Показать все теги
Бесчинства (беззаконие, безобразия, безобразное поведение, издевательства, насилие, незаконные действия, произвол, самовольство, самоуправство) в отношении немецкого населения — недопустимые, вызывающие осуждение начальства, подлежащие пресечению, наказанию и осуждению действия на оккупированной территории.
Из словаря-тезауруса к документам Советской военной администрации в Германии (СВАГ), хранящимся в ГА РФ. 1945-1949 гг.
Исторический и историографический фрейм концепта «бесчинства в отношении немецкого населения». Осознание проблемы: «жесткий режим» для «них» и «строгий военный порядок» для «нас» (начало мая — июль 1945). Операционный код «оккупация» и советские когнитивные диссонансы (август 1945). Жуков: «немецкие смыслы» концепта «бесчинства» (конец августа — 20 сентября 1945). Сталин: «не бесчинства», а «мародерские действия» (конец сентября 1945 — весна 1946). «Плавающий» концепт и регулярная военно-бюрократическая лексика (апрель 1946 — конец 1948).
Публикуемый материал представляет собой фрагмент большого исследовательского проекта «Язык советской бюрократии: эпоха позднего сталинизма», адаптированный к формату журнальной статьи. Проект в целом построен на изучении компактного и хорошо сохранившегося комплекса документов Советской военной администрации в Германии (СВАГ), 1945-1949 гг., которая представляла собой уникальный слепок советской реальности — «маленький СССР», оказавшийся в центре послевоенной Европы и вступивший с ней в политическое, социальное и культурное взаимодействие.
Исследование опирается на результаты десятилетнего труда большого коллектива историков и архивистов Государственного архива РФ (ГА РФ) при участии Федерального архива Германии (Бундесархив), Центра современной истории (Потсдам, ФРГ) и Университета Северной Каролины (Чепел Хилл, США), создававших на протяжении 2001-2011 гг. Электронный архив фондов СВАГ, хранящихся в ГА РФ. В настоящее время Электронный архив СВАГ включает в себя около 280 тысяч описаний документов и соответствующих этим описаниям электронных изображений (многостраничные tif-файлы). Большая часть ресурса доступна online по адресам: http://svag.garf.su/SVAG/; http:// svag.unc.edu/[1].
Предметно-тематический тезаурус СВАГ насчитывает около 16 тысяч уникальных индексов, с которыми соотносятся более 270 тысяч дескрипторов, связывающих индексы (ключевые слова) с конкретными документами[2]. Большая часть индексов, включенных в информационно-поисковую систему Электронного архива СВАГ, является индексами-локализациями, т. е. связывает содержание документов с конкретными воинскими соединениями, частями и подразделениями, управленческими структурами СВАГ и ГСОВГ, министерствами, ведомствами СССР и союзных республик, органами немецкого самоуправления разного уровня, советскими и немецкими предприятиями и учреждениями и т. д. Лишь около 1000 индексов указывают на практики, процедуры, явления и процессы, представляя собой обиходный бюрократический лексикон Советской военной администрации в Германии. Изучение именно этих индексов — главная цель нашего проекта, в рамках которого предполагается расширение уже созданного тезауруса к документам СВАГ до формата культурологического словаря, представление хранящейся в Электронном архиве фондов СВАГ исторической и культурологической информации в компактной форме конкретно-исторических концептов и токенов, раскрытых с максимально возможной прагматической и экс- тралингвистической полнотой.
Советская бюрократическая лексика пока не определена как культурологический феномен, хотя эвристические перспективы использования этого концепта для понимания механизмов управленческой коммуникации следует признать достаточно многообещающими. В культурологии и лингвистике активно разрабатывается проблематика официального советского языка и тоталитарного дискурса (пока применительно к пропаганде и публицистике)[3]; поставлен вопрос о специфичности религиозной лексики в русском языке[4]. Мы же попытаемся обозначить структуру и содержание советской бюрократической лексики в конкретно-историческом фрейме «Советская оккупация Германии, 1945-1949 гг.».
Производителем смыслов в бюрократическом языке СВАГ являлся «советский бюрократ в Германии», квазиличность, социально-культурный профиль которой можно идентифицировать по речевому поведению, семантике и прагматике созданных ею текстов. Сотрудники Советской военной администрации в Германии, их «чада и домочадцы», а отчасти и тесно связанные с теми и другими немцы, представляли собой особый социум — «маленький СССР», миниатюрное воплощение советских законов, обычаев, устоев и предрассудков. Язык, на котором победители говорили друг с другом и с побежденной Германией, с помощью которого воспринимали и оценивали происходящее, запечатлел в себе следы этого культурного взаимодействия. Нормативно-приказная документация (коммуникация) Советской военной администрации была тем инструментом, который наделял «советским смыслом» явления и события, происходившие в оккупированной Германии. В процессе подобной коммуникации «начальство» приписывало (и даже предписывало!) событиям приемлемый для себя набор значений, формулировало бюрократическую «норму», пытаясь не только определить (предопределить) действия нижестоящих начальствующих лиц в стандартных управленческих, социальных и культурных коллизиях, но и задать (создать) шаблоны действий и оценок. Реконструкция полузатонувшего в прошлом «советского смысла» этой семиотической Атлантиды, строго говоря, и является главной задачей нашего проекта[5].
Авторы исходили из того, что семантика одних и тех же терминов и понятий, используемых авторами и адресатами документов СВАГ, находящимися на различных уровнях бюрократической иерархии, допускала и различные интерпретации одинаковых на первый взгляд лингвистических событий, отраженных в документах и имеющих значимый конкретно-исторический контекст. Обычное при использовании исторических документов допущение: бюрократическая коммуникация однозначна, «начальники» и «подчиненные» говорят на одном и том же языке, ошибки коммуникации объясняются почти исключительно «извращениями практики» и не являются имплицитно присущими механизму управления, — нуждается в экспериментальной проверке. Возможно коммуникативная лакуна между «подчиненными» и «начальниками» не являлась дефектом механизма управления, а служила важной предпосылкой его мало-мальски эффективной работы.
В советской бюрократической коммуникации можно обнаружить следы существования иерархических диалектов, обеспечивавших «перевод» указаний вышестоящего начальства на доступный подчиненным язык. Эти «диалекты» не только отличались достаточной лексической и бюрократической гибкостью и свободой. В ряде случаев бессознательное или умышленное нижестоящее недоумение вообще перекрывало каналы служебного общения. «Часть пунктов из приказов Главноначальствующего СВАГ, — упрекал подчиненных начальник Штаба СВАГ М. И. Дратвин, — излагается противоречиво, часть упускается совершенно, а в некоторых даже не делается ссылки на приказы Главноначальствующего. Такая практика издания приказов по Управлениям провинций снижает значение приказов Главноначальствующего СВАГ и приводит к неправильным истолкованиям их»6.
Мы не только допускаем наличие своеобразных бюрократических диалектов, обслуживавших советскую управленческую коммуникацию, но и существование специальных лексических «пакетов», наборов терминов и определений, предназначенных преимущественно для «начальников» и для «подчиненных». Язык, которым «начальство» разговаривало с «подчиненными» (русскими и немцами на территории Германии), — это в нашем случае язык приказов. Язык, на которым «подчиненные» сообщали «начальству» о выполнении приказов, реальном течении жизни и управленческих коллизиях, — это язык докладных записок, донесений, сообщений и спецсообщений. Особым сваговским «диалектом» можно считать язык партийных собраний организаций ВКП (б), активов, заседаний партийных бюро, который формально был языком равного общения сотрудников СВАГ как коммунистов. Подобные документы также включены в сферу нашего исследования.
Предварительный частотный анализ ключевых слов, использованных в «разнонаправленных» документах СВАГ — приказы («сверху») и докладные записки («снизу»), показал существование лексем, свойственных только документам одного вида, а также наличие коммуникативных семантических «зазоров» между документами, создаваемыми «начальниками» и «подчиненными». Более того, в документах СВАГ имеются многочисленные свидетельства «неправильного» исполнения приказов и распоряжений, вызванного не злым умыслом исполнителей, а смысловыми лакунами в текстах начальников, неясных подчиненным. Если документы СВАГ прямо или косвенно указывают на коммуникативные трудности, возникавшие в процессе бюрократического общения между современниками, то не будет ошибкой предположить, что временная прагматика, удаленность современных историков от интересующих их событий способны существенно увеличить лакунарность в восприятии сваговских текстов.
Историки не только новейшей, но и новой истории России, точнее те из них, кто является носителем языка, обычно основываются на бессознательном допущении, что тексты исторических документов понятны без перевода. Что же касается культурно-исторического контекста, интерпретации концептов, погружающих источник в современную ему эпоху и в то же время делающих ушедшее время понятным современности, то по умолчанию считается, что подобные навыки вырабатываются у историков в процессе изучения документов и используются в меру личного ума, таланта и профессионализма. Но так ли это на самом деле очевидно? Теоретики и практики перевода уже обратили внимание на необходимость особого рода прагматического комментирования художественных текстов. К. А. Касаткина показывает это на примере перевода романа Х. Консалика «Liebe in St. Petersburg». Она говорит о необходимости ликвидации смысловых лакун: например, «некоторое упрощение описания событий при переходе большевика Erschov на сторону идеологических противников, что вряд ли могло соответствовать действительности в описываемый исторический период; наличие поместий в Сибири у лиц высшего дворянского сословия, несколько примитивное отождествление царской армии с казаками»[6]. Профессиональные историки, обратившись к тексту романа, наверное, нашли бы больше выпадающих из исторической реальности, но уютно чувствующих себя в художественном тексте лакун. Подобные вольности и ошибки обычно не задевают читателя художественного произведения, в то время как профессиональная историческая реконструкция прошлого сама по себе должна быть корректной прагматической адаптацией текстов документов. Более того, отсутствие в арсенале историка необходимого для решения подобных задач инструментария способно породить значимые ошибки интерпретации, то, что в английском языке описывается емким словом misinterpretation.
Сказанное выше в полной мере относится к текстам, возникшим в результате бюрократической деятельности Советской военной администрации в Германии. Историки «по умолчанию» считают, что документы, созданные во второй половине 1940-х гг., т. е. чуть меньше 70 лет тому назад, казалось бы, не требуют специальных словарей, глоссариев и тезаурусов для правильной расшифровки смыслов и значений. Нашему современнику язык документов СВАГ кажется вполне понятным, хотя, может быть, и скучным. С традиционной точки зрения это бесспорно так — перевод со «сваговского русского» на современный русский не требуется. Но существует целый ряд тонких речевых бюрократических условностей, без знания которых никак не обойтись историку. Подобные условности (речевые коды), существенно облегчавшие бюрократическую коммуникацию, носили, как правило, имплицитный характер и постороннему читателю не заметны. Очень редко информация о подобных феноменах прорывалась в «прямую речь» бюрократа. В качестве поясняющего примера приведем фрагмент выступления коммуниста Соловьева на отчетном собрании партийной организации Управления промышленности СВАГ: «Мне кажется, что сама система взаимоотношений между управлениями СВАГ неверна. И начинается это с того, что все письма и распоряжения в У[правления] СВА земель и в комендатуры, идущие за подписью нашего начальства, начинаются: «Прошу и т. д.», — т. е. мы от нижестоящих Управлений не можем требовать и предлагать, а только просить (курсив наш. — Авт.). В результате здесь уже говорили, как нас встречают в провинциях, как к нам относятся и как не выполняют наши поручения»8. Перед нами редчайший случай самоанализа речевого поведения сваговских бюрократов: нарушение речевого бюрократического кода (обращение к нижестоящим органам управления в манере и стиле обращения к равным или вышестоящим) интерпретируются Соловьевым как значимый управленческий момент — указание на неправильно выстроенную систему бюрократических отношений центральных управлений СВАГ с УСВА земель и комендатурами — ни больше, ни меньше.
Появление в последнюю четверть ХХ века новых подходов к пониманию текстов, которые О. И. Таюпова назвала «своеобразным коммуникативно-прагматическим “поворотом”», намекает историкам на необходимость если не перевода, то, по крайней мере, конкретно-исторического, культурологического и лингвистического толкования «русского на русском» в историческом исследовании. Более того, лингвисты уже предприняли довольно смелые попытки перевода, например, русских экономических терминов XIX в. на современный русский язык. В свою очередь, те же лингвисты, рассматривая тексты с точки зрения намерений и целей их создателей, вынуждены включать в сферу лингвистического анализа множество «экстралингвистических факторов», в частности условия, в которых протекает коммуникативная деятельность[7]. Но тогда следует признать, что, строго говоря, таким «условием» является вся отраженная в тексте историческая реальность. Здесь лингвистика смыкается с экстралингвистикой — историей и культурологией. Возникает пограничная зона, в которой воссоздание условий коммуникативной деятельности, запечатленной в тексте исторических источников, является условием интерпретации сообщаемой документом информации о событии. Строго говоря, доведение до логического конца подобного подхода превращает экстралингвистику, необходимую для понимания текста, в специфическое историческое исследование. В итоге формируются предпосылки нового подхода к тексту вообще, к тексту исторического источника в частности. Появляются наборы специфических исследовательских инструментов историка, в числе которых попадают, например, тезаурусный подход, идеография, психо-, социо- и прагмалингвистика, теория лакун[8] и т. д.
К сожалению, даже теоретически продвинутые и компетентные историки СВАГ, такие как, например, Я. Фойтцик, пока только пробуют на вкус все эти методологические и методические новинки. Но как бы то ни было, если продраться через ужасающий перевод статьи Я. Фойтцика «Функциональные аспекты организации и деятельности СВАГ»[9] и сделать то, с чем не справился переводчик, запутавшийся в «интенциях», «kryptopolilik» и т. д., то можно предположить (предположить, опять-таки, из-за смутности перевода), что немецкий историк уже почувствовал значение культурологических, семантических и экстралингвис- тических подходов к изучению Советской военной администрации в Германии. Он, во всяком случае, хотя бы упоминает «язык власти» или, как это звучит в переводе статьи Я. Фойтцика, «регулирование языка власти»[10]. Однако дальше признания специфических коммуникативных проблем в работе советской бюрократической машины автор упомянутой выше статьи не пошел. Ряд лексических и теоретических новаций, которые попытался применить (точнее, постулировать) Ян Фойтцик и которые, возможно, действительно следует использовать в изучении языка советской военной бюрократии, остались непонятными и даже кажутся порой надуманными. Например, Фойтцик мимоходом (и безо всяких ссылок) использует термин «Kryptopolilik» в каком-то необщепринятом его толковании. Читателю остается только догадываться, как современный термин, касающийся политики шифрования данных и присвоения электронных подписей клиентам в сложных электронных управленческих системах, может быть использован при изучении особенностей функционирования СВАГ. Возможно, это попытка каким-то образом развить симпатичную Я. Фойтцику идею Роберта К. Мертона о «латентных функциях» управленческих систем, отмеченную историком в его ранней публикации[11].
В любом случае, читатель ждет объяснений теоретических «неологизмов» и, что гораздо важнее, показа «работы» объявленного подхода в конкретно-историческом исследовании. Речь, например, идет о перспективах структурного и семантического анализа такой важнейшей лексической единицы, как «начальник СВА» федеральной земли или провинции. Фактически эту «должность без персоны» исполнял не специально назначенный человек, а командующий армией, дислоцированной в соответствующей земле или провинции, подобно тому как маршал Жуков совмещал в одном лице функции Главнокомандующего ГСОВГ и Главноначальствующего СВАГ. Я. Фойтцик в ряде своих текстов ошибочно соединил начальников СВА с начальниками Управлений СВА (УСВА)[12], а это не только разные люди, но и разные функции. В приказе Главноначальствующего СВАГ/Главноко- мандующего ГСОВГ №5 от 9 июля 1945 г., на который постоянно ссылается немецкий историк, говорится не о введении должности начальников УСВА, а о введении должностей начальников СВА и их заместителей по гражданским делам[13]. Вот этих-то заместителей, в тот же день, но уже в другом документе (Временном положении о работе начальника СВА провинции или федеральной земли и его заместителя по гражданским делам) маршал наделил должностью начальников Управлений СВА (УСВА), правом иметь собственную печать и отчитываться перед заместителем Главноначальствующего СВАГ по гражданским делам[14].
Проблема, однако, не сводится просто к технической ошибке, от которой не застрахован любой историк. Прекрасно понимая разницу между СВАГ и ГСОВГ, Я. Фойтцик не стал всерьез анализировать управленческий смысл сосуществования двух структурных подсистем: начальников СВА и начальников Управлений СВА, а значит, лишил себя возможности раскрыть еще одну бюрократическую тайну СВАГ. Расшифровка роли и функций токена «начальник СВА» позволяет, например, уточнить время разделения среднего руководящего уровня СВАГ и ГСОВГ (задача, от решения которой Я. Фойтцик и его соавторы принципиально отказались[15]), понять бюрократический ритуал назначения на должности (у начальника СВА была своя номенклатура должностей, то есть особый и дополнительный рычаг управления и контроля), объяснить статусную отдачу приказов Главноначальствующим СВАГ — отдельно начальникам СВА и отдельно начальникам УСВА.
Серьезной бедой некоторых историков СВАГ можно считать некоторый семантический нигилизм. В предисловии к справочнику «Советская военная администрация в Германии. 1945-1949» Я. Фойтцик, например, пишет, что ему так и не удалось понять «неприятие русскими коллегами, постоянно употребляемой в немецких текстах краткой формулы «приказ СВАГ» вместо «приказ Главноначальствующего Советской военной администрации в Германии», как пишут русские коллеги. особенно если принять во внимание, что в большинстве случаев формально корректно это должно звучать как «приказ Главноначальствующего Советской военной администрации в Германии и Главнокомандующего Группой Советских Оккупационных Войск в Германии»[16]. В этом утверждении, казалось бы, вполне понятном, содержится ряд смысловых лакун. Во-первых, нигде и никогда в «титулату- ре» нормативно-приказных документов не упоминался «Главноначальствующий СВАГ и Главнокомандующий ГСОВГ». Единственно допустимым было использование тире в двойном наименовании должности. И это имело определенный бюрократический смысл. Двойное «титулование» (через тире) не только подчеркивало дуализм положения единоначальника в иерархии СЗО (он не просто «совмещал» должности, а был «един в двух лицах»), но и придавало более важным документам особый бюрократический статус, распространяя сферу их действия не только на гражданскую администрацию (СВАГ), но и на дислоцированные в СЗО войска (ГСОВГ).
Во-вторых, далеко не всегда документы, которые Я. Фойтцик включает в концепт «приказы СВАГ», издавались от имени Главнокомандующего — Главноначальствующего. Нормативно-приказная документация СВАГ отличалась значимым типологическим разнообразием: приказы «просто» Главноначальствующего СВАГ, Главноначальствующего СВАГ — Главнокомандующего ГСОВГ, Главнокомандующего ГСОВГ (они очень часто касались и СВАГ). Кроме того, иногда имела место рокировка должностей Главнокомандующего — Главноначальствующего в заголовках тех или иных приказов[17]. Приказы по личному составу до середины 1947 г. именовались приказами Главноначальствующего СВАГ — Главнокомандующего ГСОВГ, после чего Главнокомандующий ГСОВГ исчез из «титулатуры» этих документов. Явно, что за всем этим скрываются организационно-структурные, функциональные изменения, некая бюрократическая тонкость, требующая своего исследования[18].
Отнесение подобных исследовательских проблем к вкусовым предпочтениям или исследовательской традиции «русских коллег»[19], помешало немецкому историку увидеть за внешним бюрократическим хаосом значимые подробности сложной, многоуровневой системы управленческих отношений, выявить имплицитную информацию, заключенную в должностном именовании авторов приказов. К сказанному добавим, что если вслед за общими теоретическими посылками об «интенциях», kryptopolilik, «регулировании языка власти» следуют misinterpretation, связанные с семантикой военно-бюрократических наименований, то можно смело утверждать: задача изучения языка советской бюрократии — тема не только назревшая, но и обязательная для дальнейшего движения вперед в понимании механизмов советского бюрократического управления в целом и истории СВАГ в частности.
Исторический и историографический фрейм концепта «бесчинства в отношении немецкого населения»
В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даль определяет «бесчинство» как «непристойность, буйство»[20]. Для него выражение «чин чином» означало «по порядку, как прилично», а «бесчинство» — нечто, выходящее за рамки приличия, неправильное, подлежащее моральному осуждению. В середине XX в. «бесчинства» определялись уже по-иному — как «грубые нарушения общественного порядка»[21], что роднило их с хулиганством.
«Бесчинства», «беззаконие», «произвол», «насилие», «самоуправство», «незаконные действия» — эти слова часто используются в документах Советской военной администрации в Германии (СВАГ) и Группы советских оккупационных войск (ГСОВГ) как синонимы и выступают неким собирательным образом того, что нельзя делать по отношению к немцам. Очевидной негативнозапретительной семантике этих слов в документах СВАГ сопутствует размытость границ определяемого явления — то ли преступление, то ли проступок, то ли озорство, то ли хулиганство.
Уголовный кодекс РСФСР 1926 г., действовавший до 1960 г., вообще не знал таких составов преступления, как «бесчинства» или «беззаконие». В ст. 74 (хулиганство) буйство и бесчинство названы лишь отягчающим вину обстоятельством, но не отдельным составом преступления. Ст. 193 раздела «Воинские преступления» содержала два пункта, дающих частичную юридическую квалификацию некоторым действиям, определяемым руководством СВАГ как бесчинства. Пункт 17 говорит о мародерстве, «т.-е. противозаконном отобрании при боевой обстановке у гражданского населения принадлежащего последнему имущества, с угрозой оружием или под предлогом необходимости его отобрания для военных целей, а также снятии с корыстной целью с убитых и раненых находящихся при них вещей». Пункт
18 квалифицирует «противозаконное насилие (курсив наш. - Авт.) над гражданским населением, учиненное военнослужащими в военное время или при боевой обстановке».
В обоих случаях говорилось о «военном времени» или «боевой обстановке», что в первые полгода оккупации, вплоть до конца 1945 г., затрудняло применение этих статей УК РСФСР. Оставалось неясным, в какой мере можно считать «боевой обстановкой» пребывание советских войск на территории Германии после капитуляции, а следовательно, и прибегать к упрощенной практике жесткого судопроизводства и суровых наказаний за содеянное. Лишь 14 декабря 1945 г. нарком обороны СССР объявил своим приказом № 86 постановление пленума Верховного Суда Союза ССР от 27 ноября 1945 г. «Об ответственности военнослужащих за преступления, совершенные ими за границей»: «ввиду особых условий, в которых находятся советские войска за границей, военнослужащие этих войск за совершенные ими преступления несут ответственность по законам военного времени (курсив наш. — Авт.)»[22]. На практике это означало рассмотрение дел без участия сторон[23], в основном в закрытых судебных заседаниях; сжатые сроки судопроизводства; невозможность кассационного обжалования приговоров[24], дополнительные полномочия командования войсковых подразделений в уголовном судопроизводстве.
В годы Великой Отечественной войны понятие «бесчинства» было, по крайней мере, дважды использовано в приказах заместителей Наркома обороны. В обоих случаях речь шла о незаконных действиях военнослужащих в отношении советского гражданского населения внутренних военных округов (Южно-Уральский военный округ)[25] или прифронтовой полосы[26]. Использование концепта, то включавшего в себя такие противозаконные действия, как «преступления», «самоуправство», «грабежи», «хулиганство», «вооруженное сопротивление местной власти», то сопоставленного с ними, было мотивировано размахом и массовостью насильственных действий военнослужащих тех или иных воинских частей против гражданского населения, превращавших «обычную» воинскую преступность в почти безнаказанное терроризирование массы гражданских людей. Последнее, собственно говоря, и обусловливало издание специальных приказов, введение дополнительных организационных и карательных мер по пресечению бесчинств в отношении собственного населения.
На заключительном этапе войны солдаты и офицеры Красной Армии, так же как и соприкоснувшиеся со зверствами нацистов союзники, воспринимали Германию в духе эмоционально достоверной апрельской статьи И. Эренбурга «Хватит»: «Самое худшее, что мы можем сделать с немцами, будет слишком хорошо для них (курсив И. Эренбурга. — Авт.)»[27]. Между тем политические резоны, сам по себе факт приближавшегося окончания войны настоятельно требовали перевода военных страстей в русло оккупационной прагматики. Новые приоритеты было идеологически обоснованы в статье «Товарищ Эренбург упрощает»[28], опубликованной через три дня (14 апреля 1945 г.) в газете «Правда» под редакционным псевдонимом Г. Александров. Именно с этого времени гнездо «бесчинства», на этот раз «бесчинства в отношении немецкого населения», начало заполняться весьма разнообразной лексикой.
Директива № 11072 Ставки Верховного Главнокомандования командующим войсками и членам Военных советов 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов от 20 апреля 1945 об изменении отношения к немецким военнопленным и гражданскому населению первоначально ограничила проблему бесчинств «жестоким обращением» с немцами, сосредоточив внимание на последствиях этого «жестокого обращения» — усилении сопротивления немецких войск наступающим частям Красной Армии[29]. Но в развивающем документе — директиве Военного совета 1-го Белорусского фронта от 22 апреля 1945 г. — явление было описано несколько более подробно, хотя отнюдь не исчерпывающе: произвол, самовольства, самовольное изъятие, незаконные самозаготовки продовольствия и мяса, выселение немцев из зданий без запаса продовольствия и личных вещей и т. д.[30] В поступавших наверх информационно-отчетных документах «номенклатура» бесчинств тоже была расширена, но в ряде случаев с тенденцией к неоправданному смягчению оценок: от «произвола», «изнасилований», «мародерства» через «отдельные случаи бесчинств», «отдельные случаи безобразий» к «недостойному поведению» и «случаям исключительно плохого поведения военнослужащих».
В конце мая 1945 г. начальник политуправления 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенант Галаджев связал размах бесчинств с местью за убитых, замученных, изнасилованных родных, близких и друзей. Он откровенно признал, что «в частях фронта еще есть такие люди, которые никак не могут смириться с изменением отношения к немцам. Это в первую очередь те люди, семьи которых сильно пострадали от зверств немцев и имеют к ним личные счета мести. Особо распространены настроения, выражающие недовольство тем, что для немецкого населения установлены высокие нормы снабжения. Говоря об этом, бойцы и офицеры ссылаются на то, что немцы в Берлине сейчас получают хлеба и других продуктов больше, нежели некоторые семьи военнослужащих в Советском Союзе»[31]. Однако за немногими исключениями официальные документы молчат о таком побудительном (и оправдательном?!) мотиве противозаконных действий в отношении немцев как месть.
Военно-бюрократический фрейм концепта «бесчинства» изначально отличался от своего идеологического и историографического собратьев. Семантика рассуждений как российских, так и западных исследователей, расходящихся, иногда весьма существенно, в количественной оценке бесчинств, изнасилований, мародерства, едина в признании мести важнейшим побудительным мотивом подобных действий, как бы перенесенным советскими солдатами с поля боя на гражданское население. Некоторые исследователи видят «в мотиве мести» чуть ли не главное различие между «западным» и «советским» отношением к немцам. Р. Болдырев, например, довольно упрощенно утверждает, что «если западных союзников обвиняли в финансовых злоупотреблениях и нелегальной торговле на «черном рынке», то советские солдаты ассоциировались у населения с пьяными дебошами, грабежами, убийствами, изнасилованиями немецких граждан по мотиву мести (курсив наш. — Авт.) за пострадавших родственников и друзей, вымогательствами продуктов у немецкого населения и др.»[32].
Именно личная месть, право на возмездие как главный побудительный мотив к бесчинствам на оккупированной территории оказались в фокусе многочисленных научных и околонаучных дискуссий. Вероятно, можно согласиться с мнением таких исследователей, как Э. Шерстяной, который считает, что в письмах советских военнослужащих «первые наблюдения и оценки жизни в Германии были исполнены крайней ненавистью к ней»[33]. Но весь вопрос в том, можно ли считать «ярость благородную», «праведный гнев» или зафиксированные в документах СВАГ высказывания: «ненавижу немцев и капитализм, а поэтому и граблю»[34] — мотивом преступлений, а не попыткой психологического самооправдания? Действительно ли ненависть, сформированная годами войны, — это причина беззаконий в отношении немецкого населения, а не их социально-психологический фон, долгое время предопределявший вялость борьбы и попустительство комендатур и воинских начальников в борьбе с бесчинствами военнослужащих?
О мучительности перехода военнослужащих от операционного кода «война» к операционному коду «оккупация»[35] советское политическое и военное руководство догадывалось, но вглубь не заглядывало. Жуков, например, понимал, что запаса немецкой толерантности, основанной на простых фактах повседневного бытия: «немцы увидели, что мы их не расстреливаем и даем хлеб», — надолго не хватит. После Потсдама, когда бывшие союзники начали втягиваться в борьбу за влияние на Германию, «немцы стали более требовательны. Каждый акт беззакония и каждое бесправное явление. больно отражается на взаимоотношениях»[36].
Подобная рефлексия опиралась «на солдатский здравый смысл маршала Жукова и, строго говоря, ограничивалась констатацией очевидного. Неудивительно, что в приказных и отчетно-информационных документах первого послевоенного периода весьма поверхностно анализировались важнейшие вопросы перехода оккупационной армии от войны к миру. Какова, например, реальная доля замешанных в бесчинствах и беззакониях советских военнослужащих, что представляли из себя основные группы риска в солдатской и офицерской среде, только ли солдаты и офицеры советской армии ответственны за бесчинства на территории Германии, каковы факторы потери контроля за поведением военнослужащих со стороны командования, насколько эффективна была советская дисциплинарная и уголовная практика в борьбе с бесчинствами, почему советскому командованию так трудно было добиваться поставленных целей по наведению удовлетворительного оккупационного порядка в своей зоне, чем, наконец, объясняется глухота военных «низов» к, казалось бы, внятным и очевидным сигналам Главнокомандующего ГСОВГ — Главноначальствующего СВАГ о прекращении бесчинств?
Аналогичный упрек может быть обращен к историкам и публицистам. Потратив 20 лет на дискуссии о бесчинствах военнослужащих Красной Армии в Германии, особенно в конце войны и в начале оккупации, на споры о количестве изнасилованных советскими солдатами немецких женщин[37], даже не включая сюда совсем уже глупые и бестактные споры о том, кто из союзников чаще насиловал немок, а кто — больше покупал их сексуальные услуги, исследователи так и не сумели показать/объяснить, почему правильные и строгие приказы советского командования о прекращении бесчинств долгое время либо не доходили (в прямом и переносном смысле этого слова) до подчиненных, либо выполнялись ими избирательно и частично. Применительно к концепту «бесчинства» суть проблемы была сформулирована неким анонимным немцем следующим образом: «Приказы Сталина и Жукова, направленные против бесчинств над нами, хороши, однако действительная жизнь страшна. Бесчинства не прекращаются, а увеличиваются с каждым днем»[38]. Анонимному немцу было невдомек, что он пытается описать извечную советскую бюрократическую проблему, которая в сталинские времена воспринималась как «извращения практики». С конца войны «верхи» и «низы» говорили о бесчинствах на разных бюрократических диалектах: жесткости оценок и угроз «верхов» часто противостояло «мягкое», «понимающее», «извиняющее» лексическое поведение «низов» в отношении бесчинств.
Так закладывалось одно из важнейших противоречий начального этапа советской оккупации Германии. Значение семантического диссонанса между «высшими» и «низшими» трактовками концепта «бесчинства» в начале оккупации было обратно пропорционально глубине его понимания советским военным командованием. Коммуникационный аспект неполного исполнения апрельских директив 1945 г. был сведен к тому, что они не были доведены «полностью до всех бойцов и офицеров»[39]. По умолчанию, предполагалось, что интерпретационных разногласий между командованием и подчиненными, «авторами» и «читателями», нет и быть не может.
Осознание проблемы: «жесткий режим» для «них» и «строгий военный порядок» для «нас» (начало мая — июль 1945)
В начале мая 1945 г. общая оценка ситуации с бесчинствами в отношении немцев грешила излишним оптимизмом, хотя по более поздним свидетельствам известно, что именно в первый послевоенный месяц масштабы явления, которое впоследствии будут уверенно определять как бесчинства, достигали пиковых значений. Во всяком случае, ретроспективные оценки «последствий, оставленных 1945 годом», содержали в себе признание «больших возможностей для организации пьянок, насилия и грабежей», что наносило «большой ущерб дисциплине личного состава» самих военных комендатур[40]. В то время даже военный прокурор Яченин не видел противоречия между своим общим выводом о «значительном переломе» в борьбе с незаконными действиями военнослужащих, достигнутом, по его словам, уже в начале мая, и многозначительными, им же сообщаемыми деталями: «Если расстрелы немцев в настоящее время почти совсем не наблюдаются, а случаи грабежа носят единичный характер, то насилия над женщинами все еще имеют место; не прекратилось еще и ба- рахольство, заключающееся в хождении наших военнослужащих по бросовым квартирам, собирании всяких вещей и предметов и т. д.»[41].
Из резолюции Г. К. Жукова на докладе военного прокурора следовало, что сам маршал прекрасно чувствовал политический контекст проблемы. «Тов. Шестакову[42]. — Писал маршал. — Я от Вас требую: немедля снять с комендантской работы всех не соответствующих своему назначению комендантов. Имейте в виду, что немцы, наблюдая комендантов и их работу и поведение, судят о нашей армии. Потребуйте, чтобы коменданты не позорили офицерский корпус Красной Армии». Жуков 4.5.45 г.»[43] Очевидно, что Жуков, не всегда имея возможность указать пальцем на конкретных виновников, уже пытается подключить к внутренней бюрократической коммуникации голоса обиженных немцев. Маршал еще не начал формировать и наполнять новыми смыслами управленческий концепт «бесчинства», но уже испытывает потребность в выражении сильной бюрократической эмоции. Ему нужны были «новые слова», чтобы обозначить социальное явление, с которым он столкнулся не впервые, но впервые начал открывать для себя его (явления) вязкость и неподатливость (упругость!).
Жуков совершенно справедливо указал и на основное звено в цепи организационных проблем, порожденных оккупацией. Именно комендантская служба, особенно на первых порах, должна была не только установить «жесткий оккупационный режим для немецкого населения», но и ввести «строгий военный порядок для военнослужащих Красной Армии»[44]. Поэтому среди документов, открывших период ожесточенной борьбы маршала Жукова с бесчинствами в отношении немецкого населения, оказался приказ войскам Первого Белорусского фронта № 0110 от 3 июня 1945 г. «О засоренности военных комендатур преступными и малоустойчивыми элементами и о непорядках в работе военных комендантов», который, как отмечалось в сообщениях с мест, в установленные сроки (до 15 июня 1945 г.) выполнен не был. За неполные две недели комендатуры так и не удалось очистить от неустойчивых и разложившихся элементов[45].
В фондах СВАГ отложилось мало документов первых послевоенных недель, а документы военных комендатур, хранящиеся в Центральном архиве Министерства обороны (ЦАМО) РФ в Подольске, до сих пор недоступны исследователям. Но то, что все-таки сохранилось в ГА РФ, позволяет утверждать, что политические органы и комендантская служба Красной Армии фиксировали, по крайней мере, очевидные и вопиющие факты, связанные с бесчинствами. В доступных нам майских—июньских (1945 г.) документах «точки входа» в формирующийся военнобюрократический концепт «бесчинства» располагались в достаточно широком диапазоне: от «случаев мародерского порядка»[46] («случаи мародерства и насилования женщин, грубости и оскорблений гражданского населения»[47], «факты мародерства и насилия над немцами»[48]) до «аморальных преступлений»[49], «произвола, чинимого к немецкому населению»[50], «безобразий», «наведения беспорядков в городах»[51], «самочинства и произвола»[52], «противозаконных действий». Допускались усиления, например: «терроризировали местное население». Но чаще использовались эвфемизмы и смягчения: «аморальные явления», «факты нездоровых явлений»[53], «ненормальности», «нарушения воинской дисциплины», «случаи грубого отношения»[54], «позорные явления»[55], «грубость и оскорбления гражданского населения», «отдельные эксцессы»[56], «нехорошие вещи»[57], «атипичные случаи»[58].
Вместе с тем «нижестоящие», направленные снизу вверх документы — донесения, отчеты и докладные записки — в мае — первой половине июня 1945 г. предпочитали использовать составы преступлений из УК РСФСР (мародерство, изнасилования), либо описывать бесчинства как случаи нарушения дисциплинарных требований устава. При этом «возмутительное поведение военнослужащих, связанное с аморальными явлениями», могло означать как элементарное хулиганство, так и несопоставимые с ним по тяжести преступления, например попытку группового изнасилования и мародерство с убийством. Иногда общеупотребительный состав преступления «мародерство» понижали до малопонятного «барахольства» («барахольство и присвоение ценных предметов»)[59]. В ряде случаев концепт имел очевидный двухкомпонентный состав. Он соединял преступления (мародерство, изнасилование женщин) с «грубостью и оскорблениями» в отношения немцев[60], что в совокупности (и в перспективе) формировало весьма сложную внутреннюю структуру «бесчинств».
11 июня 1945 г. последовало указание о замене во всех военных газетах воинственного девиза «Смерть немецким оккупантам!» на более сдержанный, политкорректный лозунг «За нашу Советскую Родину!»[61]. Практически одновременно (со второй половины июня 1945 г.) «бесчинства» и близкие к ним «безобразия»[62], «беспорядки в городах» активно зазвучали в отчетно-информационных и приказных документах. В июне же появилось признание высокой латентности бесчинств в отношении немецкого населения: «Несомненно, что фактов грабежей, насилия и бесчинств несравненно больше, но в связи с тем, что в районных комендатурах большой некомплект рядового и сержантского состава, нет возможности своевременно пресекать безобразия и задерживать виновников их»[63]. Рядовые красноармейцы, занятые в комендантском патрулировании, высказывались откровеннее, понимая, что дело не только в нехватке кадров, но и в попустительстве патрулей по отношению к «своим»: «недостатком наших военных патрулей является то, что они недостаточно принимают меры к военнослужащим, нарушающим порядок в городе». Более того, даже простая проверка документов и увольнительных у «красноармейцев, нетактично ведущих себя», «нарушающих порядок в городе», в то время была скорее исключением из обычного порядка вещей[64].
Победители склонны были прощать друг другу и не такие прегрешения, особенно в отношении немцев. Они признавали за собой право на личную месть, реванш, моральную и материальную компенсацию за перенесенные страдания и испытания, часто закрывая глаза на происходящее. Разжалования, понижения в должности, аресты на гауптвахте были в 1945 г. обычным наказанием, избираемым командирами воинский частей и подразделений за деяния, которые по УК РСФСР вполне могли быть квалифицированы как преступления (изнасилование, наезд на пешехода со смертельным исходом, мародерство и т. п.)[65]. В мае—июне 1945 г. в деятельности военных комендатур фактически отсутствовали единые алгоритмы действий и оценок, относящиеся к бесчинствам в отношении немецкого населения. Если, например, в г. Таранте защита местного населения от произвола проходящих воинских частей считалась главной задачей комендатуры[66], а комендатура г. Коттбус в июне 1945 г. удовлетворила все 36 поступивших от немцев жалоб в пользу жалобщиков, то в г. Ошатце, напротив, все жалобы немцев на произвол комендант относил к клевете и наказывал не военнослужащих, а жалобщиков69.
Пока представители военного командования смотрели на ситуацию через призму сдержанных донесений комендантской службы и политорганов, они оставались в счастливой уверенности: директива об изменении отношения к немцам «подавляющей массой личного состава частей фронта» понята правильно, что их подчиненные слышат именно то, что им говорят начальники. В действительности в первые полтора месяца после Победы у советского командования просто не было ни достаточной информации, ни сколько-нибудь достоверной статистики о бесчинствах. В то же время на маршала Жукова действовали другие факторы принятия решений. Он видел, что по Берлину слоняется огромное количество неряшливо и разношерстно одетых военнослужащих. Войска не хотят следовать начальственным предписаниям о наведении дисциплины и порядка. Им нравится жить без войны, но по-военному. Германия воспринимается как трофей, а собственность немцев — как законно завоеванное. Среди военнослужащих самых разных уровней действует круговая порука во всем, что касается отношения к немцам.
Жукову было ясно, что неспособность ряда командиров частей и начальников учреждений «навести должный порядок в своих частях» была особенно опасна в связи с предстоящими перемещениями больших масс людей через советскую зону оккупации. В конце июня 1945 г. объявлена демобилизация старших возрастов, начинался вывод нескольких полевых управлений армий и частей в СССР, туда же направлялись походным порядком нескольких сот тысяч репатриантов. Маршал понимал, что подобные перемещения чреваты неизбежными, плохо контролируемыми «контактами» с немцами. Он предполагал, что демобилизованные попытаются получить какие-то дополнительные трофеи, чтобы по праву победителей увезти их в Советский Союз. Но особенно тревожили репатрианты. По пути следования этой озлобленной на немцев и плохо контролируемой массы людей следовало ожидать вспышек мародерства и бесчинств. Какое-то время репатрианты вообще были основной головной болью оккупационных властей. (По данным американцев, в их зоне эта категория послевоенного населения Германии давала наибольший процент преступности[67]). Кроме того, повсюду можно было встретить группы военнослужащих и даже одиночек, законно, незаконно и полузаконно (отстали от частей, выписаны из госпиталей) оказавшихся «без присмотра» — вне частей и подразделений. Многие солдаты ехали на немецких велосипедах, происхождение которых ни у кого не вызывало сомнений. Средние и младшие офицеры использовали трофейные мотоциклы, старшие офицеры — немецкие автомашины, часто безо всяких на то оснований.
Период сдержанного оптимизма различных уровней военнобюрократического управления в оценке динамики взаимоотношений военнослужащих и немецкого населения закончился достаточно быстро. Все предшествующие выводы о «значительном переломе», пусть и не «абсолютном», были дезавуированы директивой Военного совета ГСОВГ от 30 июня 1945 г. В документе, подписанном через три недели после создания Советской военной администрации, Г. К. Жуков и К. Ф. Телегин категорически утверждали: «Несмотря на неоднократные и строжайшие требования Военного совета о самой суровой борьбе с произволом и самовольством, Военные советы армий, командиры соединений и частей, военные коменданты и войска охраны тыла до сих пор по-настоящему этих требований не выполнили, порядка не навели и своей нерешительностью, мягкотелостью, по существу, поощряют преступное поведение своих подчиненных» [68].
Военный Совет ГСОВГ ни разу не сослался на, казалось бы, главные и достоверные источники информации о бесчинствах (доклады, докладные записки, донесения комендатур и политор- ганов), — слишком приглаженной и смазанной была рисуемая этими документами картина. Зато продолжили наполнение концепта «немецкими смыслами». Они отослали исполнителей директивы к многочисленным жалобам органов немецкого самоуправления, крестьянских общин и отдельных жителей на «произвол, насилия и отдельные факты прямого проявления бандитизма лиц в форме военнослужащих Красной Армии и репатриантов»72. Тем самым военное руководство советской оккупации Германии (СЗО) окончательно признало жалобы немецкого населения легитимным источником информации о бесчинствах, что само по себе уже поставило проблему бесчинств в принципиально новый — политический (!) — контекст. Поэтому суровая директива предполагала не только усиление и упорядочение комендантской службы, но и максимальное сокращение бесконтрольных контактов военнослужащих с местным населением (запрет отпуска и увольнения со двора, запрет ночлегов и остановок передислоцирующихся частей в населенных пунктах и т. д.).
Документ отличала почти всеобъемлющая множественность определений «бесчинств»: «произвол, насилие и отдельные факты прямого проявления бандитизма», «факты самовольства и произвола», «грабежи, насилие, произвол», «преступное поведение», — призванных включить социально-психологические механизмы негативной оценки/самооценки незаконных действий военнослужащих в отношении немецкого населения. В то же время серьезные противоречия в оценках субъектов этих действий фактически сводили на нет управленческий эффект директивы. Сначала Жуков и Телегин указали в качестве виновных в незаконных действиях весьма узкий круг людей, названных «лицами в форме военнослужащих Красной Армии и репатриантами», а затем обвинил все уровни военного управления — от военных советов армий, командиров соединений и частей, войск охраны тыла до военных комендантов — в том, что они не только не навели порядка, но «своей нерешительностью, мягкотелостью», по существу, поощряли « преступное поведение своих подчиненных», т. е. существенно расширили номенклатуру нарушителей, по крайней мере потенциальных.
Отказ от описания сложившейся ситуации с помощью стандартной лексики (ЧП, преступления, нарушения воинской дисциплины и т. п.) означал признание коммуникативной недостаточности стандартного военно-бюрократического языка. Маршалу необходимо было обозначить не просто нарушения закона и дисциплинарного устава, но политически опасное социальное явление. Жуков и Телегин попытались довести понимание критичности ситуации хотя бы до «ближнего круга» — командующих и членов военных советов армий и соединений, прекратить их попустительство происходящему, вывести живучую военную модель отношения к немцам за рамки послевоенной нормы. К сожалению, действительного размаха бесчинств, как и их глубоких корней, связанных с перенастройкой операционных поведенческих кодов огромных масс людей, даже сами авторы директивы в полной мере еще не осознавали. Именно это привело к выбору неэффективных инструментов, а главное — нереальных сроков исправления ситуации, т. е. к серьезной управленческой ошибке.
Сделав «в последний раз» «строжайшее предупреждение», маршал потребовал от своих подчиненных невозможного: восстановить должный порядок и прекратить грабежи ... «в ближайшие три—пять дней (курсив наш. — Авт.)»[69]. Конечно, это было неудачное и невыполнимое требование. Жуков своей директивой сделал лишь первый шаг — довел понимание критичности ситуации хотя бы до высших военачальников, призвал прекратить их попустительство вольнице в войсках. В боевых условиях такого рода приказ, может быть, и имел бы очистительный эффект. Однако сейчас он ложился на расслабляющую ситуацию перехода от войны к миру, от одного операционного кода к другому. В такой момент это была вполне безнадежная, т. е. заведомо неисполнимая директива. Эйфория от победы, ощущение праздника и сопутствующее этому чрезмерное пьянство рождали почти карнавальное ощущение вседозволенности: сегодня (это «сегодня» растягивалось для некоторых на месяцы) можно все, и ничего за это не будет. А если к этому добавить «дегуманизацию любой армии в ходе боевых действий» и «устойчивый силовой синдром», сформированный войной, не трудно предсказать результат, когда, как пишет Э. Шерстяной, «даже многие дисциплинированные красноармейцы, придерживающиеся уставных норм и инструкций об обращении с гражданским населением, вне всяких сомнений, вкусили, что означает быть «хозяином положения»[70].
Вероятно, запоминающиеся и абсолютно нереалистичные сроки прекращения бесчинств — «ближайшие три—пять дней», доведенные до сведения солдат и офицеров, стали впоследствии основой мифа о «трех днях», которые, якобы, Жуков дал солдатам на разграбление Германии. Фактически маршал создал в сознании своих подчиненных всех уровней психологическую коллизию, именуемую когнитивным диссонансом[71]. Невыполнимое требование о «пяти днях» было не единственным источником психологического дискомфорта исполнителей. Не менее, а, скорее всего, более глубокие переживания у подчиненных Жукова должно было вызвать то, что «начальство» фактически заступается за врагов — «немцев» и грозит призвать к ответу «своих»: «раньше говорили «мсти немцу», а сейчас за них судят бойцов и офицеров, чью кровь они проливали»[72].
Множественность индивидуальных когнитивных диссонансов в сознании бюрократов СВАГ и ГСОВГ, офицеров и солдат советских оккупационных войск сопровождалась социально-психологическим явлением, которое можно определить как ослабление «чувства вышестоящей инстанции»[73] (выражение члена Военного Совета СВАГ Телегина), попросту говоря, лукавое непонимание того, чего на самом деле хочет «начальство». Все это тормозило своевременное исполнение, казалось бы, ясных приказов об организации «твердого порядка жизни»[74] (выражение того же Телегина). Военнослужащим приходилось напоминать даже очевидные вещи о порядке и дисциплине. В конце июля 1945 г. заместитель Главноначальствующего СВАГ генерал армии В. Д. Соколовский получил на подпись приказ № 024 от 31 июля 1945 г. о мерах по пресечению нарушений воинской дисциплины и установленного порядка в городах оккупированной Германии. Документ был уже отпечатан и заверен подписями начальника Штаба и члена Военного совета СВАГ. Но Соколовский собственноручно вписал в п. 2 уже готового приказа: «Военнослужащих, совершивших преступления, предавать суду Военного трибунала». Фактически генерал армии повторил для своих подчиненных то, что в обычных условиях не нуждается в приказном «закреплении»: уголовные преступления военнослужащих на оккупированной территории не могут караться только тремя сутками ареста и строевой подготовкой по 10 часов в сутки, как это можно было при желании понять из первоначального текста приказа № 024[75].
Операционный код «оккупация» и советские когнитивные диссонансы (август 1945)
2 августа 1945 г. завершилась Берлинская (Потсдамская) конференция. Это историческое событие окончательно поставило вопрос о переходе на новый операционный код, о пресечении бесчинств и преступлений военнослужащих и репатриантов против немцев как важном инструменте борьбы за авторитет различных оккупационных администраций в Германии. Уже на следующий день после конференции, 3 августа 1945 г., Главнокомандующий ГСОВГ Г. К. Жуков издал приказ № 063 о наведении строгого оккупационного порядка и о мероприятиях по борьбе с преступными элементами и бесчинствами военнослужащих. Маршал снова указал на «безобразия и самовольства», «многочисленные факты бесчинств, творимых лицами комендантской службы и военнослужащими войсковых частей», и повторил основные положения директивы от 30 июня 1945 г. в части, касавшиеся «отсечения» военнослужащих от немцев, улучшения комендантской службы и патрулирования, повышения ответственности командиров за поведение подчиненных[76]. Фактически Жуков признал, что никаких успехов в прекращении бесчинств ни за предписанные им раньше «3-5 дней», ни за весь прошедший месяц достигнуто не было.
В целях наведения твердого порядка и жесткой дисциплины в гарнизоне и в комендатурах командирам частей и подразделений было приказано анализировать факты нарушений под углом зрения вины командиров, чьи подчиненные творили безобразия, и принимать к этим командирам строгие меры, привлекая их в необходимых случаях к судебной ответственности. Во всех частях и подразделениях следовало установить строгий внутренний порядок, ввести утренний осмотр и вечернюю проверку, запретить отпуска военнослужащих из расположения частей без увольнительных записок. Был объявлен запрет на расквартирование военнослужащих в частных домах. В городах следовало организовать офицерское патрулирование.
Разрешался свободный доступ населения к дежурным военных комендатур, чтобы немедленно ставить в известность коменданта о бесчинствах военнослужащих. В населенных пунктах, вдоль основных дорог следовало открыть дома для ночлега, в которых комендатуры обязаны были регистрировать «проходящих одиночек и группы военнослужащих». В остальных населенных пунктах следовало установить вывески с надписью: «ночлег запрещен». Населению надлежало разъяснить, что никто из местных жителей не имеет право без письменного разрешения военного коменданта принимать на ночлег военнослужащих. Всех военнослужащих без увольнительных записок или командировочных предписаний следовало задерживать при комендатурах на три дня и проводить с ними строевую подготовку по 10 часов в сутки, после чего направлять под конвоем в свои части. Военнослужащих, совершивших преступления, передавать суду Военного Трибунала.
Командиры частей и подразделений должны были мобилизовать на борьбу с бесчинствами и произволом всю партийную и комсомольскую общественность, с этой целью во всех частях и подразделениях должны были быть проведены собрания партийного актива, на которых следовало обсудить мероприятия по борьбе с мародерством, насилием и грабежами у местного населения. Приказ № 063 от 3 августа 1945 г. был объявлен всему офицерскому составу под расписку, а сержантам и солдатам разъяснен перед строем. Мероприятия по наведению порядка военные коменданты должны были проводить вместе с командирами частей, дислоцирующихся в их районах.
Открывая новый раунд борьбы с бесчинствами, советский маршал существенно расширил фрейм концепта — конкретизировал перечень субъектов преступных посягательств на жизнь, здоровье и имущество немцев. Как следует из документа, изданного военным комендантом района Луккенвальде (провинция Бранденбург) подполковником Безрученко во исполнение приказа № 063, бесчинства творили не просто «отдельные военнослужащие и репатрианты», а «главным образом, бывшие уголовники, пьяницы и хулиганствующие элементы из числа проживающих на территории Германии и находившихся в лагерях и на работах у немцев». Субъектами бесчинств были названы также «случайно попавшие в Армию проходимцы из числа изменников Родины, служивших в «РОА» и, кроме того, бывшие военнослужащие Красной армии, дезертировавшие из ее рядов»[77].
Подобная конкретизация виновников бесчинств определила главную новеллу приказа Жукова. Оперативным средством радикального улучшения ситуации в СЗО была объявлена широкомасштабная (с участием тысяч офицеров, сержантов и красноармейцев воинских частей, подразделений и военных комендатур, органов НКВД и СМЕРШ, немецкой полиции) многодневная (с 10 по 15 августа 1945 г.[78]) проческа территории Германии от преступных элементов, многочисленных самовольщиков, дезертиров, незаконно находящихся в зоне репатриантов, а также от праздношатающихся военнослужащих, оказавшихся под различными предлогами вне своих воинских частей и подразделений[79].
В разгар широкомасштабной прочески территории СЗО открылся сбор заместителей начальников СВА провинций и федеральных земель, начальников отделов комендантской службы провинций, комендантов округов и крупных городов (14-18 августа 1945 г.). Предполагалось оценить первые шаги оккупационного режима, установленного в соответствии с решениями Берлинской (Потсдамской) конференции. В ходе сбора обнаружились существенные расхождения в интерпретации концепта «бесчинства», причем не только между «верхами» и «низами» иерархии СВАГ—ГСОВГ, это было известно и раньше, но и в среде самого высшего оккупационного руководства. Открывший сборы заместитель Главноначальствующего СВАГ по делам гражданской администрации И. Серов явно считал, что тема бесчинств в отношении немецкого населения находится где-то на периферии актуальных проблем. Определяя главные темы сбора, Серов постарался задать максимально узкий фрейм для концепта «бесчинства». «Не основной вопрос, а попутно, — подчеркивал Серов, — вместе со всеми вопросами, это — вы должны указать на факты, особенно характерные проявления недисциплинированности со стороны военнослужащих, в частности отдельных командиров частей, не специально упор делать, а указать (курсив наш. — Авт.), чтобы мы могли принять меры в отношении этих людей. Особенно в провинциях Тюрингии и Саксонии есть случаи неблагополучия, скажем, в отношении использования захваченных ценностей, складов, трофей (так в документе. — Авт.) и т. д.»[80].
Судя по стенограмме сбора, представители руководящей верхушки СВА земель и провинций, отделов комендантской службы не только разделяли довольно беспечное отношение Серова к бес- чинствам[81], но и позволили себе какие-то весьма резкие высказывания в адрес немцев, впоследствии исключенные из стенограммы. Во всяком случае, выступивший утром следующего дня (15 августа) заместитель политсоветника СВАГ В. Семенов утверждал: «В выступлениях начальников управлений можно было слышать, что не надо кормить немцев сахаром, что по отношению к Германии, к немцам все разрешается. Эти люди продолжают руководствоваться чувством мести. Всякое такое отношение к Германии товарищи склонны называть защитой своей чести. Нетрудно понять, куда может привести такая политика. Она приведет к невыгодной стороне. Она отбросит Германию в объятия третьих держав. Германия превратится в сателлита третьих держав, которые могут воспользоваться нашим промахом и используют Германию против нас. Я подчеркиваю, что такая политика могла бы нанести серьезный ущерб в будущем. Поэтому нужно серьезно и решительно бороться с произволом и насилием, привлекать виновных к ответственности. Эта борьба с насилием будет означать, что мы боремся также за честь нашей Красной Армии, за честь наших оккупационных войск в Германии»[82]. Семенов оказался единственным участником сборов, поднявшим проблему бесчинств на принципиальную политическую высоту. Остальные приняли его выступление «к сведению» и перешли к практическим проблемам: свободная торговля[83], топливо[84], рабочая сила[85], «финансовая денежная практика»[86]. Повода говорить о бесчинствах в отношении немецкого населения больше не было.
Так продолжалось вплоть до появления 16 августа на трибуне сборов маршала Жукова. Главноначальствующий СВАГ отметил, что в своем выступлении он остановится только «на некоторых политических задачах, которые нужно подчеркнуть»[87]. Из неполных 19 страниц собственноручно правленной Жуковым стенограммы больше трех страниц уделено борьбе с бесчинствами и нормализации отношений с немцами. Особая озабоченность Жукова видна даже по внесенной им в текст выступления правке: словосочетание «серьезный вопрос», прозвучавшее первоначально на сборе, было поправлено в стенограмме: «очень серьезный вопрос»[88]. С самого начала выступление Жукова, который не присутствовал на совещании в первый день и не знал о содержании речей своих подчиненных, прозвучало диссонансом с позицией открывавшего сборы Серова. Напомним, что для заместителя Жукова по делам гражданской администрации «характерные проявления недисциплинированности со стороны военнослужащих» в Германии были «не основным вопросом, а попутно.»[89].
Жуков не только максимально расширил перечень «творимых бесчинств», связав их с уголовными составами преступления: «беззакония, грабежи, насилия, самоуправство и нарушение всяких законностей», — но и отказался от эвфемизмов, вновь указав, что подобные действия допускают «оккупационные войска и репатрианты»[90]. Маршал лично потребовал от начальников СВА, «от всех военных и от нашего Штаба» «это прекратить и не считаться ни с каким сложностями этого вопроса. Если нужно пойти на самые крайности, если нужно кого-то расстрелять, то мы пойдем и на это, мы не остановимся перед расстрелами уголовных элементов, которые нам портят в наших основных вопросах. Мы не остановимся перед их уничтожением. Всякая мягкотелость, она нам может повредить»[91].
Главноначальствующий СВАГ лучше других понимал, что в новой «битве за Германию», которая теперь шла между бывшими союзниками, вперед вырвется тот, кто быстрее добьется нормализации отношений с немцами, «выключит» операционный код «война» и прекратит связанные с действием этого кода бес- чинства[92]. Ведь практически одновременно с Жуковым командующий британскими оккупационными войсками фельдмаршал Б. Монтгомери выступил с обращением к гражданам стран соединенных наций в британской зоне и сообщил о своем приказе войскам «принимать строжайшие меры против всех тех лиц, которые будут пойманы при совершении актов насилия или убийства, или которые занимаются планомерным грабежом»[93]. Жуков, как и Монтгомери, понимал, что любые беззакония в «его» зоне оккупации, кто бы их (эти беззакония) ни совершал, это «для нас очень невыгодно»[94]. Криминальная активность пусть даже «отдельных уголовных элементов», оказавшихся как вне армии, так и в ней самой, создавала неблагоприятный политический фон и допускала экстраполяцию немцами подобных «неприятных» впечатлений на весь советский оккупационный режим.
Когда 16 августа 1945 г. маршал Жуков выступал перед верхушкой СВАГ и ГСОВГ, итоги объявленной приказом № 063 «большой операции по очистке зоны от враждебных элементов»[95] еще не были подведены. Жуков не знал, что проческа не оправдала его ожиданий, что его удар, по крайней мере, частично ушел в песок. И проблема заключалась не только в том, что военные комендатуры просто не имели достаточных сил и средств для выполнения поставленной задачи[96], что координация и взаимодействие между комендатурами и командирами частей и подразделений оставляла, мягко говоря, желать лучшего[97]. В ходе прочески «враждебные элементы» из «своих» затерялись среди множества неправомерно задержанных, а потом отпущенных немцев. Получить полную картину этой масштабной операции практически невозможно. Часто о результатах прочесок сообщали «в целом», без конкретизации, но зато в сопровождении общих положительных оценок: «после проработки приказа № 063 заметно повысилась дисциплина среди личного состава комендатур»[98].
Имеются косвенные свидетельства того, что исполнители прочески восприняли новую акцию в контексте привычной очистки фронтовых тылов и, по крайней мере, в ряде случаев направили ее острие в первую очередь против немцев[99]. Нарушителей дисциплины из военнослужащих было выловлено немного: в воинских частях об операции знали и своих, видимо, предупредили. Еще меньше было задержано тех, кто совершил какие-либо преступления. Так, по отдельным сохранившимся в фондах СВАГ документам УСВА Мекленбург и Западной Померании соотношение различных категорий лиц, задержанных в этой провинции при проческе, выглядело примерно так: военнослужащие Красной Армии (от 1,4% до 14,3% от общего числа задержанных), репатрианты (от 0,9 % до 35, 6 %), немцы (от 63,0 % до 92,9 %)[100].
Подобное доминирование «немецких целей» противоречило букве и духу приказа Жукова. Вместо того чтобы пресекать бесчинства в отношении местного населения, военные коменданты и воинские начальники (по крайней мере, их заметная часть), продолжали чистить зону от потенциально опасных немцев, следуя алгоритмам комендантской службы в прифронтовой полосе, в военное время. А со стороны военнослужащих воинских частей, привлеченных в проческе, имели место даже явные эксцессы в отношении немецкого населения[101].
Руководство СВА земель и провинций явно испытывало дефицит «понимающих» военных комендантов. Примером «адекватного» (без «немецкого перегиба») оккупационного поведения при августовской проческе можно назвать алгоритм действий коменданта района Луккенвальде (Бранденбург) подполковника Безрученко. Задержанных немцев он быстро «фильтровал» и, при отсутствии криминала, немедленно отпускал по домам. Военнослужащих без документов — проверял и подвергал аресту на трое суток. Задержанных преступников — старался передать органам прокуратуры, хотя это ему не всегда легко удавалось[102]. При этом Безрученко и ему подобные жаловались на поведение командиров воинских частей и подразделений. Некоторые не просто не желали наказывать «своих» за действия против гражданского немецкого населения, но и «всячески укрывали виновников, не останавливаясь при этом даже перед прямым обманом комендантских работников»[103].
Доступные нам документы о результатах августовской массовой прочески территории Германии дают достаточно оснований считать, что направленность «большой операции», в которой приняли участие тысячи военнослужащих, была до конца не понята (или не принята) проводившими ее. Неудивительно, что начальник отдела комендантской службы провинции Мекленбург генерал-майор Еншин, докладывая 27 августа 1945 г. начальнику Управления комендантской службы СВАГ Горохову о результатах прочески, смог сообщить только общее число задержанных (7014) без разделения их на категории (немцы, репатрианты разных национальностей, военнослужащие Красной Армии и т. д.), поскольку «представляемые донесения написаны общими фразами без отражения реальности и разделения фактов»[104].
Подобное лексическое поведение низовых исполнителей приказа — «общий» подход, скрывавший подлинные объекты и результаты проведенной акции, — было характерно и для военных комендантов провинции Бранденбург[105]. Все это свидетельствовало о сбоях военно-бюрократической коммуникации — подчиненные не только делали, но и докладывали «наверх» — «не то» («не совсем то» или «совсем не то»!), что от них требовало начальство. Зато торопились сообщить, что со стороны личного состава, «участвовавшего в проческе, мародерства и насилия замечено не было». В подтверждение, чувствуя недоверчивость высшего военного руководства, представляли порой не предусмотренные никакими приказами «справки от бургомистров городов и населенных пунктов»[106].
Жуков: «немецкие смыслы» концепта «бесчинства» (конец августа — 20 сентября 1945)
Приказ Главнокомандующего ГСОВГ Г. К. Жукова № 063 не принес ожидаемых результатов. 30 августа 1945 г. заместитель начальника СВА провинции Бранденбург генерал-майор Шаров среди факторов, отрицательно влияющих на настроения немцев, на первом месте назвал состояние снабжения, но на второе безоговорочно поставил «продолжающиеся случаи бесчинств по отношению к населению со стороны военнослужащих и репатриантов»[107]. В своем донесении заместителю Главноначальствующего СВАГ И. Серову и члену Военного совета Ф. Е. Бокову от 10 сентября 1945 г. В. М. Шаров процитировал бывшего солдата Эрнста Хенске (Потсдам). Рассуждения Хенс- ке свидетельствовали: немцы не просто отправились от первого шока, но и начали оценивать, сравнивать и «выбирать» различные оккупационные режимы на территории Германии. «Случаи бесчинств со стороны солдат к населению во время войны и вскоре после нее неизбежны, — говорил Хенске. — Я это сознаю и не порицаю, так как сам был солдатом и делал это. Это же простило население и Красной Армии. Сегодня же прошло три с половиной месяца, как закончилась война, но русская военщина ввела систему организованного грабежа и не думает прекращать злоупотребления. В настоящее время я являюсь противником Красной Армии, как и многие другие в Потсдаме. Если Красная Армия в ближайшее время не изменит своей тактики оккупации, то пусть не удивляется командование тому, что в некоторых районах провинции возникнут группы населения и начнут действовать против Красной Армии»[108]. Цитату из Хенске генерал- майор Шаров дополнил выдержками из коллективных обращений населения к властям с просьбой прекратить мародерство и бесчинства. Назревал кризис доверия в отношениях с немцами.
19 сентября 1945 г. начальник СВА федеральной земли Саксония генерал-полковник Катуков обвинит военных комендантов в том, что они все еще «недостаточно поняли» сущность приказа № 063, «не принимают никаких мер по задержанию преступников и ликвидации фактов мародерства, грабежа и насилия». Катукову пришлось обратить внимание подчиненных на специфичность целей новой прочески, назначенной на 20-25 сентября 1945 г.: «вылавливание и задержание» именно «своих» нарушителей — «“отставших” военнослужащих, бежавших из лагерей репатриантов, граждан СССР, незаконно прибывших в Германию»[109]. В октябре 1945 г. начальник Отдела комендантской службы провинции Мекленбург продолжал настаивать на том, что военные комендатуры плохо выполняют приказ № 063 от 3 августа 1945 г.: «патрульная служба не организована, районы на патрульные участки не разбиты и патрулированием все населенные пункты не охвачены, жалобы от местного населения принимаются формально, не расследуются, учет их ведется не всегда, мероприятий, кроме резолюций, не принимается, директива начальника СВА об усилении борьбы с бесчинствующим элементом и передача всех задержанных органам прокуратуры не выполняется»114.
Весьма скромные результаты августовской «зачистки» окончательно убедили Жукова в пагубности для советской политики в Германии того масштабного явления, которое он определял концептом «бесчинства». Не полагаясь больше только на донесения своих подчиненных, маршал, во-первых, попытался использовать для контроля над ситуацией прецедентные ЧП, дававшие возможность прибегнуть к стандартному бюрократическому нравоучению — объявлению личному составу частей и подразделений приказов о суровом наказании виновных (вплоть до угрозы расстрела перед строем). А во-вторых, предложил своим подчиненным взглянуть на неблагоприятное развитие событий через немецкий «микроскоп». 6 сентября Главнокомандующий ГСОВГ получил спецсообщение № 19 начальника отдела военной цензуры НКГБ в Германии подполковника Калинина о жалобах немецкого населения на тяжелое положение в связи с оккупацией и на поведение отдельных военнослужащих Красной Армии. Из сводки Калинина, основанной на 2110 немецких письмах, отправленных в августе 1945 г., Жуков узнал «характерные высказывания» немцев о русских. Суть этих высказываний сводилась к эмоциональным обвинениям в «варварстве», к описаниям бесчинств, к констатации того, что прекрасные слова на пропагандистских плакатах расходятся с действительностью.
О распространенности подобных настроений советским оккупационным властям было достаточно хорошо известно и из других источников. В уже упоминавшемся донесении зам. начальника СВА провинции Бранденбург В. М. Шарова о политическом и экономическом состоянии провинции Бранденбург от 10 сентября 1945 г. обильно цитировались аналогичные «характерные высказывания»: «Ныне находящиеся в русской зоне оккупации советские войска совершенно разложились, и никакие приказы на них не действуют. Мы все надеемся, что Сталин пришлет сюда в скором времени новые дисциплинированные части, которые сменят разнуздавшуюся солдатчину»; «мы увидели носителей социализма в образе Красной Армии. После всего того, что мы перенесли от русских солдат и переносим сейчас, мы стали врагами русского социализма»[110]. Все эти инвективы выливались в вывод о том, что у американцев и англичан лучше: «Мы были бы рады, если бы русские со своими органами самоуправления отправились к чертям, а на их место пришли бы англичане и американцы и управляли нами. Мы были бы довольны и имели бы спокойствие»; «главное же (здесь и далее курсив наш. — Авт.) заключается в том, что англичане и американцы обеспечивают людям спокойствие»[111].
Это уже была «большая политика»!
7 сентября 1945 г. Военный совет ГСОВГ (Жуков и Телегин) издал директиву, адресованную командующим армиями, командирам корпусов, дивизий и отдельных бригад. В директиве было всего три строчки: «Высылаю Вам выдержки из писем немцев. Прочтите их внимательно и подумайте, к чему это ведет. Примите меры, чтобы немцы не жаловались на вас». Далее Жуков и Телегин просто воспроизвели упомянутое выше спецсообщение начальника отдела военной цензуры НКГБ в Германии подполковника Калинина.
9 сентября 1945 г. был издан приказ № 00138 Военного совета ГСОВГ. Текст приказа № 00138, как и аналогичного приказа № 0020 по СВАГ, не сохранился. Оба документа были изъяты и уничтожены сразу после их отмены. Однако содержание документов можно восстановить по изданным во исполнение этих приказов директивно-распорядительным материалам федеральных земель и провинций, поскольку «местные» добавления и конкретика занимали в них незначительное место. В основу нашей реконструкции положен приказ заместителя начальника СВА провинции Бранденбург № 027 от 15 сентября 1945 г., опубликованный во исполнение приказа № 0020 по СВАГ. Новая тактика борьбы с бесчинствами в отношении немецкого населения, названная впоследствии «особыми мерами», сводилась к следующему:
- Перевести сержантский и рядовой состав на казарменное положение, запретить увольнения в город. Офицерский состав, имеющий в своем подчинении лиц рядового и сержантского состава, должен быть «поселен вместе со своими подчиненными» и обязан «постоянно находиться» среди них. Предполагалось также «оборудовать специальные дома поблизости от управлений СВА для расселения среднего офицерского состава, а для всех вольнонаемных создать общежитие, куда переселить весь обслуживающий персонал». Увольнения в город были запрещены даже вольнонаемным.
- Взять на учет всех «антиморалистов» (выражение документа. — Авт.), хулиганов, пьяниц, мародеров и лиц, «проявляющих бесчинство», и установить за ними особый надзор. На всех таких лиц следовало составлять именные списки и (ни больше ни меньше!) «представить для направления их в особые районы Советского Союза, чтобы они за границей не позорили больше наш Советский народ и Красную Армию в глазах наших союзников и германского населения». Тезис о депортации в «особые районы», скорее всего, был типичным перегибом, «расшифрованной» угрозой, возможно, бранденбургской самодеятельностью, поскольку подобные масштабные акции не были прерогативой командования ГСОВГ—СВАГ.
- Провести партийные, комсомольские и общие собрания «с целью разбора всех аморальных явлений, случаев бесчинства, грабежей и насилия, творимых военнослужащими в отношении немецкого населения», и на этих собраниях «заклеймить позором всех тех, кто своими гнусными делами до сих пор наносит нам большой вред»117.
Таким образом, изолировав военнослужащих от немцев, Жуков хотел взять хотя бы короткую передышку. Это время он собирался использовать для чистки войск и комендатур от «антиморалистов», улучшения работы комендантской службы в СЗО и широкой агитационно-разъяснительной кампании в войсках. Такая экстраординарная мера как фактически полное (но, скорее всего, временное, вплоть до наведения порядка) прекращение всякого неформального общения с местным населением должна было не только дать выигрыш во времени и успокоить немцев, но и максимально повысить эффективность «прочесок» территории СЗО от различного уголовного элемента и праздношатающихся, поскольку «свои» теперь, как говорится, должны были сидеть дома. А с помощью концепта «бесчинства» Жуков не только описал массовые, плохо контролируемые преступные действия «антиморалистов» по отношению к населению Германии, но и попытался сдвинуть «бегунок» логарифмической линейки военно-политической оценки «плохого поведения» военнослужащих в красную зону. На сей раз маршал предпочел привычный для него «размашистый» фронтовой формат.
На следующий день после выхода приказа № 00138 появилось закрытое письмо № 0962 начальника Политуправления ГСОВГ генерал-лейтенанта Пронина — начальникам политотделов УСВА, заместителям военных комендантов по политчасти, партийным организациям военных комендатур. В письме говорилось, что «отдельные коммунисты военных комендатур» потеряли чувство партийной ответственности за порученную им партией работу и своим недостойным поведением порочат высокое звание члена партии Ленина—Сталина. Вместо того, чтобы с чувством высокой партийной ответственности, твердой рукой проводить в жизнь приказы Главноначальствующего СВАГ по наведению строгого оккупационного порядка в Германии, вести решительную борьбу с бесчинством и произволом со стороны отдельных военнослужащих по отношению к немецкому населению, «отдельные наши люди, в том числе коммунисты, творят произвол по отношению местного немецкого населения, разбазаривают материальные ценности, пьянствуют, сожительствуют с немками, ведут себя недостойно для советских людей и тем самым дискредитируют в глазах немецкого населения и союзных войск нашу Красную Армию.».
Подобные факты, сообщал Пронин об уже принятых мерах, были не единичными. Только за последнее время партийные комиссии соединений рассмотрели более 60 персональных дел и привлекли к партийной ответственности коммунистов военных комендатур «за развал работы, за пьянство, за произвол по отношению к местному немецкому населению»[112]. Политуправление ГСОВГ считало главной причиной всех аморальных явлений, имеющих место в комендатурах, «слабую требовательность командиров, отсутствие твердой воинской дисциплины и плохую организацию политико-воспитательной работы среди личного состава»[113]. Парторганизации на закрытых собраниях должны были обсуждать закрытое письмо совместно с приказом № 00138[114].
Таким образом, Жуков готовил серьезную акцию по наведению дисциплины и порядка на территории СЗО, в советских оккупационных войсках, комплекс «особых мероприятий» — как по командной, так и по политической линии. Вполне возможно, что полная изоляция оккупационных войск от местного населения, введенная как временная чрезвычайная мера, как и решительные действия по наведению дисциплины в частях и подразделениях, помогли бы переломить ситуацию. С другой стороны, подобные огульные меры были чреваты массовым недовольством сотен тысяч воинов-победителей. Как бы то ни было, исполнение приказа Жукова было приостановлено Сталиным, который получил копию приказа № 00138 от СМЕРШ, возможно, с комментариями о резко отрицательной реакции офицеров и солдат на угрозы Жукова и вынужденное затворничество в казармах.
Сталин: «не бесчинства», а «мародерские действия» (конец сентября 1945 — весна 1946)
20 сентября 1945 г. последовало указание Верховного Главнокомандующего № 11131 Военному совету ГСОВГ об отмене приказа № 00138. Сталин счел приказ неправильным «в виду его огульного характера и несправедливости, т. к. из-за мародерских действий отдельных военнослужащих огульно и несправедливо наказывается весь командный состав до командиров рот включительно», и вредным, так как он «не укрепляет дисциплину, а наоборот, ломает ее, дискредитируя командный состав в глазах рядовых»[115]. Опасался Верховный Главнокомандующий и возможной реакции союзников на этот приказ: «Я уже не говорю о том, что если этот приказ попадет в руки руководителей иностранных армий, они не преминут объявить Красную Армию армией мародеров». Чтобы не бросать «тень на командование Группы», Сталин не стал издавать формальный приказ Ставки об отмене приказа, но потребовал, чтобы:
«1. Приказ был отменен немедленно с донесением об этом в Генеральный Штаб.
- Подобные приказы, имеющие серьезный характер, не издавались впредь без предварительного сообщения в Ставку о ваших соображениях.
- Копии всех ваших приказов посылались в Генеральный штаб».
«Советую вам, — писал Верховный главнокомандующий, — усилить политическую работу в войсках группы и почаще прибегать к суду чести, вместо того, чтобы пугать людей приказами и таскать офицеров в суд, как проворовавшихся уголовников. Я думаю, что это будет лучшее средство для ликвидации мародерских действий»[116].
Понятно, что в тот же день, 20 сентября 1945 г., был издан приказ Главнокомандующего ГСОВГ № 0207. Войска и комендантские службы с удивлением узнали, что, оказывается, «за последнее время», то есть всего за десять дней (и это при том, что не все части успели получить свой экземпляр отменяемого приказа!), Военные советы армий, командиры соединений, частей и политорганы войск Группы уже «провели большую работу по укреплению дисциплины и наведению порядка в войсках. В связи с этим надобность в проведении особых мероприятий, указанных в приказе № 00138, отпала». Взамен ранее обещанных наказаний, ужесточения дисциплины и казарменного положения Жуков приказал:
«1. Мой приказ от 9.9.45 г. за № 00138 отменить.
- Военным советам армий, командирам соединений, частей и политорганам:
а) усилить политработу в войсках, с целью разъяснить всему личному составу необходимость полного изжития аморальных явлений и дальнейшего укрепления воинской дисциплины;
б) шире использовать офицерские суды чести и товарищеские суды для воздействия на тех военнослужащих, которые своим недостойным поведением подрывают авторитет воинов Красной Армии;
в) шире практиковать меры поощрениях офицерам, которые образцово работают и честным выполнением воинского долга добились хорошего порядка и дисциплины в своих частях и подразделениях.
- Учитывая особую секретность моего приказа № 00138 и, во избежание его утери, этот приказ из войсковых штабов изъять, вернуть в Штаб Группы и уничтожить установленным порядком.»123.
21 сентября 1945 г. был отменен, изъят и уничтожен «установленным порядком» и соответствующий приказ по Штабу СВАГ № 0020. Об отмене обоих приказов было объявлено всему офицерскому составу — до командира роты включительно, а значит, известие об отказе от «особых мер» широко разошлось по войскам. В результате дальнейшее развитие событий пошло по наихудшему варианту. Военные коменданты, командиры воинских частей были дезориентированы, а замысел Жукова дезавуирован. Отмена приказа № 00138 не могла быть воспринята массой военнослужащих иначе, чем признание status quo. Взамен, образно говоря, структурной реформы в отношениях с немцами (правда, за счет серьезного нажима на своих), борьба с бесчинствами ушла в сферу борьбы с конкретными виновниками, которых, к тому же, все еще неохотно ловили и еще менее охотно наказывали.
В конце концов стратегическая линия Жукова на максимальное ограничение неформального общения советских военнослужащих с немецким населением все равно была реализована — и в ГСОВГ, и в СВАГ, но гораздо медленнее, значит, и менее эффективно. Сокращение числа бесчинств пошло, можно сказать, «естественным» путем: через постепенное улучшение комендантской службы, отказ от стихийного комплектования комендатур и чистку их состава, плановое удаление из СЗО потенциально опасных контингентов — демобилизация «старых солдат», вывоз (и вывод) репатриантов в СССР; усиление взаимодействия с немецкой полицией, отселение военнослужащих в военные городки и «советские колонии», повышение судимости за преступления, входившие в пул «бесчинств»; упорядочение политико-воспитательной работы с новыми пополнениями ГСОВГ и СВАГ. Все эти факторы сами по себе положительно влияли на ситуацию и сопровождались постепенным сокращением бесчинств за счет удаления «групп риска» и уменьшения контактов военнослужащих с немцами.
Жуков с его «особыми мерами» немедленного прекращения бесчинств выпал из системы. В ход пошел иной алгоритм — постепенное, довольно медленное возвращение деяний и проступков против немецкого населения в «нормальное» русло воинских преступлений и дисциплинарных нарушений. Политику маршала (по совершенно разным причинам) не приняли ни Сталин, ни среднее, ни тем более нижнее звено военно-бюрократической машины. В итоге Жуков оказался чуть ли единственным деятелем, который в июне—сентябре 1945 г. попытался сформировать оценочный концепт «бесчинства» (т. е. фрейм для идентификации серьезнейшей оккупационной проблемы) и выработать адекватные угрозе меры воздействия. Сначала Жукова не поняли его подчиненные — они «почему-то» не хотели слушаться и «правильно» исполнять приказы. А потом жуковская политика (отделить армию от немцев, запереть солдат и офицеров в казармах) была быстро и грубо прекращена Сталиным. А проблему «бесчинств» пришлось решать не по быстрому (жуковскому) алгоритму, а по «органичной» модели Сталина — замена солдат и офицеров, вывод бесшабашных ветеранов из Германии, усиление комендантской службы, и советские благоглупости типа «судов чести».
«Переинтерпретация» бесчинств в заурядное «мародерство» в конце сентябре 1945 г. стала одним из факторов снижения авторитета советского оккупационного режима в Германии, подрывавшим сталинский вариант ее объединения. Возникшее в конце лета — начале осени 1945 г. «торможение» борьбы с бесчинствами в советской оккупационной зоне было со всей очевидностью связано с конфликтом интерпретаций концепта «бесчинства» на всех уровнях советской бюрократической машины, вплоть до самого высшего: Сталин versus Жуков. Вряд ли можно вести речь просто об «ошибке Сталина» или о нереализованных достижениях Жукова. Советская бюрократическая коммуникация противилась быстрому решению массовых социальных проблем иным методом, чем массовые репрессии. А прибегать к таким репрессиям в отношении солдат-победителей было смертельно опасно для режима, во всяком случае, в 1945 г. Сталинская диктатура, попав в ловушку собственной репрессивной природы, свела вничью первый раунд борьбы с политически опасным социальным злом и потеряла темп в борьбе за завоевание авторитета у немецкого населения. Управленческий концепт «бесчинства», наполненный «немецкими смыслами» и новой политической риторикой «завоевания Германии» на свою сторону, был скомпрометирован.
Отменив действие приказа № 00138, Сталин, опасавшийся, возможно справедливо, отрицательной реакции войск и репутационных потерь в отношениях с союзниками, лишил Главнокомандующего ГСОВГ/Главноначальствующего СВАГ возможности воплотить присущую ему жесткость в «особые меры» борьбы с бесчинствами в СЗО. В то же время отмена приказа сама по себе не могла полностью заблокировать «жуковский» алгоритм противостояния бесчинствам. Предложенные Сталиным паллиативные методы борьбы с тем, что Генералиссимус называл «мародерскими проявлениями», — агитация, суды чести и т. п., были весьма неубедительной альтернативой жуковским «особым мерам», изолировавшим военнослужащих от немецкого населения и открывавшим путь к эффективному «отлову» и примерному наказанию преступных элементов.
Даже после отмены приказов № 00138 по ГСОВГ и № 0020 по СВАГ, на закрытых партийных собраниях продолжались обсуждения письма Политуправления ГСОВГ от 10 сентября 1945 г., вдохновленного жуковским приказом. Эти обсуждения обнаружили неразбериху в головах коммунистов: «или всех немцев косили под гребенку, или же начинали с ними панибратствовать»[117]. К счастью, политический main stream все-таки определился. Выступавшие стали подчеркивать, что «мирное население в наших войсках должно видеть культурных победителей, подающих пример»[118]. Бесчинства, как этого и требовал Жуков, расценивались как действия по подрыву авторитета СССР у немцев. «Что мы представляем в Германии здесь сейчас — это руки Советской власти, — внушали коммунистам на партийных собраниях, — а эти руки должны быть чистыми, мы должны чистыми руками поддерживать здесь авторитет Советского государства. Авторитет в глазах немцев для нас сейчас очень важен, как важной является дисциплина. А у нас что? «ЧП» за «ЧП», дебош за дебошем.»[119].
Подобный фрейм концепта «бесчинства» не только превращал противоправные действия по отношению к немецкому населению во вредный (вражеский) политический проступок, но и устанавливал безусловную связь прекращения бесчинств с проблематикой «оккупационного поведения» военнослужащих, их способностью (и готовностью) «правильно», т. е. в соответствии с предписаниями высшего руководства выполнять «роль победителем над Германией (курсив наш. — Авт.) о[120]. В любом случае, в агитационной практике проблема ставилась глобальнее, чем сталинские «мародерские действия».
Понимая сложность сложившейся обстановки, Жуков продолжал осторожно гнуть свою линию. В сентябре 1945 г. маршал ходатайствовал перед народным комиссаром обороны СССР, т. е. перед Сталиным, о разжаловании в рядовые и снижении в воинских званиях группы офицеров за систематические пьянки с дебошами, самовольные отлучки, мародерство, рукоприкладство и недисциплинированность. Соответствующий приказ (приказ НКО № 0255) был издан 13 октября 1945 г. Однако объявлен он был по ГСОВГ только через месяц, 17 ноября 1945 г.[121] Объявляя приказ, Жуков предупредил весь офицерский состав, что за «проступки, порочащие звание советского офицера», он «и впредь будет строго наказывать, не считаясь ни с какими заслугами»[122]. Маршал, по-видимому, полагал, что такая показательная акция, одобренная на самом высоком уровне, поможет наведению порядка. Приказ № 0255 был взят на вооружение политработниками, которые «широко использовали его в политико-воспитательной работе с офицерским составом»[123].
Были приняты дисциплинирующие меры и к сотрудникам военных комендатур. 28 декабря 1945 г. приказом № 0122 Главноначальствующего СВАГ/Главнокомандующего ГСОВГ был поднят вопрос о низкой воинской дисциплине в военной комендатуре г. Торгау. Ранее из комендатуры уже «было изгнано более 12 человек», но дисциплина не улучшилась. Было отмечено, что военный комендант и его заместитель по политчасти не ведут борьбы за наведение порядка и дисциплины не только в районе, но и внутри комендатуры. Пользуясь попустительством, личный состав пьянствовал и допускал самочинные действия по отношению к местному населению. Военный комендант и его заместитель по политчасти были сняты с должности, командир роты охраны и другие сотрудники комендатуры были арестованы на 10-15 суток, один из сержантов разжалован, другой — предан суду Военного Трибунала. Приказ № 0122 был отпечатан в типографии в количестве 657 экземпляров и разослан по всем комендатурам[124]! Подобные шаги были предприняты и в УСВА земель[125].
Несмотря на отмену, исподволь продолжал «работать» и приказ № 0020 по СВАГ. 1 октября 1945 г. начальник отделения комендантской службы и боевой подготовки провинции Бранденбург подполковник Марченко переслал начальнику Управления военных комендатур округа Эберсвальде Валюгину резолюцию начальника Отдела комендантской службы провинции Бранденбург генерал-майора Федотова: «Полковнику Валюгину!! Приказ 0020 не понят. Если из одного лишь района из штата отчислить 7 офицеров и 11 бойцов, то в комендатурах округа никого не останется. Отчислению подлежат злостные хулиганы, пьяницы и мародеры, на которых никакие меры воздействия результатов не дали»[126]. Следовательно, в военных комендатурах не только продолжали чистку и составляли списки «антиморалистов», как этого требовал отмененный приказ № 0020, но даже ударились в перегибы[127].
Жизнь продолжала диктовать необходимость особых, «изоляционистских» мер, которые как раз и предусматривал приказ № 00138. Но к ним стали прибегать не «огульно», а «точечно», как к особой форме наказания, чтобы как-то разрядить обстановку в «горячих точках». Например, в ноябре 1945 г., все шоферы УСВА федеральной земли Саксония были переведены на казарменное положение из-за «бесцельной гонки машин по городу»[128]. 14 декабря 1945 г. и. о. начальника Управления военных комендатур Берлинского округа доложил начальнику Отдела комендантской службы СВА провинции Бранденбург, что «для ликвидации случаев мародерства, насилия над немецким населением и нарушением воинского порядка со стороны военнослужащих 266 СД при личном выезде к командиру 266 СД генерал-майору Красноштанову, намечены следующие мероприятия:
- Весь офицерский состав переводится на казарменное положение (курсив наш. — Авт.), а не имеющие подразделений привлечены на учебные сборы.
- Рядовому и сержантскому составу запрещено увольнение со двора.
- Офицерскому составу запрещено посещение ресторанов и пивных, а хозяевам последних запрещен отпуск спиртных напитков военнослужащим.
- Усилена комендантско-патрульная служба в населенных пунктах и, особенно, в районе общественных мест»[129].
Периодическое применение подобных «особых мер» говорило о том, что ситуация в воинских частях оставалась сложной. Некоторые командиры были не очень заинтересованы в выявлении и задержании проштрафившихся военнослужащих, не желали ронять честь мундира и продолжали сквозь пальцы смотреть на противоправные действия своих подчиненных в отношении немцев. В отчете за декабрь 1945 г. начальник Отдела комендантской службы СВА провинции Саксония Г. Д. Мухин отмечал «недостаточную требовательность и мягкотелость командиров и начальников частей к нарушителям»[130]. Об этом информировал 14 ноября 1945 г. начальника Отдела комендантской службы СВА федеральной земли Саксония и начальник Управления комендантской службы округа Цвиккау подполковник Тарасов: «Несмотря на то, что комендатурой обо всех задержанных и творимых безобразиях сообщается командирам частей — результатов ни один командир части. не сообщает. Жалобы со стороны местного населения продолжают поступать не в меньшем количестве. Такое положение дальше не терпимо»[131].
Спустя три месяца, в марте 1946 г., тот же Мухин чуть ли не дословно повторил свои претензии к командирам некоторых частей, рассматривавших задержание их подчиненных комендантскими патрулями «как факты репрессий»[132]. Квинтэссенцией такого отношения к действиям военных комендантов и их сотрудников по установлению твердого оккупационного порядка стали слова командира одной из стрелковых дивизий, прибывшего в военную комендатуру с претензиями на задержание подчиненных: «Вы, <.> вашу мать, сидите здесь и только пишете бумаги о том, что мои или другие солдаты <.> какую-то немку, а вопросами обслуживания воинских частей не занимаетесь»[133].
«Плавающий» концепт и регулярная военно-бюрократическая лексика (апрель 1946 — конец 1948)
Ко времени ухода Г. К. Жукова с поста Главнокомандующего ГСОВГ — Главноначальствующего СВАГ (март 1946 г.) проблема бесчинств в отношении немецкого населения была еще далека от своего разрешения. Во всяком случае, она решалась медленнее, чем того хотелось бы маршалу. Следует, однако, заметить, что, несмотря на распространенное среди, по крайней мере, части немецкого населения СЗО мнение («у американцев и англичан спокойнее»), ситуация у союзников тоже была далека от идеальной. И Жуков, и военные администрации союзников сходились в общей интерпретации основных субъектов незаконных действий в отношении гражданского населения Германии. В марте 1946 г. Военная администрация Американской зоны в числе основных проблем, стоявших, «как и в прошлые месяцы», перед блюстителями порядка, называла воровство, ограбление квартир и «беспорядки, создаваемые перемещенными лицами и, отчасти, американскими войсками (курсив наш. — Авт.)[134].
После ухода маршала Жукова командование СВАГ и ГСОВГ резких действий в борьбе с бесчинствами против немецкого населения старалось не предпринимать. На этот счет продолжало действовать недвусмысленное распоряжение Верховного Главно- командующего[135]. Решение проблемы бесчинств, как было показано выше, шло «естественным» путем и без всеобъемлющих «особых мер» — в рамках «прочесок», борьбы с самоволками, ЧП и воинскими преступлениями и «изоляционистских» дисциплинарных ударов по болевым точкам. Борьба разворачивалась на фоне второй очереди массовой демобилизации военнослужащих, чистки офицерского корпуса СВАГ и усиления комендантской службы в СЗО. В своей совокупности эти процессы улучшили ситуацию и существенно способствовали изжитию массовых бесчинств. Проблема стала медленно (хотя, может быть, и слишком поздно) утрачивать свой угрожающий для германской политики Сталина образ, а концепт «бесчинства» — обнаружил склонность «сузиться» до приемлемой бюрократической нормы.
В середине 1946 г специфически оккупационная проблема «бесчинств» попала в общевойсковой контекст. На основе приказа Главнокомандующего Сухопутными войсками маршала Конева[136] Военный совет ГСОВГ выпустил свое постановление № 0048 от 25 июля 1946 г. о борьбе с ЧП и самоволками. Это постановление отсутствует среди рассекреченных документов СВАГ. Однако его содержание, как и содержание сопутствующей директивы начальника Управления комендантской службы СВАГ № 002825, можно частично восстановить по несекретным планам мероприятий, принятым в УСВА земель и провинций, а также по отчетно-информационным документам[137]. Помимо проведения обычных в таких случаях совещаний военных комендантов районов и городов, изучения с офицерским составом (до командиров рот включительно) приказа Главкома Сухопутными войсками № 014 предусматривались следующие мероприятия:
- Проверка законности пребывания всех команд военнослужащих, проживающих в отрыве от своих частей, и отправка всех «незаконно проживающих и недисциплинированных» — в части с предписаниями, а не имеющих документов — в органы военной контрразведки СМЕРШ.
- Составление планов облав и прочесок населенных пунктов и увеселительных мест (ресторанов, кабаре и других питейных заведений).
- Ведение журналов учета разыскиваемых дезертиров, чем раньше военные комендатуры и воинские части откровенно манкировали.
- Предупреждение бургомистров населенных пунктов и лан- дратов районов о «категорическом запрещении, под страхом уголовной ответственности, приема военнослужащих на ночлег без ведома военного коменданта».
- Просмотр красноармейских книжек рядового и сержантского состава, внесение в них исправлений о прохождении службы и наклеивание в книжки фотокарточек. С конца августа всех рядовых и сержантов без красноармейских книжек с фотокарточками следовало задерживать и направлять под конвоем в части.
- Введение бланков увольнительных записок единого образца.
- Запрет увольнений в ночное время.
- Улучшение взаимодействия (взаимное информирование) между военными комендантами и командирами частей и соединений «по каждому случаю нарушения воинской дисциплины военнослужащими дислоцирующихся частей».
- Арест и предание суду за незаконное пребывание за границей демобилизованных военнослужащих и гражданских лиц, уволенных из советских учреждений в СЗО, но продолжавших проживать в населенных пунктах свыше 5 суток.
Кроме того, были намечены тематические партийные, комсомольские и красноармейские собрания с разъяснением приказа
Главкома и постановления Военного Совета ГСОВГ, нового Дисциплинарного Устава Вооруженных сил СССР (1946 г.), политинформации о полузабытом довоенном Указе Президиума Верховного Совета СССР от 6 июня 1940 г. об уголовной ответственности за самовольные отлучки и дезертирство.
Запланированные мероприятия в какой-то мере были частичным возвращением к замыслам Жукова, отвергнутым в свое время Сталиным. Но в новом приказном формате концепт «бесчинства» начал утрачивать свои «немецкие» смыслы, а также указания на массовую распространенность этой оккупационной болезни. Его все чаще стали заменять более привычными (уставными) концептами — «ЧП», «нарушения воинской дисциплины» и т. п. Основное внимание сосредоточилось на самовольных отлучках. Именно они были распространенным и опасным видом воинских правонарушений, часто сопровождались более тяжкими преступлениями. Объявленные меры, в большинстве своем не носили экстраординарного характера. Косвенно это свидетельствовало о том, что военное командование стремится поскорее вернуться к обычной армейской практике, более соответствующей условиям мирного времени, хотя и с использованием в ряде случаев угрожающей риторики.
К сентябрю 1946 г. обычные дисциплинарные методы борьбы с ЧП были дополнены повышенной активностью оккупационной власти, готовившейся к выборам местного самоуправления. В некоторых городах и населенных пунктах СЗО было отмечено снижение общего уровня бесчинств. И именно в связи с подготовкой к выборам! В это время центр тяжести немецких жалоб на бесчинства начинает смещаться от указаний на вопиющие беззакония в сторону более мягких форм злоупотреблений оккупационным преимуществом. По некоторым сведениям, накануне выборов к борьбе с бесчинствами подключились офицеры отделений пропаганды, владевшие немецким языком. В городе Франкфурт-на-Одере, который, по оценке начальника отделения пропаганды майора Лернера, «заслужил печальную славу из-за непрекращавшихся бесчинств военнослужащих и репатриантов», где большая часть населения «в той или иной степени пострадала от бесчинств»145, стали практиковаться выезды на происшествия офицеров отделения пропаганды. «Если на место происшествия, — отмечал Лернер, — выезжает офицер, знающий язык, и если происшествие касается немецкого населения, то немедленно устанавливается виновник из числа наших военнослужащих. Бичом в июле месяце было хищение овощей и фруктов с немецких огородов и садов. Военным комендантом была установлена четкая система оповещения о происшествиях и немедленного выезда на место. В десятках случаях мы задерживали в немецких садах военнослужащих и арестовывали, или заставляли на месте заплатить за причиненный ущерб. Патрульная служба также была значительно улучшена и в результате к сентябрю месяцу (1946 г. — Авт.], с одной стороны, происшествия почти прекратились, и с другой стороны, население знает, что лучшим блюстителем порядка в городе является комендатура»[138].
Обозначившиеся осенью 1946 г. сдвиги в борьбе с бесчинствами были закреплены постановлением Военного Совета ГСОВГ № 0061 от 24 декабря 1946 г. «Об укреплении дисциплины и политико-морального состояния среди личного состава войск Группы». Этот документ до сих пор находится на секретном хранении. Однако, судя по планам, принятым в его исполнение в военных комендатурах, постановление помимо обычных агитационных действий, «проработок на совещаниях», зачетов на знание Устава внутренней службы содержало в себе дополнительные «изоляционистские» меры в духе сентябрьского (1945 г.) приказа Жукова № 00138. Увольнения в городские отпуска «одиночным порядком» были запрещены. Разрешались только организованные коллективные экскурсии и «прогулки командами» под руководством офицеров. Предусматривалось также увольнение «всех немцев с работы на пищеблоке» и сокращение до минимума «обслуживающего персонала немцев специалистов». Одновременно с насаждением «изоляционизма», пусть и в более мягком варианте, вернулась жуковская общеполитическая риторика, усиленная дискурсом о бдительности[139].
Через полгода, 14 июля 1947 г., Главноначальствующий СВАГ издал приказ № 0233 «Об усилении мер борьбы с преступностью, ЧП и аморальными явлениями в частях, учреждениях и военных комендатурах СВАГ». Судя по планам мероприятий, принятым в УСВА, приказ был воспринят прежде всего как сигнал об усилении агитационной работы, изучении Уставов, в первую очередь Устава Внутренней Службы, и контроле за их исполнением, т. е. как довольно рутинное мероприятие по укреплению дисциплины, соблюдению правил внутреннего распорядка и т. д. Столь вялая реакция на вышестоящий «сигнал» не устроила Штаб СВАГ. Он назначил проверку исполнения своего приказа и по ее результатам издал специальную директиву[140]. Проверка охватила СВА земли Саксония-Ангальт, советский сектор оккупации г. Берлина и Транспортное управление СВАГ. Она зафиксировала наличие серьезных проблем: неудовлетворительный розыск дезертиров, непродуманность и бессистемность облав и засад, наложение «начальниками всех степеней» взысканий на военнослужащих «без учета характера поступка», «попустительство к нарушителям воинской дисциплины и порядка», «спешное и поверхностное» зачитывание приговоров военных трибуналов (без «должной разъяснительной работы»). Отмечалось также бездействие судов чести, рекомендованных в свое время Сталиным. В перечне наиболее распространенных ЧП и преступлений («дезертирство, убийство, ранения и самоубийства») уже отсутствовали важнейшие «точки входа» в жуковский концепт «бесчинства» — мародерство, насилия в отношении немецкого населения и т. п. Даже такое понятие из пула «бесчинств», как «безобразия», существовало уже в принципиально ином фрейме. Это были не «безобразия» в отношении немецкого населения, а организационные провалы сваговской бюрократии, способствующие ЧП и воинской преступности[141].
Начиная с этого времени, объем использования концепта «бесчинства», так и не сыгравшего в сентябре 1945 г. своей роли в быстрой, «жуковской», реструктуризации отношений с немцами, начинает сокращаться. Косвенно это свидетельствовало о позитивной динамике перехода ГСОВГ и СВАГ на новый операционный код, в котором управленческий концепт «бесчинства», экстраординарный по замыслу своего создателя Жукова, мог восприниматься уже как семантически избыточный. Незаконные действия военнослужащих по отношению к немцам во фрейме «обычной» оккупации уже нельзя было описывать как массовое явление. Следовало подчеркивать их исключительность, если не единичность. Продолжался процесс медленного вытеснения из нормативно-приказных документов, поначалу высшего управленческого уровня, форсмажорной жуковской лексики 1945 г.
(«бесчинства», «безобразия» и т. п.) и ее замещение привычными военно-бюрократическими концептами — «ЧП», «преступления», «проступки», «нарушения воинской дисциплины» и т. п.
Тенденция к смягчению управленческих оценок вовсе не означала, что проблема массовых бесчинств больше советское командование не беспокоила. Опасное социальное явление первого года оккупации удалось загнать в дисциплинарную резервацию, изолировав военнослужащих от немцев. Но оно отнюдь не полностью изжило себя «естественным» путем и продолжало наносить советскому оккупационному режиму в Германии репутационные потери. Так, в сентябре 1947 г. понадобились все-таки особые (дополнительные) меры по борьбе с преступностью в СЗО. Во-первых, были объявлено о создании смешанных (из военнослужащих комендатур, местных воинских гарнизонов и немецких полицейских сил) постов, патрулей и оперативных команд. Основной задачей этих оперативных единиц Главнокомандующий ГСОВГ — Главноначальствующий СВАГ объявил охрану общественного порядка и безопасности на всех проездных путях, в населенных пунктах и лесных массивах, «а не только там, где уже зарегистрированы уголовные преступления (бандитизм, убийства, вооруженные ограбления, изнасилования и др.)». Во-вторых, при начальниках УСВА надлежало создать (и созывать ежемесячно) «постоянно действующие совещания по борьбе с преступностью» в составе начальников отделов внутренних дел и комендантской службы УСВА, военного прокурора земли, военного прокурора армии или войскового соединения, председателя военного трибунала, заместителя начальника УСВА по политчасти и начальников политотделов войсковых соединений[142].
Если для описания срывов в поведении военнослужащих Советской военной администрации и военных комендатур, т. е. тех, кто сам был ответственен за поддержание правильного оккупационного режима в СЗО, командованию уже не требовался концепт «бесчинства», то применительно к частям и подразделениям ГСОВГ жуковский концепт еще сохранял свое значение. Во всяком случае, приказ Главнокомандующего ГСОВГ № 036 «О наведении должного воинского порядка в гарнизонах» от 20 ноября 1948 г.[143] вновь говорил о «борьбе с самовольными отлучками, пьянством и бесчинством по отношению к местному немецкому населению (курсив наш. — Авт.)». Главнокомандующий потребовал совместного расследования «случаев насилия, грабежей и других бесчинств», «совместных разборов жалоб местных жителей на военнослужащих, поступающих в полицию, местные органы самоуправления, военные комендатуры», установления единого «порядка выявления виновных в нарушении порядка и дисциплины, привлечения их к ответственности» и, наконец, проведения облав, засад, периодических проверок тех мест, где было запрещено находиться советским военнослужащим, — немецких ресторанов, гостиниц и домов, находящихся на подозрении у полиции[144].
Вместо заключения
Концепт «бесчинства в отношении немецкого населения» представлял собой бюрократический неологизм, созданный под конкретную управленческую задачу — прекращение массовых противоправных действий против немецкого населения и для конкретного объекта управления — советской зоны оккупации Германии. Он «работал» с перебоями относительно короткий период времени. Выбор «бесчинств» (и всей линейки синонимов к этому слову) в качестве важной оценочной категории в начальственной лексике СВАГ в целом ряде случаев предполагал значительный разброс в толковании и словоупотреблении. В послевоенной ситуации жесткий военно-бюрократический язык явно нуждался в гибких определениях, заимствованных из «естественного» языка. «Плавающий» смысл концепта обнаружен нами даже там, где, по определению, должны были существовать единообразие и однозначность — в приказах, постановлениях и распоряжениях высших уровней советского управления. Если же опускаться ниже по бюрократической лестнице, то окажется, что жуковский управленческий неологизм допускал слишком большое количество интерпретаций. Этим он был хорош, поскольку подходил для описания «пестрого сора» реальной жизни. Этим же был и плох, поскольку ограничивал необходимое для эффективного управления единообразие оценок.
«Бесчинства» в документах СВАГ — это и факты насилия[145], и грабежи[146], и пьянство, и хулиганство[147], и даже бесцеремонные действия сотрудников комендатуры (требования предоставить им бесплатно «мебель и абажур»), самодурство военного коменданта, ругающегося «похабными словами» и арестовывающего на трое суток немца за то, что тот не сумел достать подходящих ковров для комендантской квартиры[148]. «Бесчинствовать», по мнению сваговцев, могли и немцы. Так, один из выступавших на заседании партбюро УСВА земли Саксония заявил, что «немцы при выселении бесчинствуют в оставляемых ими домах, все разрушают и вывозят вплоть до дверной ручки»[149]. Расплывчатость определений, их общий характер, отсутствие четких указаний, что именно понимать под бесчинствами, беззаконием, насилием[150] и т. д., приводили к тому, что система наказаний за такие действия, особенно в первые месяцы оккупации, так же была неопределенна, размыта и произвольна. Все зависело от командира — именно он отвечал за первичное дознание и принимал по результатам этого дознания решение о передаче дела в военную прокуратуру.
Вообще говоря, последовательности, логики и стройности в военно-бюрократическом использовании концепта «бесчинства», можно обнаружить ровно столько, сколько их было в реальной жизни, — мало. При описании подобных случаев привычная для историков «позитивная критика» источников, их сопоставление друг с другом в контексте «достоверности и репрезентативности», другие интеллектуальные манипуляции с текстом, в конечном счете, каждый раз приводит к созданию несовместимых друг с другом исторических нарративов, от которых только политики могут лукаво требовать «всей правды» и однозначности оценок. Поэтому авторы, вопреки многолетней привычке, решили закончить свой рассказ не «итогами» и «выводами» (в конце концов, так пишут докладные записки, а не исторические очерки), а вопросом, на который у них нет окончательного ответа. Возможна ли историческая верификация такого постмодернистского дискурса, в котором некий, всегда неполный, набор аутентичных (или не очень) высказываний и мнений служит основанием для правдоподобий, достигаемых за счет логической связности фрагментов авторского нарратива и манипулятивных цитатных подтверждений — хотя бы после того как он (нарратив) будет очищен от идеологии простейшим способом — авторской самоцензурой? Или «плавающий» смысл любого исторического нарратива и является отныне аутентичной реконструкцией прошлого?
В. А. Козлов, М. Е. Козлова
Из книги «Русский Сборник: исследования по истории России \ Том XIV. М. 2013
[1] Научные руководители проекта — Дэвид К. Пайк (Университет Северной Каролины в Чепел Хилл) и В. А. Козлов (ГА РФ), координатор — В. А. Тю- неев (ГА РФ). Предметно-тематическое индексирование документов СВАГ было выполнено М. Е. Козловой под руководством В. А. Козлова. Созданный М. Е. Козловой предметно-тематический тезаурус основан на изучении de visu более 30 тысяч нормативно-распорядительных, отчетно-информационных и партийных документов СВАГ и управлений СВА (УСВА) земель советской зоны оккупации.
[2] Подробнее см.: http://svag.garf.su/svag — пункт меню «О проекте», подпункт меню «Тезаурус СВАГ» — критерии отбора документов, принципы и процедуры индексирования.
[3] См. например: Купина Н. А. Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции. Екатеринбург. Пермь, 1995; Чудакова М. Язык распавшейся цивилизации: материалы к теме // Чудакова М. Новые работы: 2003-2006. М., 2007; Барсукова В. В. Об изменениях тоталитарного дискурса в советскую эпоху // Вестник Пермского университета. Пермь, 2010. Вып. 2 (8) (Российская и зарубежная филология); Серио П. Русский язык и анализ советского политического дискурса: анализ номинаций // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М., 1999; Ворожбитова А. А. «Официальный советский язык» периода Великой Отечественной войны: лингвориторическая интерпретация // Теоретическая и прикладная лингвистика. Выпуск 2: Язык и социальная среда. Воронеж, 2000; и др.
[4] См. например: Якимов П. А. К вопросу об определении и классификации религиозной лексики в русском языке // Язык и межкультурная коммуникация. Материалы Второй Международной научно-практической конференции. Т. 1. 19-20 мая 2011. Великий Новгород, 2011. С. 117-121.
[5] Поучительной попыткой «семиотического взгляда» на исторический процесс, а также опытом реконструкции отдельных элементов культурных кодов петровской и допетровской эпох можно считать главу «Historia sub specie semi- oticae» в книге Б. А. Успенского «Этюды о русской истории». (СПб., 2002).
[6] К. А. Касаткина. Концептуальная картина мира и перевод // Вестник Гуманитарного института Тольяттинского государственного университета. Тольятти, 2010. Вып. 1. С. 87-88.
[7] Таюпова О. И. Ведущие направления исследования дискурса // Вестник Гуманитарного института Тольяттинского государственного университета. Тольятти, 2010. Вып. 1. С. 66.
[8] См. об этом, например: Фуко М. Археология знания. Киев, 1996; Сорокин Ю. А. Метод установления лакун как один из способов выявления специфики локальных культур // Национально-культурная специфика речевого поведения. М., 1977. С. 120-136 и др.
[9] Фойтцик Я. Функциональные аспекты организации и деятельности СВАГ // Советская военная администрация в Германии. 1945-1949. Справочник. М., 2009.
[10] Там же. С. 46-47.
[11] См.: Foitzik, Jan. Sowjetiche Militaradministration in Deutschland (SMAD) 1945-1949. Struktur und Funktion // Quellen und Darstellungen zur Zeitge- schichte / Hg. vom Institut fur Zeitgeschichte. Bd 44. Akademie Verlag, 1999. S. 13.
[12] См.: Советская военная администрация в Германии. 1945-1949. С. 48, 69.
[13] ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 8. Д. 1. Л. 9.
[14] Там же. Ф. Р-7184. Оп. 1. Д. 2. Л. 1-2.
[15] См. Советская военная администрация в Германии. 1945-1949. С. 69.
[16] Советская военная администрация в Германии. 1945-1949. C. 18.
[17] См. например: приказ Главнокомандующего ГСОВГ — Главноначальствующего СВАГ № 0186 о ремонте и сдаче легковых трофейных автомашин по решению СНК СССР от 27 октября 1945 г. (ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 66. Л. 652-654).
[18] Соответствующая статистика «титулатуры» документов, как и ее лексический анализ будут представлены в нашей книге.
[19] Советская военная администрация в Германии. 1945-1949. С. 18.
[20] В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1991. Т. 4. С. 605.
[21] Словарь русского языка / Сост. С. И. Ожегов. Изд. 3-е, под общей редакцией С. П. Обнорского. М., 1953. С. 38.
[22] ГА РФ. Ф. Р-7133. Оп. 2. Д. 4. Л. 8-9.
[23] В докладной записке министра юстиции СССР Н. Рычкова Председателю Совета министров СССР В. М. Молотову от 4 мая 1947 г. содержалась следующая оценка судопроизводства в Советской зоне оккупации Германии: «В связи с тем, что в нашей зоне нет советских адвокатов, военные трибуналы в настоящее время рассматривают все дела без защиты и обвинения, так как отсутствие адвокатов делает невозможным и участие прокуроров в судебных процессах». См.: ГА РФ. Ф. Р-5446. Оп. 49а. Д. 3429. Л. 6.
[24] Только во второй половине 1946 г. был поставлен вопрос об организации систематического судебного надзора за трибуналами земель и провинций. См.: ГА РФ. Ф. Р-5446. Оп. 48а. Д. 2600. Л. 11.
[25] В приказе заместителя Народного комиссара обороны № 098 от 4 февраля 1943 г. о мерах по укреплению дисциплины в частях Южно-Уральского военного округа говорилось о вспышке «хулиганских, антиобщественных проступков со стороны лиц командного состава, выразившихся в форме самоуправных действий, буйства и бесчинства по отношению к гражданам, а также к колхозам и отдельным представителям местной власти». Речь, в частности, шла о самовольных реквизициях корма и соломы в колхозах, о самоуправном занятии квартир, грабежах и хулиганстве, применении огнестрельного оружия против милиции. Военному совету Южно-Уральского военного округа было указано на «серьезные недостатки воспитательной работы и возмутительные случаи дискредитирования Красной Армии, позорящие честь командирского звания». Предписывались весьма жесткие отрезвляющие меры: немедленно завершить следствие по возбужденным уголовным делам, приговоры по этим делам объявить в приказе по войскам округа и провести по ним разъяснительную работу в частях. Впредь предлагалось не допускать «по такого рода делам никакой лишней следственно-судебной процедуры, т. к. за это время преступники успевают убыть на фронт, избегая наказания, и все дело теряет для окружающих всякое воспитательное значение» (Приказы Народного комиссара обороны СССР (1943-1945 гг.). М., 1997. (Русский архив: Великая Отечественная. Т. 13 (2-3). С. 57).
[26] Приказ № 0150 заместителя Народного комиссара обороны Василевского о бесчинствах, вооруженных грабежах, кражах у гражданского населения и убийствах, творимых отдельными военнослужащими в прифронтовой полосе от 30 мая 1944 г. Существенно важен вывод Василевского о том, что «многие факты этих бесчинств и преступлений известны командующим армиями, командирам соединений и частей, но решительных мер по борьбе с этой преступностью не принимается». Упомянутые в приказе «позорные факты бесчинств и преступлений» заместитель Наркома обороны относил к «отдельным военнослужащим», действовавшим бесконтрольно вне своих частей и подразделений — самовольщикам, дезертирам или просто «шляющимся проходимцам», а главным методом борьбы считал повышение «качества службы заградительных отрядов, дорожнокомендантских рот, контрольно-пропускных пунктов и комендантов» (Приказы Народного комиссара обороны СССР (1943-1945 гг.). С. 290-292).
[27] «Красная звезда», 11 апреля 1945 г. Приведенное высказывание принадлежало американским солдатам, увидевшим, «как немцы мучили русских военнопленных и еврейских девушек».
[28] Правда. 14 апреля 1945.
[29] Битва за Берлин (Красная Армия в поверженной Германии). М., 1995. Док. № 153.
[30] Там же. Док. № 154.
[31] Цит. по: Ржешевский О. А. Берлинская операция 1945 г.: Дискуссия продолжается: http://gpw.tellur.ru/page.html?r=books&s=beevor
[32] Болдырев Р. Ситуация в послевоенной Германии в оценках СВАГ // Послевоенная история Германии. Российско-немецкий опыт и перспективы. Материалы конференции российских и немецких историков. 28-30 октября 2005 г. / Под редакцией Б. Бонвеча и А. Ю. Ватлина. М., 2007. С. 59.
[33] Шерстяной Э. Германия и немцы в письмах красноармейцев весной 1945 г. // Новая и новейшая история. М., 2002. № 2. С. 141. Аналогичные суждения высказывали Э. Бивор и Г. Померанц.
[34] ГА РФ. Ф. Р-5704. Оп. 1. Д. 56. Л. 39.
[35] О понятии «операционный код» см.: Почепцов Г. Теория и практика коммуникации. М., 1998; Walker S. G. The Motivational Foundations of Political Belief Systems: a Re-analysis of the Operational Code construct // International Studies Quarterly. 1983. Vol. 27. М., 1987; Winter D. G., Stewart A. J. Content Analysis as a Technique for Assessing Political Leaders //A Psychological Examination of Political Leaders. New York, 1977.
[36] ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 7. Д. 14. Л. 128-129.
[37] См., например: Бивор Э. Падение Берлина. 1945. М., 2004; Burds J. Sexual Violence in Europe in World War II, 1939-1945 // Politics & Society, March 2009, 37; Neimark N., The Russians in Germany: A History of the Soviet Zone of Occupation, 1945-1949. Cambridge: Harvard University Press, 1995; Be- Freier und Befreite: Krieg, Vergewaltigung, Kinder. Herausgeben von Helke Sander und Barbara Johr (см. также критическую оценку И. Петровым примененной Барбарой Йор методики экстраполяции данных детской клиники «Императрица Августа Виктория» на общую оценку общего числа изнасилованных немецких женщин в Берлине (http://labas.livejournal.com/771672.html) и др. Авторы сознательно ограничивают количество ссылок на имеющиеся публикации по теме. Во-первых, потому, что интересующий нас аспект послевоенной оккупации Германии в профессиональной историографии не рассматривался. А во-вторых, в литературе, публицистике и особенно в блогосфере и без наших ссылок достаточно сора и доморощенных суждений. Бесконечные дискуссии в Интернете об «изнасилованной Германии» и близкие к ним полупрофессиональные работы некоторых историков, может быть, и заслуживают того, чтобы стать предметом исторического изучения, но лишь в контексте анализа актуальных идеологем и мифологем, а также продолжающейся во всем мире схватки за «правильное прошлое»).
[38] ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 27. Л. 73.
[39] Битва за Берлин (Красная Армия в поверженной Германии). С. 246-247.
[40] ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 106. Л. 369.
[41] Битва за Берлин (Красная Армия в поверженной Германии). С. 246-247. Спустя месяц (31 мая 1945 г.) начальник Политуправления Первого Белорусского фронта Галаджев сдержанно оговорится: «абсолютного перелома» ... добиться так и не удалось (Цит. по: Ржешевский О. А. Берлинская операция 1945 г.: Дискуссия продолжается // Мир истории. 2002. № 4).
[42] Шестаков С. М. — начальник Отдела по руководству военными комендатурами Первого Белорусского фронта, в июне 1945 — августе 1948 — заместитель начальника Управления комендантской службы СВАГ.
[43] Битва за Берлин (Красная Армия в поверженной Германии). С. 247.
[44] Битва за Берлин (Красная Армия в поверженной Германии). Док. № 149.
[45] ГА РФ. Ф. Р-7399. Оп. 1. Д. 3. Л. 103-116.
[46] Там же. Л. 390-391.
[47] Там же. Л. 17.
[48] Там же. Л. 90-96; там же. Ф. Р-7317. Оп. 7. Д. 16. Л. 2-4.
[49] ГА РФ. Ф. Р-7399. Оп. 1. Д. 3. Л. 104-107.
[50] Там же. Л. 71.
[51] Там же. Л. 142-146.
[52] ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 7. Д. 16. Л. 2-4.
[53] ГА РФ. Ф. Р-7399. Оп. 1. Д. 3. Л. 16-33.
[54] Там же. Л. 89.
[55] Там же. Л. 1-4.
[56] Там же. Л. 11-15.
[57] Там же. Л. 102-103.
[58] Там же. Л. 104-107.
[59] Там же. Л. 11-15, 43, 81-83, 217-218, 283-284 и др.
[60] Там же. Л. 16.
[61] ГА РФ. Ф. Р-7399. Оп. 1. Д. 1. Л. 2.
[62] Заметим, что в русском языке «безобразие» — это непристойное, безнравственное поведение, противоречащее морали, но не преступное. «Безобразие» по Далю (В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. С. 67.) скорее недостаток красоты, стати, уродливость, неприличность, непристойность (это самое сильное выражение). У Ожегова — безобразник то же самое, что озорник,
а безобразничать означает «непристойно себя вести, озорничать» (Словарь русского языка. Сост. С. И. Ожегов. С. 33); аморальный поступок — это поступок, противоречащий морали, безнравственный (Там же. С. 18). То есть выражения, используемые штатными пропагандистами, смягчены, взяты из области морали, а не права. Налицо их использование как эвфемизмов.
[63] га РФ. Ф. Р-7399. Оп. 1. Д. 3. Л. 127.
[64] ГА РФ. Ф. Р-7399. Оп. 1. Д. 3. Л. 46.
[65] См., например: ГА РФ. Ф. Р-5704. Оп. 1. Д. 63. Л. 8 об.
[66] ГА РФ. Ф. Р-7399. Оп. 1. Д. 3. Л. 71.
[67] Даже через год после начала оккупации «перемещенные лица, — как отмечалось в отчете Военной администрации Американской зоны оккупации Союзной контрольной власти Германии от 20 июня 1946 г., — представляющие около
3 % населения зоны США дали 12% арестов, что подтверждает прежние наблюдения о ненормально высоком уровне правонарушений, совершаемых этой неупорядоченной группой меньшинств. Высокий процент преступности, возможно, частью объясняется совершением преступлений немцами, выдающими себя за перемещенных лиц» (ГА РФ. Ф. 10 134. Оп. 12. Д. 2. Л. 12). Во второй половине месяца этот вывод был подтвержден (Там же. Д. 3. Л. 8-9). В июле того же года «перемещенные лица продолжали производить беспорядки и участвовать в насилиях и торговле на черном рынке». В августе «перемещенные лица были замешаны в незаконных действиях бандитских шаек, а неизвестные лица являлись зачинщиками ряда драк с применением оружия» (ГА РФ. Ф. 10 134. Оп. 12. Д. 5. Л. 6 об.). Лишь после ноября 1946 г. перемещенные лица как значимый субъект беспорядков, драк, бандитизма, грабежей и других видов преступлений исчезли из отчетов.
[68] СВАГ и немецкие органы самоуправления. 1945-1949. М., 2006. С. 99.
[69] СВАГ и немецкие органы самоуправления. 1945-1949. С. 98-99.
[70] Шерстяной Э. Германия и немцы в письмах красноармейцев весной 1945 г. С. 150.
[71] См.: Фестингер Л. Теория когнитивного диссонанса. СПб., 1999.
[72] ГА РФ. Ф. Р-7103. Оп. 1. Д. 45. Л. 3-4.
[73] Там же. Л. 79.
[74] Там же. Л. 94.
[75] ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 7. Д. 7. Л. 52.
[76] Приказ № 063 до сих пор находится на секретном хранении, хотя, будучи рассекречен, он мог бы стать важным аргументом в дискуссии о бесчинствах в отношении немецкого населения в СЗО. Политическая линия советского командования на немедленное прекращение бесчинств выражена в этом документе вполне отчетливо. К счастью, основное содержание приказа № 063 изложено в уже рассекреченных документах, изданных «во исполнение» приказа Жукова и Телегина на местах. Речь, в частности, идет о приказе военного коменданта района Луккенвальде Безрученко № 04 от 9 августа 1945 г. «О мероприятиях по борьбе с преступным элементом и бесчинством военнослужащих среди местного населения» и о приказе Отдела комендантской службы УСВА провинции Мекленбург № 015 о мероприятиях по борьбе с преступным элементом и бесчинствами военнослужащих среди местного населения на территории провинции Мекленбург и Западной Померании. См.: ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 90. Л. 195-196, Ф. Р-7103. Оп. 1. Д. 68. Л. 9-10.
[77] ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 90. Л. 195.
[78] ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 90. Л. 196; Ф. Р-7103. Оп. 1. Д. 77. Л. 62.
[79] ГА РФ. Ф. Р-7103. Оп. 1. Д. 68. Л. 8.
[80] ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 7. Д. 14. Л. 30.
[81] Выступивший вслед за Серовым заместитель начальника СВА провинции Мекленбург и Западная Померания генерал-майор М. А. Скосырев зачитал заранее подготовленный текст, в котором вообще не нашлось места для бесчинств (Там же. Л. 57). Начальник отдела комендантской службы провинции Мекленбург генерал-майор Еншин в силу своего служебного положения обойти острые углы не сумел. Но он обратил особое внимание лишь на районы расположения лагерей бывших военнопленных, которые «толпами бродят по деревням и совершают всяческие бесчинства, вплоть до перестрелки с комендантским надзором, убийства, насилия и грабежи». Кроме того, Еншин отметил, что «в последние дни», т. е. в ходе массовой операции по проческе территории, «в ряде воинских частей имеются чрезвычайные происшествия вследствие ослабления контроля и недостаточной организации. Там есть ряд случаев отбора вещей у населения и прочих неприятностей» (Там же. Л. 34). Выступление начальника отдела комендантской службы провинция Саксония генерал-майора Мухина, завершавшее утреннее заседание, содержало лишь беглое упоминание о многочисленных жалобах местного населения: «там убили, там ограбили» (Там же. Л. 37). Начальник отдела комендантской службы федеральной земли Тюрингия генерал-майор Карпелюк обошел тему бесчинств стороной (Там же. Л. 40-43), хотя даже Серов упомянул Тюрингию в качестве отрицательного примера. Военный комендант Дрездена генерал-лейтенант Добровольский не сказал о бесчинствах ни слова (Там же. Л. 44-50).
[82] Там же. Л. 57.
[83] ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 7. Д. 14. Л. 71.
[84] Там же. Л. 73.
[85] Там же. Л. 74.
[86] Там же. Л. 75.
[87] Там же. Л. 122.
[88] Там же. Л. 127.
[89] Там же. Л. 30.
[90] Там же. Л. 128.
[91] Там же.
[92] В устном выступлении на сборе Жуков сказал буквально следующее: «Вы сами понимаете, что во время войны это («беззакония, грабежи, насилия, самоуправство и нарушение всяких законностей» (Л. 128. — Авт). не так бросалось в глаза. Люди прятались от разрывов артснарядов в подвалах, отсиживались там, поэтому не так было заметно, когда квартиры обчищали наши войска (последнее предложение Жуков из стенограммы вычеркнул. — Авт.) А вот сейчас, когда война кончилась, когда о войне народ начинает забывать, тогда недопустимо придти к немцам и запустить руку в карман. А это, к сожалению, до сих пор у нас («у нас» Жуков собственноручно заменил на «кое-где». — Авт.) продолжается».
[93] ГА РФ. Ф. Р-7103. Оп. 1. Д. 12. Л. 116-117.
[94] ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 7. Д. 14. Л. 128.
[95] Там же. Л. 129.
[96] ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 7. Д. 14. Л. 32; 35; Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 68. Л. 132.
[97] Некоторые военные коменданты сообщали, что «разоблачение лиц, виновных в совершении незаконных действий в отношении местного населения, в ряде случаев затрудняется тем, что командиры частей и подразделений, вместо оказания содействия органам комендатуры, всячески укрывали виновников, не останавливаясь при этом даже перед прямым обманом комендантских работников». См.: ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 84. Л. 97.
[98] ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 76. Л. 84.
[99] Так, например, в ходе прочесок по городу и району Висмар были задержаны тысячи человек, в основном немцы. Среди них — члены НСДАП, «СС», «СА», гестапо, «Гитлерюгенд», офицеры и солдаты немецкой армии, немцы за ношение военной формы, без документов, без прописки. См.: ГА РФ. Ф. Р-7103. Оп. 1. Д. 77. Л. 46.
[100] ГА РФ. Ф. Р-7103. Оп. 1. Д. 77. Л. 12, 33, 43, 62.
[101] Так, много жалоб поступило от жителей деревень, находящихся недалеко от г. Лааге, «на произведенную проческу, выразившихся в заявлениях на случаи насилия и грабежа», а также на незаконные задержания немцев. Факты подтвердились. Задержанных немцев освободили только после вмешательства военного прокурора. Одного из участников насилия поймали и собирались предать суду военного трибунала. См.: ГА РФ. Ф. Р-7103. Оп. 1. Д. 77. Л. 14.
[102] ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 90. 193, 211.
i°7 ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 84. Л. 97. Тот же Безрученко спустя несколько дней после завершения прочески обвинил в грубом нарушении приказа Главнокомандующего ГСОВГ № 063 военнослужащих артиллерийской бригады, размещенной в районе Луккенвальде: «Мне поступают, — писал Безрученко командиру бригады, — многочисленные жалобы бургомистров и местного немецкого населения ... о грубых незаконных действиях военнослужащих вверенных Вам частей и подразделений ... по отношению к немецкому населению». По данным военного коменданта, всего за две недели — до -, во время и сразу после августовской прочески — было 13 ночных и 4 дневных взломов с грабежами, 7 случаев нападений и изнасилований женщин, 6 случаев отнятия велосипедов у немцев. Имели место 2 крупные кражи, в т. ч. с избиением хозяев. «Забирают, — писал
Безрученко, — не только вещи, но стреляют свиней, овец, и увозят, берут сено из скирд на лугах». См.: ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 90. Л. 209.
[104] ГА РФ. Ф. Р-7103. Оп. 1. Д. 77. Л. 63.
[105] См., например, донесение зам. начальника СВА провинции Бранденбург Шарова зам. Главноначальствующего СВАГ Серову и члену Военного совета СВАГ Бокову о политическом и экономическом состоянии провинции от
30 августа 1945 г. (ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 27. Л. 59).
[106] ГА РФ. Ф. Р-7103. Оп. 1. Д. 77. Л. 2, 48.
[107] ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 27. Л. 51.
[108] Там же. Л. 55.
[109] ГА РФ. Ф. Р-7212. Оп. 1. Д. 5. Л. 25.
[110] ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 27. Л. 71.
[111] Там же.
us ГА РФ. Ф. Р-7184. Оп. 1. Д. 44. Л. 41-42.
[113] ГА РФ. Ф. Р-7184. Оп. 1. Д. 44. Л. 42.
[114] ГА РФ. Ф. Р-7103. Оп. 1. Д. 44. Л. 8-10.
[115] Деятельность советских военных комендатур по ликвидации последствий войны и организации мирной жизни в Советской зоне оккупации Германии. 1945-1949. Сб. документов. М., 2005. С. 457-458.
[116] Там же.
[117] ГА РФ. Ф. Р-5704. Оп. 1. Д. 63. Л. 8.
[118] ГА РФ. Ф. Р-5704. Оп. 1. Д. 44. Л. 54.
[119] ГА РФ. Ф. Р-5704. Оп. 1. Д. 63. Л. 8 об.
127 ГА РФ. Ф. Р-5704. Оп. 1. Д. 62. Л. 63.
128 Приказ Главнокомандующего ГСОВГ № 0167 от 17 ноября 1945 г. См.: ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 66. Л. 438-438 об.
[122] Там же.
13° ГА РФ. Ф. Р-7212. Оп. 1. Д. 41. Л. 51.
[124] ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 7. Д. 8. Л. 285-288.
[125] ГА РФ. Ф. Р-7184. Оп. 1. Д. 3. Л. 108-109.
[126] ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 65. Л. 520.
[127] Перегибы кадровой чистки отмечались не только в Бранденбурге. 20 декабря 1945 г. начальнику УСВА провинции Мекленбург генерал-майору Скосыреву пришлось издать приказ № 0100 о запрещении самовольного откомандирования офицерского состава из военных комендатур. На лиц, не соответствующих службе, следовало представлять списки с аттестациями и характеристиками, но «откомандирование офицеров производить только по персональному вызову». См.: ГА РФ. Ф. Р-7103. Оп. 1. Д. 68. Л. 153.
[128] ГА РФ. Ф. Р-7212. Оп. 1. Д. 5. Л. 60.
[129] ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 83. Л. 411.
[130] ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 9. Д. 1. Л. 5.
[131] ГА РФ. Ф. Р-7212. Оп. 1. Д. 119. Л. 284-285.
[132] ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 9. Д. 11. Л. 72-73.
[133] ГА РФ. Ф. Р-7212. Оп. 1. Д. 119. Л. 286.
[134] ГА РФ. Ф. 10 134. Оп. 12. Д. 1. Л. 8.
[135] Отменив приказ № 00 138, Сталин указал: «подобные приказы, имеющие серьезный характер, не издавать впредь без предварительного сообщения в Ставку о ваших соображениях». Цит. по: Деятельность советских военных комендатур по ликвидации последствий войны и организации мирной жизни в Советской зоне оккупации Германии. С. 457-458.
[136] Приказ Главнокомандующего Сухопутными войсками маршала Конева № 014 от 11 июня 1946 г. о мерах борьбы с дезертирством и укреплении воинской дисциплины в сухопутных войсках.
[137] ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 103. Л. 395-397; Д. 98. Л. 234-235; Ф. Р-7184. Оп. 1. Д. 59. Л. 190-192.
146 Там же. Л. 110.
[139] ГА РФ. Ф. Р-7184. Оп. 1. Д. 62. Л. 36-37.
[140] Директива № 6/0581 от 13 октября 1947 о результатах проверки выполнения приказа СВАГ от № 0233 от 14 июля 1947 г.
[141] ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 30. Д. 53. Л. 89-90.
[142] Приказ №0318 Главноначальствующего СВАГ — Главнокомандующего ГСОВГ о дополнительных мероприятиях по усилению борьбы с преступностью в советской зоне оккупации Германии от 10/12 сентября 1947 г. См.: ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 7. Д. 48. Л. 379-381.
[143] Реконструирован по тексту рассекреченного указания начальника военного отдела УСВА земли Тюрингия генерал-майора Карпелюка от 22 декабря 1948 г., изданного в соответствии с приказом № 036. См.: ГА РФ. Ф. Р-7184. Оп. 1. Д. 100. Л. 339.
[144] ГА РФ. Ф. Р-7184. Оп. 1. Д. 100. Л. 339.
[145] ГА РФ. Ф. Р-7184. Оп. 1 Д. 92. Л. 144-145.
[146] ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 7. Д. 139. Л. 29-30.
[147] ГА РФ. Ф. Р-7103. Оп. 1. Д. 68. Л. 156-157; Ф. Р-7317. Оп. 7. Д. 14. Л. 33.
[148] ГА РФ. Ф. Р-7184. Оп. 1. 94. Л. 114.
[149] ГА РФ. Ф. Р-5704. Оп. 1. Д. 57. Л. 123.
[150] Под «насилием» понималось и изнасилование (ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 30. Л. 279), и неразрешенная рубка леса (ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 2. Д. 3. Л. 264). «Незаконные действия» трактовались не только как насилие и мародерство (ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 90. Л. 209), но и как выселение «новых крестьян» из жилых и служебных помещений, и как «потравы и покосы семенников трав, семена с которых подлежат отгрузке в Советский Союз» (ГА РФ. Ф. Р-7103. Оп. 1. Д. 26. Л. 52). Под это понятие попадали также хищения с полей «необмолоченных копен зерна для кормления лошадей» (ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 83. Л. 25), изъятие автомашин, конфискация товаров у немецкого населения (ГА РФ. Ф. Р-7103. Оп. 1. Д. 22. Л. 42) и многое другое. Иногда вообще трудно понять, что подразумевали авторы документа, например, под словосочетанием «незаконные действия». Например, в отчете Отдела комендантской службы УСВА земли Тюрингии за сентябрь 1946 г. давалась следующая градация чрезвычайных происшествий: «без документов»; самовольные отлучки; изнасилование; пьянство и хулиганство; мародерство; дезертирство; незаконный ночлег; нарушение формы и «незаконные действия», которые можно читать как «и т. д.», а можно продолжить словосочетанием «в отношении немецкого населения» (ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 9. Д. 48. Л. 54-55).
