Показать все теги
"Меня втолкнули в одиночную камеру №5. В камере не было ничего интересного, кроме нацарапанной надписи на стене: "Бьют, издеваются, калечат ни за что". Я расположился на железной голой кровати, прикованной к стене. Если бы зуб, выбитый из челюсти, способен был чувствовать, он, вероятно, чувствовал бы себя так же одиноко, как я. С этого злосчастного дня я лично принадлежал не всей организации НКВД, как ранее, а одному из опаснейших ее отделов – контрразведке. Оставалось только ждать. Ждать, как ждет мешок с углем, прежде чем его бросят в топку".
Это отрывок из воспоминаний Иосифа Ятчени – человека, умершего в 1980 году в советской Беларуси обычным пенсионером, отставным бухгалтером. Мало кто, кроме ближайших родственников, знал о его прошлом сотрудника сталинского НКВД, а затем – подследственного в минской тюрьме того же ведомства. Свои воспоминания-дневники Иосиф Ятченя писал в конце жизни в течение 15 лет. Сейчас, спустя почти 40 лет после его смерти, эти уникальные записи будут опубликованы в Минске.
Из воспоминаний Иосифа Ятчени
И вот я оказался в «конвейере». В течение пяти суток не разрешали присесть, не давали пить, есть, спать. Переминаясь с одной ноги на другую, наконец, я не устоял и упал в обморок. Климович и ещё один подлец подняли, посадили за стол, дали глоток воды и ручку с пером, указывая место, где подписать протокол.
Прихожу в некоторое сознание, а мысль работает: подписать – значит, смерть. А жить чертовски хочется. Дрожащими руками хватаю протокол и со всей силы рву его.
Что было со мной потом, не знаю. Очнулся снова в тюремной больнице.
Через 10 дней – опять у Дубинки (прозвище, которое заключенные дали следователю Климовичу – РС). На этот раз я отказался стоять, сел на пол и решил не отвечать ни на какие вопросы. Это вывело из себя Дубинку, и он стал пинать сапогом под бока. Потом взял меня за шиворот и хотел поднять на ноги. Я вцепился в него, и пошла потасовка. Набежали другие изверги, отлупили как следует и поволокли в карцер.
Придя в сознание, я стал изучать мое жилище. Это был каменный мешок без солнечного света и постороннего воздуха. В углу стояла параша, полная человеческих испражнений. Грязный цементный пол, забрызганный засохшей человеческой кровью. Протестуй, плачь, кричи – никто не услышит твоего крика и стона, кроме коридорного надзирателя, который проверяет через волчок твоё поведение.
400 грамм суррогатного хлеба и пол-литра холодной воды в сутки — таков рацион в свободной стране. В этом «комфортном номере» просидел пять суток.
После карцера не звали на допрос примерно два месяца.
Вы не знаете, что такое подниматься каждое утро и ждать, что сегодня тебя убьют. И так проходило 10 месяцев и 9 дней. Ты ждешь, а тебя всё не убивают.
Анастасия Зеленкова – белорусская журналистка, которая уже несколько лет работает с воспоминаниями Иосифа Ятчени и сейчас готовит их к публикации. В интервью Радио Свобода она рассказывает об этой рукописи и жизни ее автора.
– Откуда эти дневники взялись, какова их история?
– С Владимиром Ятченей, внуком автора этих записей, мы познакомились случайно. Он мне написал в соцсетях, чтобы поблагодарить за статью, которая, кстати, не была на тему репрессий. Между нами завязалась переписка, во время которой Владимир и рассказал мне о рукописях своего дедушки. Я, если честно, изначально скептически отнеслась к его словам, потому что сложно было поверить, что такие дневники действительно существуют. Но даже если и так, то, конечно, возникал вопрос об их качестве, о правдивости изложенного. Мои опасения были напрасны: это подлинные и весьма интересные записи. Более того, они написаны таким идеальным каллиграфическим почерком: как выяснилось, автор их в юности служил писарем. К тому же он владел словом не хуже иного писателя.
Так эти дневники оказались у меня. Для меня было очень важно подтвердить или опровергнуть написанное. Я смогла попасть, хотя это было не очень просто, в архив КГБ Беларуси. Там я нашла подтверждение вехам биографии этого человека, Иосифа Ятчени. С фактической стороны всё соответствует тому, что он пишет. Я также попыталась найти в архивах сведения о людях, которых Ятченя упоминает, с кем ему довелось пересечься по службе или уже во время заключения в минской тюрьме, которую называют "американка". Это, конечно, тоже была нелегкая задача, учитывая уровень секретности, с которой наши спецслужбы подходят к этой теме. Но кое-какие "скелеты" мне удалось вытащить из шкафов и в любом случае подтвердить, что написанное в дневниках – не выдумка их автора.
– Профессиональные историки видели эти дневники?
– Я консультировалась с историками, чтобы подтвердить или опровергнуть тот или иной факт. Думаю, что каких-то таких серьезных ошибок там быть не должно.
– Вы говорите, что фактическая канва дневников совпадает с тем, что было в действительности. А само изложение? Как Иосиф Ятченя описывает собственные действия и поведение тех людей, которые были рядом с ним? Это изложение кажется вам убедительным, честным?
– Тут, конечно, есть большой вопрос, пытался ли он обелить себя, всю ли правду он сказал. Мы можем только догадываться. Некоторые вопросы у меня тоже остались после прочтения. Подозреваю, что каждый, кто сел бы писать такие дневники, каким-то образом попытался бы себя обелить. Но в любом случае неправильно было бы утаить эти записи, даже если кому-то они покажутся недостаточно искренними. У меня нет повода не доверять тому, что написано, но и повода стопроцентно доверять тоже нет – в том, что касается высказанных Ятченей оценок. Попробовать понять и разобраться, хотя бы попытаться приблизиться к этой правде, я считаю, мы просто обязаны.
Вообще судьба у этого человека очень интересная. Иосиф Ятченя начал писать, когда ему было 65 лет. Это даже не дневники вначале, а скорее воспоминания. Он пишет о себе, начиная с детства. Он родился в 1900 году, сбежал из дома в 15 лет, успел побывать, еще мальчишкой, в царской армии, а после в Красной армии. Он видел своими глазами революцию. Кстати, он пишет, что не испытывал по поводу нее больших иллюзий уже тогда. Он служил на Омской железной дороге, а после в милиции в Беларуси.
– А как он попал в систему НКВД?
– Всё достаточно просто: начало 1920-х годов, голод, бедность, из армии после окончания гражданской войны Ятченя демобилизовался. Его родственники остались по ту сторону границы – в западной части Беларуси, то есть в тот момент на территории Польши. Работы нет, чтобы прокормиться, он вынужден воровать картошку мерзлую на полях, как он пишет. Потом читает объявление о том, что набирают в милицию, но только грамотных, а он был грамотным, научили его в царской армии, он там писарем служил. И Ятченя уходит в милицию. Потом он из милиции был уволен, его заподозрили во взятке, пока шло разбирательство, к нему пришел один из сотрудников НКВД (тогда еще ОГПУ) и предложил работать резидентом, то есть негласным осведомителем с правом вербовки агентов. Шесть месяцев Ятченя даже проходил какое-то обучение, а после он описывает, чтó делал в качестве резидента, как с агентурой работал. Когда он согласился быть резидентом, то, как он пишет, "это была должность дотоле мне неизвестная", он якобы не очень понимал, что это вообще такое. Но, видимо, сориентировался и после уже стал штатным сотрудником НКВД, где работал до 1935 года. Потом был уволен, а в 1937-м – арестован по обвинению в работе на польскую разведку. Жена Ятчени была полькой, что и стало причиной обвинения.
Иосиф Ятченя (крайний слева) с семьей в 1950-е годы
– Из тех отрывков, которые вы мне показывали, и из слов внука Ятчени ясно, что жена как раз арестована не была и потом заступалась за него, приходила, устраивала даже скандалы в приемной, в кабинетах энкавэдэшников. Видимо, очень смелая была женщина. Это совершенно удивительная история.
– Да, жена арестована не была, но, как мне удалось потом выяснить уже по архивам, был арестован ее брат. Позднее преследовались и другие родственники, потому что они жили в Западной Беларуси, и после ее присоединения к СССР в 1939 году многие люди, которые жили на этой территории, были обвинены в шпионаже и антисоветской деятельности, арестованы и депортированы.
– Сам Ятченя, пока служил в НКВД, принимал участие в репрессивных действиях? В дневниках он пишет о том, как помог прекращению пары несправедливых дел и так далее. Неужели можно было служить в той системе и не замараться?
– На самом деле он признаётся в своих записях, что в некоторых случаях опускал руки, потому что не мог ничего поделать, даже когда хотел помочь. Например, он пишет, как его начальник, желая выслужиться, из 80 неграмотных крестьян на бумаге сколотил "повстанческую организацию". Соответственно, всех их отправили известной дорогой – в лагерь. Причем сам Иосиф Ятченя невольно поучаствовал в этом, потому что его отправили арестовывать одного из таких "повстанцев", у которого он нашел в незапертом сарае оружие, причем видно было, что оно старое, ржавое, небоеспособное. Он чувствовал, что это оружие было подброшено, но сделать ничего, как он пишет, не мог. Позже он узнал, что это действительно была провокация НКВД. Я обелять или очернять этого человека просто не берусь, я хотела бы изложить то, что у меня есть, и по возможности найти какие-то подтверждения. В архивных документах я не нашла доказательств того, что он сыграл какую-то нехорошую роль в том или ином деле.
Из воспоминаний Иосифа Ятчени
За время службы мне не раз приходилось вести следствие по политическим преступлениям. Случались и настоящие драмы. В ноябре 1930 года в деревне Якимова Слобода в одиннадцать вечера на улице был убит председатель колхоза коммунист Павел Павлюченко. Это произошло, когда он возвращался домой от родственника после изрядной попойки, к которой был большой охотник.
На месте происшествия я заметил следы мужских ботинок. Они тянулись по песчаной земле вдоль улицы, а после сворачивали в узкий переулок к реке Березина. На правом следе выделялся подбитый рубец.
Я пошёл по следу, и скоро он довёл меня до одного дома. Там и был обнаружен убийца вместе с подбитым ботинком.
Убийцей оказался 20-летний Филипенко. Его отец не хотел вступать в колхоз, и за это местные власти окрестили его подкулачником. Филипенко обложили непосильным натуральным и денежном налогом, а за невыплату народный судья Мацкевич присудил выслать всю семью на Север, а имущество конфисковать. Сын обращался к председателю с просьбой принять в колхоз хотя бы его с сестрой. Но Павлюченко был неумолим. Вот за это председатель и был убит.
Мне ничего не оставалось, как арестовать убийцу. Суд приговорил его к 10 годам.
Хотя нет, было дело ксендза Казимира Мустейкиса. Ятченя завербовал одну женщину, чей отец был осужден по обвинению в связях с этим ксендзом, которого подозревали в создании некой повстанческой организации. И эта женщина, видимо, следила или проводила какие-то другие действия в отношении Мустейкиса – Ятченя не указывает, какие именно. Из архивных документов видно, что Мустейкис действительно был обвинен и арестован, но позже, в 1933 году, обменян на каких-то коммунистов, потому что его брат в Литве был генералом, позднее даже министром обороны. Какие именно распоряжения отдавал Иосиф Ятченя в отношении этого священника, сейчас сказать сложно. Я бы очень хотела получить в архиве личное дело Ятчени как сотрудника НКВД. Потому что мне удалось ознакомиться с его делом только как подследственного, когда он уже был арестован в 1937-м.
– Дело сотрудника Ятчени вам не дали посмотреть?
– Мне сразу сказали в архиве КГБ, что это дело нужно искать по месту службы сотрудника, а с учетом перемещений и общей ситуации в военные годы мала вероятность найти его вообще. Это с одной стороны, а с другой – мне сказали нечто в том смысле, что, мол, должны же у нас быть свои секреты. Может, рано или поздно все-таки удастся как-то докопаться.
Страница рукописи Иосифа Ятчени
– Почему Ятченю, подвергнув пыткам и избиениям на протяжении многих месяцев, потом вдруг отпустили? Мягко говоря, нестандартный случай для тех времен.
– Тут я вижу два фактора. Во-первых, будучи до недавних пор работником НКВД, он прекрасно понимал, что главное – ничего не признавать и не подписывать, что бы с тобой ни делали. Потому что признание – это конец. И ему это удалось, если судить по его собственным воспоминаниям. Во-вторых, как раз к тому моменту начался период некоторого "затишья", Большой террор пошел на убыль, Ежов был отстранен. Некоторых арестованных действительно стали выпускать. Ятченя оказался в их числе.
Честно скажу, у меня нет однозначного подтверждения того, как он вел себя на допросах. По нашим законам запрещено читать в деле то, что касается третьих лиц, это всё у нас закрыто. То есть ты, попадая в архив, можешь читать биографию подследственного, какие-то основные сведения, первую страницу допроса, где человек по сути эту же биографию повторяет, и последние страницы дела с приговором, какие-то последующие листы, где говорится о том, на что он имеет право, как искали родственников, когда он был реабилитирован и т.д. А середину, где называются чьи-то имена, – нет. Поэтому, конечно, определенные вопросы остаются, насколько правдивы в этом плане воспоминания Ятчени.
Он называет следователей в своих записях. В архивных документах, которые я видела, фамилии следователей были заклеены бумагой. Хотя окольными путями установить, кто тогда в Минске в этой системе работал, можно. Есть списки офицерского состава НКВД, личные дела, сотрудников этого ведомства постоянно по всему Союзу разбрасывали, переводили из одного конца в другой. Например, в Украине это всё уже открытые документы. Если человек "отметился" и там, то по послужному списку его можно найти. Из упоминаемых Ятченей людей мне удалось найти сведения о некоторых и дать их биографии по возможности. По другим, увы, нет.
Из воспоминаний Иосифа Ятчени
Они считали всё для себя дозволенным – убивать, калечить, подвергать садистским издевательствам свои жертвы, так они отказались даже от традиционного ритуала, как то: открытый суд, приговор, защита, экспертиза.
Эти разносчики смерти даже не наказывали, а устраняли человека. На заводах и фабриках СССР в то время ещё только зарождалась мысль о конвейерной системе, а специалисты НКВД работали на полную мощность со своими жертвами на допросах: стоять по несколько суток подряд, без сна, пищи, воды и тому подобное.
В два часа ночи в мою одиночку втолкнули двух человек. Один из них – Дыдырко Владимир Кондратьевич – профессор, житель г. Минска, второй – Ивко Владимир – инженер-путейщик, командир железнодорожного полка из г.Витебска. На другую ночь обоих взяли на допрос и к шести часам утра надзиратели едва живых уволокли в камеру. Не выдержав истязаний, Дыдырко подписал, что он агент немецкой разведки, а Ивко – что участник военного заговора командарма Белорусского военного округа Уборевича.
Примечание Анастасии Зеленковой: профессор БГУ Владимир Кондратьевич Дыдырко действительно был арестован осенью 1937 года и приговорен к расстрелу по обвинению в работе на немецкую разведку. Очевидно, поводом для обвинения стала его поездка на научный семинар в Гёттингенский университет в 1928 году. Сведений о военном инженере-путейщике Владимире Ивко, к сожалению, найти не удалось. Имеются данные о репрессированном в ноябре 1937 года путевом обходчике ж/д ст.Чашники (Витебская обл.) Игнате Наумовиче Ивко (1888 г.р.). Однако, есть ли между ними связь, неизвестно.
– У Иосифа Ятчени, насколько я понял, и последующая биография была интересной, я имею в виду период Второй мировой войны и немецкой оккупации. Он же успел послужить и в аппарате оккупационном, и у партизан, я правильно понимаю?
– Да. С одной стороны, он был бывшим сотрудником госбезопасности, с другой стороны – бывшим "врагом народа". К 40-м годам он подошел именно с этими двумя "званиями". Получается, что он был подозрителен и для немецкого оккупационного режима, который вылавливал бывших сотрудников советских органов, и для Советов, потому что клеймо "неблагонадежного элемента" на нем оставалось. При немцах он поехал на свою родину, где не знали, что он был сотрудником НКВД в 30-е годы, там смог устроиться на должность бухгалтера в районной управе. Но через каких-то людей все-таки просочилась информация о том, что он бывший сотрудник, и Ятченя с семьей бежал в лес, ушел в партизанский отряд.
– То есть для него это был способ выживания, а не идейный выбор?
– Да. В партизанском отряде он насмотрелся на разные вещи. Честно говоря, эта часть записей Ятчени сильно отличается от того, что нам рассказывают школьные учебники и официальная пропаганда по поводу партизанской борьбы. Там было и пьянство, и мародерство, и разврат. Об этом он пишет.
Из воспоминаний Иосифа Ятчени
Действовали партизаны по-разному: одни просили [у местных жителей] самого необходимого, другие самовольничали и брали, что под руку попадалось, а иные и вовсе становились мародерами. В моей группе были такие типы.
Я был против таких действий. За это меня не любили и смотрели с подозрением, но всё равно, хоть с опаской, но мародерствовали. Награбленное прятали по ямам в лесу. Дисциплины не было никакой.
Я настоял, чтобы меня перевели в другую группу и не командиром. Но, оказавшись в группе Ивана Ивановича, понял, что попал из огня да в полымя. Мой командир оказался алкоголиком, демагогом и хапугой.
Командир отряда Власов, командиры рот, взводов (за малым исключением) обзавелись «женами», пьянствовали и развратничали.
Командиры для рядового партизана были и судом и следствием. Что им захочется, то они и делали. Они могли отобрать имущество у своих же партизан и обменять его в деревнях на самогон. Но об этом приходилось молчать, в противном случае рисковал своей жизнью. А жаловаться было некому.
– Можно предположить, что к концу войны у этого человека вообще никаких иллюзий не осталось?
– Я думаю, жизнь его так била, что у него давно уже не было особых иллюзий, в том числе и по поводу "завоеваний Октября", если судить по его записям. По крайней мере, он старается, как мне кажется, честно анализировать, что происходило и почему, исходя из своего понимания событий.
– Какое впечатление производит на вас этот человек, кем он был в первую очередь – оппортунистом или жертвой системы?
– Когда читаешь его записи, волей-неволей становишься на его сторону. Я отношусь к этим воспоминаниям прежде всего как к документальному свидетельству.
Иосиф Ятченя (второй слева) в кругу семьи
– А как сложилась жизнь Иосифа Ятчени на более позднем этапе, после войны?
– Он считался ветераном партизанского движения, его никто не трогал. Работал бухгалтером. Кстати, один из его сыновей погиб на войне, под Сталинградом. Ятченя, уже будучи стариком (он начал эти записи, когда ему было 65 лет, а закончил незадолго до смерти, почти 80-летним), пишет, что не смирился с действительностью. Он очень много в своих дневниках рассуждает о том, что происходит вокруг, о советском режиме, много вспоминает о своем пребывании в тюрьме НКВД "американке", о том, как люди приходили в эту систему и становились садистами. По его мнению, самое большое преступление, которое совершил сталинский режим, – это превращение обычных людей в садистов.
– Мотивы собственного раскаяния, сожаления о том, что все-таки в молодости он служил этой системе, нет в этих дневниках?
– Нет, там такого нет. Он рассуждает о том, что, мол, если бы знать, какая дорога твоя и куда повернуть, знать, что дальше будет, как выбрать правильный путь и т.д. Но сказать, что творил злодеяния – такого я не нашла.
– Как осуществляется издание дневников Иосифа Ятчени?
– Сейчас мы собираем средства для издания книги через краудфандинг. Книга готова, она уже есть, осталось ее только напечатать. Достаточно неплохо идет сбор. На сегодняшний день уже 58% собрано – притом что только неделя с небольшим прошла с момента объявления краудфандинга.
– То есть в современной Беларуси издать в официальном издательстве такую книгу нельзя?
– В частном издательстве, думаю, можно. В государственном – не знаю. Я не пробовала. Мне хотелось издать ее на общественные средства.
– В Беларуси, как в России, идет дискуссия по поводу сталинизма, исторической роли Сталина и созданной им системы?
– Я могу сказать, что в обществе у нас восхваление сталинизма – это скорее удел маргиналов, небольшой группы не очень образованных людей, но на высшем уровне почему-то сталинизм имеет поддержку. Например, когда мы видим, как министр внутренних дел наш приходит на парад в форме офицера НКВД, а после объясняет свой поступок тем, что так хотел продемонстрировать гордость за подвиги предшественников, это много о чем говорит. Или ситуация в Куропатах – это урочище на окраине Минска, где расстреливали в 30-х годах. Власти не то что не признают этого факта, хотя он многократно доказан, но подвергают сомнению: Александр Лукашенко не раз говорил, что точно не известно, кто и кого там расстреливал, мол, казнили там и фашисты. А теперь в Куропатах выкорчевывают кресты, поставленные активистами в память о погибших, и всё это происходит на государственном уровне – под предлогом некоего благоустройства территории.
Более того, рядом с этим урочищем построили увеселительное заведение, ресторан "Поедем поедим", как ни протестовали активисты, и этот ресторан функционирует. Протестующих задерживают, им выписывают штрафы. Кстати, надо сказать, что довольно часто в этот ресторан приезжают посетители на машинах с российскими номерами. По перепалке, которая возникает между активистами и этими посетителями, становится понятно, что они знают, куда едут, и делают это сознательно. Мне кажется, что, если сравнивать восприятие сталинизма в России и у нас, то есть некоторая разница. Если в России скорее происходит оправдание в самом обществе, а власти этот вопрос, насколько я могу судить, стараются не поднимать, то в Беларуси как раз наоборот. В любом случае это очень опасная тенденция. Нужно сделать все возможное, чтобы это остановить.
– Вы считаете, что публикация записей бывшего сотрудника, а потом узника НКВД Иосифа Ятчени этому будет способствовать каким-то образом?
– Думаю, что да. В этом случае есть возможность взглянуть на сталинские репрессии глазами не только жертв, но и человека, который поначалу был по ту сторону баррикады. Но даже этот взгляд показывает, насколько бесчеловечна и кровожадна была сталинская система, – говорит белорусская журналистка Анастасия Зеленкова, подготовившая к изданию воспоминания Иосифа Ятчени.
Ярослав Шимов
