Обломок мозаики из Михайловского монастыря есть в Третьяков­ской галерее, там же образцы киевских фресок, вероятно, из того же монастыря.

20    Лаврентьевская летопись, с. 114.

21    Макарий. История русской церкви, т. 1. СПб., 1857, с. 56: там же см. отзыв митрополита Евгения, с которым автор солидаризируется (с. 226).

22    Лаврентьевская летопись, с. 116.

23    Там же, с. 226—228.

24    Линниченко И. А. Взаимные сношения Руси и Польши, ч. 1.— «Русь и Польша до конца XVII в.». СПб., 1884.

25    «Известия», 14 ноября 1936 г.

Читайте также: