Одной из самых малоизученных тем в советском монголоведе­нии остается история развития и функционирования монгольского феодального права.

Статья является продолжением работы автора над юридиче­скими памятниками XVII в. и касается лишь одной отраженной в них отрасли права - процессуального. Материалом для исследова­ния послужили монголо-ойратские законы, или "Великое уложение" 1640 г., и законы, принятые на съездах халхаских князей в кон­це XVI- первой трети XVII в. и получившие название "Восемнад­цать степных законов". Берестяные листы с записями, текста за­конодательств были обнаружены отрядом советско-монгольской ис­торико-культурной экспедиции во главе с монгольским историком X. Пэрлээ и советским археологом Э. Шавкуновым на территории Булганского аймака МНР в 1970 г.

Процессуальное право - часть норм правовой системы, регу­лирующая отношения, возникающие при расследовании преступления, рассмотрении и разрешении уголовных и гражданских дел. Нормы этой отрасли права формулируют обилие принципы судопроизводства, определяют правовое положение участников расследования, регла­ментируют ход судебного разбирательства.

Одной из основных фигур в процессуальном праве в Халхе в начале ХУП в. являлись элчи, состоявшие на службе у кратных нойонов. Мы не случайно оставили термин eici (букв. гскиы, по­сланники) в тексте перевода законов, не давая ему русского эк­вивалента. Как свидетельствуют материалы "Восемнадцати зако­нов", этот термин оказался удивительно многозначным.

Кроме функции гонцов, законодательством определялась важ­ная роль элчи при поимке и задержании виновного, его доставке к нойону. В этой связи можно рассматривать элчи как выполняющих обязанности полицейских. Статья 56 закона Шести хошунов, составленного во второй половине XVI в., гласит: "За беглецом, отправившимся в другой хошун, послать элчи всех хошунов" [L, с. 20]. Статья закона, составленного в конце ХУІ в., определя­ет награду элчи, поймавшему виновного, - "каждого скота по па­ре лучших" [1 с. 25].

В законах имеются другие статьи, дающие основание рассматривать элчи как выполняющих функции судебных исполнителей. Так, статья 52 закона Шести хошунов определяет, что "если случится какой-нибудь долг или проступок, то виновного элчи доста­вить к нойону. [с. 19]. Статья 1 закона 1603 г.: "Если какой-нибудь оток, не согласовав, отделился, его вверить, по­слав двух хошунных элчи" [l, с. 277]. Еще один пример: "Если два виновных человека вместе подадут жалобу, и если [кто-то из них] не приедет после трех [вызовов], то с отсутствующего, по­слав элчи, взять лошадь" [I, с. 73]. И, наконец, статья, рас­крывающая значительную роль элчи в халхаском судопроизводстве: "Виновного человека отправлять с элчи. Если отправить без элчи, то дело не разбирать" [i, с. 74].

Находящиеся при исполнении служебных обязанностей элчи защищались законом. Так, за оскорбление полагался штраф - один деэлток и лошадь. Одновременно закон предусматривал нака­зание за самовольное пользование подводой, предназначенной для элчи: "если кто, назвавшись элчи, обманным путем возьмёт под­воду и довольствие, [с того] взять три девятка" [Ч, с. 66].

Для проведения следствия и дознания применялось задержа­ние на девять суток. Причем строго определялось, что задержан­ный пять суток питался за свой счет, еще на четверо суток про­довольствие давал нойон. В случае отказа предоставить еду нойон подвергался довольно крупному штрафу в один верблюд и во­семь лошадей [l, с. 19]. Видимо, такой порядок был призван со­кратить сроки выяснения существа дела и ускорить объявление наказания.

Это единственное в "Восемнадцати Степных законах упоми­нание о применении задержания виновного или подозреваемого. Нет упоминания о тюрьмах или каких-либо других местах для со­держания преступников и в более позднем "Великом уложении " 1640 г. чело з видимо, в том, что лишение свободы вообще редко применялось у кочевых народов. Даже соседний оседлый Китай не знал наказания тюремным заключением и лишением свободы. Как от­мечал Е.И. Кычанов, в тюрьмах велось только следствие, там же осужденный дожидался наказания" [3, с. 106], Этим объясня­ется отсутствие в процессуальном праве в средневековой Монго­лии норм, регламентирующих пребывание виновных в заключении.

Однако следствие все же проводилось. Причем, его порядок был весьма интересен и заслуживает, на наш взгляд, того, что­бы привести здесъ следующую статью: Если дважды виновный не сознается, [следует] взять тр.. овир. Если после этого не со­знается , следует спросить у хана. Хан, послав элчи, берет од­ну лошадь. Если этому будут чиниться препятствия, взять эту лошадь с привязью. Если после этого не сознается, то, послав по одному элчи от каждого из Четырех хошунов, взять четыре ло­шади. Если и после этого не сознается, то, послать семь элчи, взять восемь лошадей. Если и после этого не сознается, то [сле­дует поступать] таким же образом. Увеличивая число [элчи, орат, скот] [i, с. 38]. Такой порядок дознания определился соответ­ствующими статьями "закона Четырех хапунов" 1614 г. и "Велико­го закона" 1620 г.

Из приведенной выше статьи можно заключить, что признание подследственного являлось определяющим для вынесения приговора по тому или иному делу.

Воообще профессиональный с юридической очки зрения порядок следствия предусматривался "Великим уложением" 1640 г, "Обна­ружение следа [вора] должно рассматриваться в трех вариантах. Если след [вора] засвидетельствуют авторитетные свидетели, то [вора] наказать по закону о краже. При отсутствии авторитетных свидетелей провести расследование и судить [вора]. Если извест­но только направление следа при отсутствии свидетелей, то привести к присяге старосту айла, но если он откажется прися­гать, то взамен этого должен указать айл, р котором проживает вор, и наказать ero [f2f с, 22-23].

Примечательно, что законодательством не предусматривалось применение физических мер воздействия при дознании и следствии. В этом видится характерная особенность монгольского права по сравнению с правовыми системами дальневосточных государств, в частности Китая и Японии.

Процитированные виде статьи законов свидетельствуют, что в правовой культуре монголов за прошедшие двадцать лет произо­шли заметные изменения. Как развивалось пр~во, в т.ч. процес­суальное, можно проследить и на последующих примерах.

В ходе расследования мог применяться обыск, которому под­вергались представители всех слоев населения Халхи. Если же нойон, табунанг или кто-либо, обладающий властью, противился этому, он штрафовался андзой (единица штрафа скотом). Не явив­шийся на обыск штрафовался лошадью. Человек, проводивший обыск, награждался девятком.

Дальнейшее развитие положение об обысках получило в "Ве­ликом уложении" 1640 г. "Если кто [подлежащий обыску] катего­рически откажется в производстве у него обыска, то поступать согласно положению. Но при этом следует узнать через свидете­лей, в самом ли деле он отказал в обыске у него, и, если сви­детелей не будет, привести к присяге старейшину аймака" [2, с. 20].

Развитие права в течение первой половины XVII в. шло в на­правлении увеличения роли свидетелей. При разборе дела и для вынесения Обвинения большое значение имели свидетельские пока­зания, что довольно четко просматривается в обоих исследуемых законодательствах. Например, факт измены или бегства с поля боя устанавливался через свидетельские показания. Со свидетеля ми необходимо было прибывать в суд при рассмотрении жалоб и и скорых заявлений. При этом свидетели ставились в особое, за­щищаемое законом положение/· За показания свидетель получал из штрафа один девяток. А свидетель по имущественным искам наград дался сообразно с количеством вещей. Кроме того, как устанавливал закон 1614 г., свидетель получал кормовые: из ста голов скота - пять [l, с. 40].

В "Великом уложении" 1640 г. появляется статья довольно интересного содержания: "Рабыню за свидетельницу [в делах о краже] не считать. Но если она [в доказательство] принесет мя­со и кости [украденного скота], то считаться [с ее показания­ми] " [T2, с. 277]

"Восемнадцать степных законов" содержат упоминание о свое образном способе решения споров. Испытуемый должен был пройти через ворота из трех палок, к которым были подвешены старая обувь, одежда и т.п. Если при этом он касался какого-нибудь предмета, то его считали виновным в том или ином преступлении.

Если же ему удавалось пройти через воротца не коснувшись, подозрение с него снималось. Описанная процедура обозначалась термином "испытание".

Статья закона конца XVI в. гласит: "Если человек, первым проходящий [испытание], не поместится [в воротца], [взять с нeго] три девятка..." Такой унизительной процедуре подверга­лись не только простолюдины: через воротца вынуждены были про­ходить и ответственные за нойонский скот шулэнги в случае по­тери скота. "...Если поместится [в воротца], то вины не будет; если не поместится - заставить все выплатить," - говорится в законе 1616 г. [ί9 о. 53-54].

Наличие такого испытания у монголов К.Ф. Голсунский воз­водил к шманским обрядам. Аналогичная форма решения споров - ордалии - применялась и в средневековых европейских судах.

Характерно, что в более позднем "Великом уложении" подоб­ная процедура не упоминается. Законодатели считали, что до­стоверность сведений можно подтвердить принятием подследствен­ным присяги. Причем такой порядок строго регламентировался со­ответствующими статьями: "Староста айла должен присягать в при­сутствии сайта [главы] отока. Сайт отока присягает в присутст­вии нойона".

Спорные дела решались тушимэлами, "поддерживающими закон, т.е. судьями. Суд производился в строго определенном месте. По этому поводу в Указе Галдан-хана говорится: "Вообще судьи не должны производить судебное разбирательство вне определенного места". Обязательным было присутствие в суде обеих сторон.

Материалы памятников рисуют следующую процедуру судебного разбирательства. Спорящие стороны, затеявшие тяжбу, подавали в суд жалобу. Через определенное время истец и ответчик должны были явиться в суд по вызову. Как устанавливала статья "Вели­кого закона" 1620 г., в случае неявки одной из сторон после трех вызовов налагался штраф независимо от того, окажется ли она оравой или виноватой по делу. Близкая по смыслу статья име­ется а в Указе Галдан-хана: "Если человек» вызываемый в суд по каким-либо делам, после трехкратного уведомления его при свидетелях не явится, то оштрафовать его независимо от того, прав он или виноват" [2, с. 10]. Уличенный в клевете во время суда должен был заплатить одного верблюда и пяток.

За разбор дела судья получал одну голову скота. В то же время Указ Галдан-хана определял, что "если судьи после раз­бора дела не преподнесут определенную часть [полученного штра­фа] вору [князя], то взыскать с них в двойном размере” [2, с о 31].

Необходимо отметить, что в исследуемых памятниках статьи, касающиеся деятельности судей, занимают довольно большое место.  За неправильное решение дел судья подвергался наказанию: по ”Великому закону" 1620 г. - штрафу пятком во главе с верблюдом, а по Уложению 1640 г. после троекратного вынесения неправильных ре­шений - отстранению от должности. Характерно, что нетрезвость судьи, неправильно разобравшегося в деле, считалась отягчающим обстоятельством. С провинившихся брали штраф и отстраняли от несения судейских обязанностей. Приведенные статьи могут сви­детельствовать о возможном существовании апелляций о пересмот­ре дел и существовании некоего органа, контролировавшего дея­тельность судов.

В этом сообщении представлена первая попытка анализа норм процессуального права монголов, отраженных в памятниках XVII в. Материалы крупнейших юридических памятников показывают, что право не стояло на месте. Даже на протяжении двух-трех десят­ков лет оно достаточно активно развивалось и совершенствовалось.

Несмотря на остатки прежней, более примитивной организа­ции следствия и суда (применение ордалий, вознаграждение за свидетельские показания, случаи самосуда и т.д.) [1Ч с. 40], судопроизводство в Халхе перешло в руки государства, суд стал государственным институтом.

А.Д. Насилов

Из сборника «История и культура народов Центральной Азии», Улан- Удэ, 1993

Источники и литература

1. Халхын шинэ олдсон цааз эрхэмжийн дурсгалт билг // Monuments Historica. - Улаанбаатар, 1974, - Т. 1, f. VI.

2. Их цааз (Великое уложение). Памятник монгольского фео­дального права XVII в.

3. Ойратский текст / Транслит. сводного ойрат, текста, реконстр. монг. текста и его транслит., пер., введ. и коммент. С.Д. Дылыкова. - М., 1981.

4. Кычанов Е.И. Основы средневекового китайского права.

Древнескандинавское общест­во уже во времена викингов состояло из трех ос­новных слоев — родовой знати, свободных землевладельцев-воинов и зависимого люда, включая рабов. От сложившегося классового общества его отличало то, что главная масса населения еще не под­вергалась систематической эксплуатации со стороны короля и знати. Скандинавский земледелец-воин (так называемый бонд) имел не только сородичей-домочадцев, землю и скот, но также рабов и зависимых (вольноотпущенников). Между ним и знатным челове­ком— ярлом и даже конунгом — не было пока непроходимой со­словной грани. Другим отличием древнескандинавского общества от сложившегося классового общества была крепость родственных, родовых связей. Эти кровные узы еще долго соединяли имущего и неимущего скандинава.

Основной территорией эпохи Просвещения традиционно признается Франция. Применительно к философии истории это, вероятно, более верно, чем применительно к онтологии или эпистемологии. Как уже было сказано, термин «философия истории» изобретен Вольтером (1694-1778) - одним из главных идеологов французского Просвещения. Однако, несмотря на то что тот же Вольтер, как и другие французские мыслители XVIII в., гордо именовал век, в котором жил, веком философов, сферу своей деятельности как философа он понимал достаточно узко, намного уже, чем философы века предыдущего, не зря получившего название века великих метафизических систем.

Одним из главных центров пиратства в Юго-Восточной Азии было королевство Аракан. Это независимое государство возвело морской разбой в ранг государственной политики и в течение XVII в. неоднократно демонстрировало примеры своей приверженности этому древнему ремеслу. На берегах Бенгальского залива вырос и расцвел достойный преемник «лучших» традиций древних пиратских стран

В истории зарождения и развития феодальной собственности в готской Испании различимы два этапа: V- VI вв. и VII в. (особенно его вторая половина). Уже на первом этапе для этого процесса характерны: интенсивное разложение общинного устройства у германских завоевателей (вестготов и свевов), рост численности зависимых крестьян и концентрация земельной собственности у магнатов, обеих церквей и королевской власти. Но в массе своей германцы и часть местных сельских жителей были тогда свободные крестьяне

Можно ли Киевскую Русь назвать государством? И если да, что это было за государство? Мало того, желательно также знать, понимали ли жители Древней Руси, что они живут в государстве? И что это для них означало? Совпадают ли наши и их представления о государстве? - подобных вопросов можно поставить немало. Как же они решаются историками?

Пред­чувствие революции витало в воздухе. Эта была последняя война в XVIII в., в которую Франция вложила огромные средства. Попытки нескольких сменивших друг друга минис тров финансов снасти страну натолкнулись па сильную оппозицию со стороны Парламен­та, духовенства и аристократии, которые не собирались уступать место и власть крепнущей буржуазии. Пресекались любые реформы, затрагиваю­щие интересы привилегированных классов

Переводы с цесарских, галанских, немецких печатных курантов, которые присланы через виленскую и рижскую почты и привезены П. Марселисом и Еремеем фон дер Гатином марта с 10-го по июля по 6 число на 173 листах (Общий заголовок рукописных «Ведомостей» взят из описи ф. 155/1 за 1671 г. (д. 7, л. 12) ЦГАДА.

Появление турок в областях к югу от Аму-Дарьи от­носится к гораздо более раннему времени, чем завоева­тельные движения X в., и возможно, что в некоторых случаях потомки этих турок живут в этих же местах и теперь. Арабские завоеватели уже в VII в. нашли в Бадахшане карлуков; и теперь в Бадахшане из узбецких родов живет именно род карлук; это совпадение застав­ляет полагать, что после завоевания Бадахшана узбека­ми в XVI в. в состав узбеков вошли турки, жившие там раньше

Процессы формирования единого Древнерусского государства и вхождения в его состав различных восточнославянских этнополитических объединений продолжают оставаться в центре внимания исследователей. Одним из наиболее спорных и слабо изученных аспектов этих процессов является вопрос об этапах и характере освоения Русью территории племенного союза радимичей.

Авторы уже неоднократно обращались к «радимичской» тематике^[1], но появле­ние ряда новых публикаций и в то же время новых фактов (добытых, в том числе и в ходе работ авторов) понуждает снова обратится к проблемам, которые каза­лись нам уже решенными. Вполне допуская, что работы, вышедшие в 1990-е годы в труднодоступных провинциальных и «зарубежных» изданиях, остались незаме­ченными новейшими исследователями, мы считаем возможным вновь вернуться к рассмотрению ряда сюжетов, касающихся освоения Русью территории радимичей. Это прежде всего связанные между собой сюжеты о восточной границе радимичей на Десне и месте локализации летописной битвы на р. Пищане.

В 2004 г. издательство Гомельского университета опубликовало диссертацию

1. В. Богомольникова (1941-1992), защищенную им в 1989 г. в Институте археоло­гии АН СССР^[2]. И хотя с момента защиты диссертации прошло более 15 лет, многие ее положения по-прежнему остаются весьма актуальными. В работе проведен анализ историографии археологических исследований в земле радимичей по состоянию на конец 1980-х годов, дана сводка погребальных памятников Посожья и, что для нас особенно важно, определена граница расселения радимичей. Однако здесь следует отметить, что, существенно уточнив западную границу радимичей, исследователь весьма пунктирно наметил восточные рубежи их расселения^[3]. Тем не менее на кар­те восточные границы радимичей проведены в основном по левобережным притокам Ипути^[4]. Правда, сюда же включены несколько памятников правобережья Судости, однако ни на одном из них нет находок радимичских этноопределяющих украше­ний. В свою сводку В. В. Богомольников включил и курганы в Левенке и Мериновке неподалеку от летописного Стародуба, который назван им городом на окраине зем­ли радимичей^[5]. Привлечение этих материалов к характеристике радимичей, на наш взгляд, ничем не обосновано.Стародубское ополье уже в первой четверти Хв. осва­ивается руссами и входит в состав «Русской земли» в узком смысле, а курганы Ле- венки являются кладбищем дружинного лагеря^[6]. Впрочем, для настоящей работы этот сюжет является скорее отступлением от заявленной темы.

Не давая подробной характеристики восточной границы расселения радимичей (в отличие от весьма детально обозначенной западной границы), В. В. Богомоль­ников указывает лишь два пункта на Десне, которые он считает безусловно ради- мичскими — Пеклино и Кветунь. Отнесение к радимичским памятникам курганов в Пеклино никаких возражений не вызывает^[7]. Более того, новейшие исследования позволили расширить границы участка, на котором фиксируется выход радими­чей на Десну. В одном из погребений с кремацией курганного могильника Ворча, расположенного в середине лесного «коридора», разделяющего Брянское ополье и Рославльское предполесье, была найдена подвеска с изображением головы быка. По­добные украшения традиционно относятся к радимичским древностям^[8].

Вопрос же о радимичской принадлежности Кветуни представляется гораз­до более сложным. Материалы Кветунского могильника широко привлекаются В. В. Богомольниковым для характеристики радимичских древностей. Основани­ем для этого послужило мнение исследовавшего Кветунь в течение ряда лет В. А. Падина о том, что «ряд захоронений имеет близость к радимичам»^[9]. Одна­ко следует отметить, что публикация В. В. Богомольникова сопровождается весьма корректным редакторским комментарием О. А. Макушникова, в котором подчерки­вается спорность утверждений о радимичской принадлежности Кветуни^[10]. Да и сам автор раскопок в Кветуни В. А. Падин в своей последней монографии, изданной по­смертно, уже не настаивал на высказанной ранее точке зрения, подчеркнув, что «на­селение состояло, конечно, из люда разноплеменного»^[11]. Вопрос о древностях Квету­ни достаточно широко дискутировался на Брянской историко-краеведческой конфе­ренции 1988 г. В ходе этой дискуссии выделилось несколько точек зрения на роль и этническую принадлежность этого интересного памятника: В. В. Богомольников од­нозначно рассматривал Кветунь как племенной град радимичей^[12], А. П. Моця — как опорный пункт — крепость на пограничье «Русской земли» уже с середины X в.^[13] О.В. Сухобоков и С. П. Юренко включали Кветунь в границы племенного союза се­верян^[14]. По мнению одного из авторов настоящей статьи, Кветунь первоначально возникает как северянскии межплеменной центр или даже центр северянского кня- жества^[15], который на рубеже X-XI вв. становится одним из центров «государствен­ного освоения» Русью северянских земель^[16]. Древности Кветуни были рассмотрены нами и в специальной работе^[17], однако дальнейшая этническая и социальная атри­буция этого уникального памятника несомненно требует отдельного рассмотрения.

На наш взгляд, ключевую роль в решении вопроса о радимичах на Десне мо­гут сыграть исследования Брянского ополья, до сих пор являющегося «белым пят­ном» на этнокультурной карте Среднего Подесенья. Непосредственно на северной границе ополья радимичские древности фиксируются в лесном «коридоре» у Пе- клино и Борчи (см. выше). В самом ополье исследовались курганы одной из групп около летописного Вщижа, однако материалы этих исследований не сохранились. Лишь в отчете Б. А. Рыбакова есть упоминание об их принадлежности «племени ра­димичей»^[18]. Из Вщижа же происходит семилучевое височное кольцо неизвестного типа, которое, судя по ссылкам на него в литературе, хранится в Государствен­ном историческом музее (ГИМ). Однако попытка его идентификации положитель­ных результатов не дала: под упомянутым в публикациях инвентарным номером в ГИМе хранится коллекция из раскопок Б. А. Рыбакова городища «Благовещенская Гора», расположенного напротив Вщижского детинца. Среди этих материалов упо­мянутого кольца нет^[19]. В центрально-северной части ополья, в верхней части слоя селища-9 в с. Хотылево в 1996 г. обнаружено грунтовое захоронение девочки-под­ростка с западной ориентировкой, общерусскими перстнеобразными биллоновыми височными кольцами и несколькими десятками цилиндрических и биконических зо­лотостеклянных бусин в ожерелье на шее^[20]. В центрально-восточной части ополья, в окрестностях самого Брянска, у д. Антоновка, один курган был раскопан в 1984 г. Г. П. Поляковым. В нем находилось мужское погребение в широкой могильной яме типа «камеры» с остатками топора у колена^[21]. В группе остался лишь один курган, который пока решено сохранить для будущих раскопок как уникальный, а исследо­ванный освещает социальную, а не этническую картину. Здесь же, в центральной части ополья, авторами в 2005 г. исследован один курган в группе у с. Елисеевичи, содержавший мужское трупоположение на зольно-угольной подсыпке с кольцевым ровиком под ней. Некоторые черты погребального обряда обнаруживают сходство с радимичскими, однако этот интересный (и крупнейший из сохранившихся в Брян­ском ополье) памятник требует дальнейших исследований.

На южной окраине ополья давно и широко известна курганная группа у с. Палужье, исследованная еще И. И. Ляпушкиным. Сам автор раскопок указывал на сходство погребального обряда и керамики из погребений с роменско-боршевски- ми материалами^[22]. Е. А. Шинаков отнес курганный могильник в Палужье к волын- цевским древностям^[23], однако его мнение недавно было поставлено под сомнение^[24]. Не ставя здесь целью разбор точек зрения на этническую принадлежность волын- цевских древностей, отметим, что ни один из специалистов по древнерусской про­блематике не связывает их с радимичами. В связи с этим абсолютным диссонансом звучит недавнее утверждение о радимичской принадлежности данной группы.

Это утверждение высказано А. А. Фетисовым и А. С. Щавелевым в статье, по­священной анализу политических взаимоотношений Руси и радимичей^[25]. Вопро­сам складывания территории «Русской земли» посвящен и ряд других работ А. А. Фетисова, ключевым моментом которых является определение этой терри­тории на основе анализа дружинных курганов^[26]. А. А. Фетисов справедливо отме­чает приоритет В. Я. Петрухина в постановке вопроса о связи камерных погребе­ний X — рубежа X-XI вв. с территорией «Русской земли», очерченной еще в работе А. Н. Насонова, ссылаясь при этом на работы В. Я. Петрухина 1995 г. Однако счи­таем нужным заметить, что впервые эта мысль была высказана Петрухиным на семь — восемь лет раньше, еще в 1987 г.^[27] В других же моментах определение гра­ниц «Русской земли» на основе материалов дружинных погребений представляется нам вполне приемлемым. Один из авторов настоящей работы еще ранее разделял эту точку зрения в отношении конкретного (северного) участка границ «Русской земли» и предложил для ее определения археологические критерии (в том числе «камерные захоронения»)^[28]. Впрочем, следует все же отметить, что А. А. Фетисов учел далеко не все погребения с оружием в том же Стародубском ополье, оставив без внимания погребение с боевым топором в курганной группе у с. Белоусово из

ЯП

наших раскопок .

Еще больше замечаний вызывают те разделы статьи А. А. Фетисова и А. С.Щавелева, в которых авторы используют радимичские материалы. Несомнен­но, одним из ключевых моментов русско-радимичских отношений Хв. является бит­ва на р.Песчане (Пищане) 984 г., после которой радимичи уже не упоминаются в летописях в качестве самостоятельной этнополитической общности. Хрестоматий­ное сообщение Повести временных лет об этом событии звучит так: «В лето 6492. Иде Володимеръ на радимиче. И бе у него воевода Вълчий Хвостъ, и посъла предъ собою Володимиръ Вълчия Хвоста, и сърете радимичи на реце Пищане, и победи радимиче Волъчий Хвост»^[29].

Существует по меньшей мере три — четыре варианта локализации битвы на Пи­щане (другой вариант написания — Песчане), однако Фетисову и Щавелеву известны лишь два из них.

Первый вариант — традиционный, связывающий эту битву с малым правым притоком Сожа в 6 верстах от древнерусского города Прупоя, современного г. Славгорода Могилевской области. Этот вариант впервые был предложен еще в начале позапрошлого века и поддержан большинством ведущих российских истори­ков XIXв.^[30], в результате чего стал хрестоматийным.

Второй, известный А. А. Фетисову и А. С. Щавелеву вариант локализации битвы был предложен В. В. Крашенинниковым. Справедливо полагая, что радимичи вряд ли допустили бы проход вражеского войска по своей территории практически до ее северо-западной окраины, В. В. Крашенинников связывает битву с р. Пищань, впа­дающей в Десну южнее Выгонич (Брянская область). Автор считает, что «именно в этом районе проходила восточная граница радимичской территории» и что исход­ным пунктом для похода киевского войска мог быть Трубчевск^[31].

Мы уже рассматривали гипотезу В. В. Крашенинникова в ряде работ. При этом было указано еще одно возможное направление удара по радимичам — со стороны Смоленска^[32]. В этом случае у русов не было необходимости идти сквозь радимич- скую территорию, поскольку традиционно локализуемое место битвы под Славго- родом находится практически у границы земли радимичей.

А. А. Фетисов и А. С. Щавелев приняли точку зрения В. В. Крашенинникова. Как н последний, они считают базой для похода киевского войска Кветунь (Трубчевск), а в качестве аргумента в подкрепление своей версии привлекают курганный мо­гильник Палужье, по их мнению «отнесенный В. В. Седовым к радимичам»^[33]. Од­нако в указанной работе Палужье на карте обозначено всего лишь как могильник с трупосожжением^[34], без какого-либо отнесения его к радимичам. Как показано вы­ше, каких-либо оснований для включения данного памятника в число радимичских нет.

А. А. Фетисову и А. С. Щавелеву, видимо, осталась неизвестной еще одна локали­зация битвы на р. Пищане, предложенная О. А. Макушниковым^[35]. Белорусский ис­следователь выдвигает против традиционной локализации практически те же аргу­менты, что и В. В. Крашенинников — труднообъяснимость того обстоятельства, по­чему битва произошла в глубине земли радимичей. Как и последний, он вполне справедливо полагает, что более логичным было бы помещение места битвы у границ радимичской территории. Таким местом О. А. Макушников считает р. Песошеньку в 30 км на юг — юго-восток от Гомеля, на древнем сухопутном пути из Чернигова «в радимичи». Предложенная им аргументация представляется достаточно убеди­тельной. И хотя его реконструкция пути «в радимичи» вызвала некоторые возра­жения, находка на этом пути предметов древнерусского вооружения — меча и трех наконечников копий^[36] — как будто говорит в пользу предложенной им локализации места летописной битвы.

Обращает на себя внимание и определенная слабость аргументации традицион­ной точки зрения на локализацию р. Песчаны, опирающаяся, по сути, только на созвучие летописного и позднейшего наименования водных объектов. Это позволя­ет отождествить Песчану Повести временных лет с любой речкой бассейна Сожа, имеющей подобное название.

Подобное допущение позволяет и нам высказать гипотезу о месте летописной битвы (впрочем, мы нисколько не настаиваем на ее истинности) (см. рис.). Как уже отмечалось, территория граничащего с землей радимичей Стародубского опо­лья осваивается русами уже в первой четверти X в. На границе ополья с Унечским выступом Белорусского полесья у с. Рюхово расположен комплекс древнерусских памятников: селище конца Х-ХПвв. и уничтоженное при строительстве дороги го­родище, а также курганный могильник^[37]. В ходе разведки 1991 г., во время которой и было открыто селище, нами зафиксировано местное название городища—«Рю­риково городище» — и связанная с ним топонимическая легенда. Согласно ей, про­живавший на городище некий Рюрик охранял дорогу на Стародуб и вообще Русь от набегов некоего Хала, чьи владения начинались сразу же за рекой Жечей к за­паду и северо-западу от Рюхово. Западнее Стародубского ополья, в юго-восточной части земель радимичей, топоним Халевичи встречается неоднократно. Сама же русско-радимичская граница здесь проходит прямо по реке Жеча^[38]. Примерно в 10 км к северо-западу, уже на территории радимичей, есть деревня Песчанка. Таким образом, вполне вероятно нанесение удара по радимичам со стороны Стародуба, с территории «Русской земли». К сожалению, утверждению этой гипотезы мешает то обстоятельство, что топоним Песчанка возник после 1728 г. ...

Для маркировки восточной и северо-восточной границы радимичей и опреде­ления степени распространенности их этнокультурных черт на северо-восток, как выясняется, очень важно повторное (если не сказать очередное) и более четкое опре­деление этнической принадлежности так называемых височных колец «деснинского типа» и лучевых колец.

Последние в некоторых работах все еще выступают как индикатор связей Под­московья с «Посожьем и Верхней Десной, т. е. с исконными радимичскими земля­ми»^[39]. Рассмотрим аргументы автора данного утверждения. Кроме колец «деснин- ского типа» он упоминает «украшение-гибрид с чертами, переходными от радимич- ских семилучевых к вятичским семилопастным височным кольцам», действительно схожее с несколькими (а не только с одним (Поречье —2)) ранее здесь найденными. Но дело в том, что именно этот тип колец к радимичам никакого отношения иметь не может, и, как об этом неоднократно писали ранее, ни разу на «исконных ради- мичских землях» найден не был^[40]. Этому вопросу, уже не на уровне генетически- эволюционного анализа, а на уровне более простых аргументов, была посвящена статья одного из авторов более чем 10-летней давности, написанная также по поле­мическим соображениям^[41]. Однако в связи с тем, что вышла она в Могилеве (хотя первая статья на эту тему опубликована в журнале «Советская археология» и по­лучила достаточно высокую оценку^[42]), а также, главным образом, в связи с появле­нием нового материала (в том числе и опубликованного А. В. Алексеевым) вернемся снова к этому вопросу.

В свое время была высказана идея о самостоятельном (параллельном с радимич- ско-вятичской линией развития) возникновении височных колец от колец с тремя шариками на концах «Зарайского» (Железницкого) клада (и, добавим, городища Титчиха из раскопок Москаленко).

Традиционно именно они считались единственными генетическими предшествен­никами вятичских семилопастных колец, пока Н. Г. Недошивина не обратила внима­ние на особую группу семилучевых с шариками на верхних зубчиках, послуживших еще одним прототипом вятичских. Чуть позже Г. Ф. Соловьева достаточно обосно­ванно (для данных того времени) постулировала радимичскую принадлежность ко­лец с лилиевидными (каплевидными) отростками так называемого «деспинского ти­па» или «типа Сельцо» (на Западной Двине)^[43].

На современном этапе изучения, когда математически доказана и картографи­чески проверена принципиальная невозможность принадлежности одной из позд­них (о ранних, с зернью, речь не идет вообще) групп лучевых колец (группа V по номенклатуре Е. А. Шинакова) радимичам, вятичские семилопастные получают два генетически (для конца IX —начала X в.) близких, но этнически (для XI в.) разнородных прототипа — «радимичский» и «северянский». В свое время в связи с выходом статьи В. В. Богомольнпкова^[44], где сходство радимичских и «северянских» колец объяснялось не генетическим родством, а случайными контактами, и по сути вновь отрицалась северянская принадлежность колец группы IV и V, один из ав­торов вновь повторил и дополнил свою аргументацию, подтверждавшуюся новыми находками, но уже не на математическом, а более «простом» историко-этнокультур­ном и картографическом уровне^[45].

 Распространение этноопределяющих типов лучевых височных колец в Восточной Европе (по Е. А. Шинакову, 1980, 1994, с современными дополнениями).

I —кольца ранних групп (I, II) (IX —сер. X в.(роменско-боршевские); II — кольца групп IV и V поздне- и построменские («северянские» и «ранневятичские»); III — кольца группы III (ради- мичские) за пределами радимичской территории; IV — кольца переходных между группами II и III типов; V — кольцо гибридного между группами III и V варианта; VI — кольцо смешанного меж­ду группой III и вятичскими семилопастными варианта; VII — вятичские семилопастные ранних типов на пограничье с радимичами, кривичами и северянами; VIII — кольца «деснинского типа» за пределами радимичской территории; IX — земля радимичей (по Б. А. Рыбакову, с некоторыми уточнениями); X — земля северян (по В. В. Седову, 1982 г.); XI — земля вятичей (по В. В. Седову, 1982 г.).

1 — Олинькалнс, 2 —Изборск, 3 — Новгород Великий, 4 —Сельцо, 5 —Глинники, 6 —Пекуно- во, 7 — Усолье (Купанский могильник), 8 — Кубаево, 9 — Звенигород (Саввинская группа), 10 — Шейка-Ш, 11 — Деснинское селище, 12 — Тушино, 13 —Гнездово, 14 — Добрышина, 15 — Супруты, 16 — Железницы, 17 — Борки, 18 — Старая Рязань, 19 —Моршанск, 20 — Кркжовско-Кужновский могильник, 21 — Хотомель, 22 — Гомель, 23 — Влазовичи, 24 — Кузьмичи, 25 — Ляличи, 26 — Шуи, 27 — Вщиж, 28 — Слободка, 29 —Кветунь, 30 — Пушкари, 31 — Воронеж, 32 — Нежиловичи, 33 — Лепляво, 34 — Жовнино, 35 — Новотроицкое, 36 — Полтава, 37 — Горналь, 38 — Ницаха, 39 — Гочево, 40 — Воробьевка, 41 — Титчиха, 42 — Хотяжи, 43 — Переверзево, 44 — Батагово.

Оба они, в свою очередь, восходят к разным образцам колец Хв. Радимичские — к кольцу из Гомеля (раскопки О. А. Макушникова), а то, в итоге, — к кольцу из Хото- меля и некоторым кольцам из Титчихи и Железницкого клада (т. е. не с территории роменской культуры). В связи с этим можно, основываясь на новых данных, под­твердить факт присутствия переселенной северянской аристократии на северных и восточных (с финно-уграми) границах вятичей и о начале формирования именно здесь этноопределяющих семилопастных вятичских колец. Что касается колец «дес- нинского типа», то (см. рис.), количество их находок за радимичскими пределами снова возрастает (в сравнении со временем написания статьи Т. В. Равдиной), что неизбежно снова ставит вопрос об их этнокультурной принадлежности.

Надеемся, что эта небольшая заметка поспособствует развитию нового витка ин­тереса к радимичским древностям.

В. Н. Гурьянов, Е. А. Шинаков (Брянск, Россия)

Из сборника «ROSSICA ANTIQUA: Исследования и материалы», СПб., 2006