Показать все теги
Кирилл Александров
Из книги «Русские солдаты вермахта»
В последние годы в отечественной историографии и публицистике обозначился устойчивый интерес к проблеме участия граждан Советского Союза в боевых действиях на стороне противника в годы Второй мировой войны [1]. Масштабность этого явления опровергает распространенные представления о «морально-политическом единстве советского общества» в 1939—1945 гг. По нашим оценкам, граждане СССР, находившиеся в разнообразных частях и формированиях германских вооруженных сил в 1941 -1945 гг., составили не менее 15% от всех людских ресурсов Германии, мобилизованных для несения военной службы.
Вместе с тем в подавляющем большинстве публикаций данный процесс характеризуется всего лишь как одна из разновидностей коллаборационизма [2] (от франц. collaboration - сотрудничество), характерного в той или иной степени для всех стран, подвергшихся оккупации Германией или ее союзниками [3]. Однако, как нам представляется, подобная оценка в известной степени упрощает и значительно сужает действительное положение вещей. В отличие от европейского коллаборационизма, в наибольшей степени спровоцированного определенными общественно-политическими симпатиями непосредственно к социально-экономической или политической доктрине фашизма, разносторонняя поддержка, оказанная противнику гражданами Советского Союза, обусловливалась беспрецедентными внутренними пороками сталинского общества.
Физическое истребление национальной интеллектуальной, военной и хозяйственной элиты по социальному признаку, расказачивание и раскулачивание, насильственная коллективизация и последовавший за нею искусственный голод 1932-1933 гг., многолетнее терроризирование населения, бытовая нищета и создание системы принудительного труда в государственном масштабе привели к обострению взаимоотношений между властью и населением Советского Союза. В сознании значительной части общества укоренилось резкое неприятие сталинской социально-политической системы во всем ее многообразии - быта, условий труда, постоянного страха перед возможными репрессиями, всевластия партийно-административной номенклатуры и органов НКВД. Во многих случаях подобное инстинктивное неприятие системы усиливалось чувством личной мести за пережитые страдания, потерянных близких, разрушение привычного уклада жизни, тотальную ложь пропаганды и крушение романтических иллюзий революционного периода.
Поэтому, изучая различные аспекты поддержки, оказанной советскими гражданами противнику в годы войны, нам бы казалось более справедливым рассматривать этот процесс в качестве самостоятельного, стихийного протеста части общества против внутренней политики советского государства, усугубленной режимом личной власти И. В. Сталина. При этом необходимо отметить, что в сознании участников антисталинского протеста личность Сталина олицетворяла собой все общественное зло даже в большей степени, чем известные аббревиатуры ОГПУ или НКВД. Определенную устойчивость и динамичность протестным настроениям придавало деятельное существование белой эмиграции, в особенности ее военной части, готовой возобновить вооруженную борьбу при первой же благоприятной возможности.
Первые признаки недовольства системой проявились уже в самом начале Второй мировой войны, неотъемлемой частью которой, по нашему мнению, стала советско-финляндская война 1939-1940 гг. Именно в период Зимней войны произошел целый ряд событий, предвосхитивших в известной степени полномасштабное сотрудничество граждан СССР с врагом в 1941-1945 гг. В некотором смысле боевые действия в Финляндии стали своеобразным индикатором, выявившим наличие в обществе и в Красной армии протестных настроений по отношению к советской действительности. Интересно, что их катализатором служили поражения на фронте, а также быстро выявившийся диссонанс между заявлениями органов пропаганды о «непобедимости Красной армии» и реальным положением на фронте, особенно в декабре 1939 - первой половине января 1940 г.
История антисталинского протеста на советско-финляндском фронте практически еще не исследовалась в достаточной степени, и объем публикаций по данному вопросу, включая и одну из наших ранних статей, несопоставим с уже накопленными материалами по иным аспектам Зимней войны [4]. Поэтому мы ни в коем случае не претендуем на полноту и безапелляционность выводов, рассматривая свою работу лишь как одну из первых попыток, в предстоящем длительном исследовательском поиске и анализе.
Первые критические высказывания красноармейцев в адрес режима провоцировались сравнением бытовых условий реальной колхозной жизни в СССР и хуторских сельских хозяйств Финляндии, оставленных финским населением при эвакуации в глубь страны в октябре - ноябре 1939 г. Традиционные утверждения советской пропаганды о «невыносимой эксплуатации трудящихся» и «крестьянской нищете» в Финляндия оказались несостоятельными при первом же знакомстве мобилизованной красноармейской массы с бытом и условиями труда на многочисленных хуторах Карельского перешейка.
Так, по словам одного красноармейца, «Как только мы заняли первые финские хуторишки, наши сразу же полезли по чердакам и погребам шнырять... А там - и сметанка, и грибы, и окорока, и соленья всяческие, и чего только нету! Мы к политруку: ‘‘Как же так, - говорим, - вы же нам говорили, что финские крестьяне с голоду мрут, побираются?” А политрук рот раскрыл, и сказать-то нечего. Потом подумал, подумал и говорит: “Вы, товарищи красноармейцы, ничему не верьте. Здесь на Карельском перешейке кругом одни кулаки живут”» [5]. В качестве определенного символа подобных настроений можно рассматривать зафиксированное Особым отделом НКВД высказывание И. Ф. Вотова - беспартийного красноармейца 337-го стрелкового полка 54-й горнострелковой дивизии комбрига С. И. Гусевского: «Финны живут лучше, что видно по хуторам, которые мы прошли, и их в колхоз не заставить идти, ибо там много хуже» [6].
Упорное сопротивление финнов и тяжелые поражения, которые они наносили превосходящим силам врага, некоторые красноармейцы стремились объяснить своим однополчанам не только патриотическим порывом, но и простым желанием отстоять собственный дом и привычный уклад жизни, несопоставимый со «сталинской колхозной каторгой». В частности, за систематические разговоры в подобном духе военным трибуналом 426-го стрелкового полка 88-й стрелковой дивизии комбрига Егорова был осужден к расстрелу красноармеец 6-й стрелковой роты Молоденко, открыто заявлявший следующее: «Лучше просидеть 5 лет в тюрьме, чем здесь воевать. Война, которая здесь ведется Красной армией, пользы финскому народу не принесет, а только народ переносит бедствия. Солдаты не сдаются в плен потому; что им жилось хорошо» [7].
Зачастую поводом к критическим высказываниям становилось понимание бойцами агрессивного характера развязанной Советским Союзом войны. В таком случае высказывались опасения в затягивании войны и в неизбежности вовлечения в борьбу против СССР армий других государств: «Наше правительство держит нейтралитет, а на самом деле напало на Финляндию. Дойдем мы до границы Швеции, и там военная опасность появится, следовательно, нужно будет воевать со Швецией, а потом с Норвегией» (беспартийный красноармеец стрелковой роты из состава авиачастей 9-й армии Дерюгин, 18 января 1940); «Зачем нам нужна была эта война, наше правительство ведет агрессивную политику, захватывая территорию Финляндии» (начальник клуба 365-го артиллерийского полка 163-й стрелковой дивизии Корнеев и красноармеец 365-го полка Алешин); «Без Швеции и Норвегии нам дали жару, а теперь будет крах, всем будет гибель» (красноармеец 759-го стрелкового полка 163-й стрелковой дивизии Демкин) [8].
Тяжелейшие условия боевых действий и цепь постоянных неудач, близость армии противника и полученное в руки оружие обнаружили и наличие бойцов, готовых повернуть собственное оружие против тех, кто, по их мнению, олицетворял сталинское репрессивное государство. Взятые Особыми отделами НКВД армий и дивизий в оперативно-агентурную разработку, такие выявленные красноармейцы по мере накопления компрометирующего материала арестовывались за высказывание «контрреволюционно-повстанческих и террористических настроений» и в подавляющем большинстве случаев осуждались на расстрел. Все дела обвиняемых по подпунктам знаменитой ст. 5В УК РСФСР слушались в закрытых заседаниях. Публичному расстрелу, например, в 9-й армии подверглись 16 бойцов и командиров, из них 9 - осужденных за «контрреволюционные преступления» [9].
В качестве наиболее характерных случаев мы приводим следующие примеры: «.Пришло время рассчитаться с коммунистами за троих детей, потерянных в 1933 году» (красноармеец Иванов - транспортная рота 146-го стрелкового полка 44-й стрелковой дивизии комдива А. И. Виноградова. На замечание политрука о прекращении антисоветских разговоров Иванов обругал его нецензурными словами.); «Дайте мне комиссара батальона, я его застрелю» (пьяный начальник патронного пункта 25-го стрелкового полка 44-й стрелковой дивизии Чиненов); «Перестрелять надо всех, кто нас привел сюда, а особенно командиров» (красноармеец Антипин - 420-й стрелковый полк 122-й стрелковой дивизии полковника Шевченко) [10]. Финские источники, основываясь на захваченных документах штаба 662-го стрелкового полка 44-й стрелковой дивизии от 5 декабря 1939 г., утверждают, что в этот день два красноармейца застрелили комиссара артиллерийского дивизиона Боевского [11]. Несколько месяцев спустя после окончания войны с Финляндией, 6 июля 1940 г., Особым отделом НКВД 305-го пушечно-артиллерийского полка из состава дислоцированной в KOBO 12-й армии был арестован красноармеец Г. С. Довличёв, заявивший следующее: «Я еду на четвертый фронт (Румынский. - Лет.) И на финляндском фронте мы политруков расстреливали, и здесь будем расстреливать» [12]. А незадолго до ареста Довличёва среди корреспонденции на имя командира 300-го стрелкового полка 7-й стрелковой дивизии из состава упомянутой 12-й армии 22 июня 1940 г. была обнаружена анонимная записка красноречивого содержания: «Товарищи бойцы! Вы хорошо понимаете, что вас командиры, комиссары обманывают, над вами издеваются. Ходите оборванные, голодные и холодные, и вы не знаете, за что идете в бой на Румынию. Возьмите оружие против Советов и долой власть Советов. Довольно обманывать бойцов- мужиков, дайте им свободу и волю, дайте крестьянам хлеб». [13] Подобного рода настроения и высказывания носили не случайный характер, а были естественным следствием сталинской социально-экономической системы, отрицавшей элементарные основы гражданской свободы.
Доступные материалы Российского Государственного Военного Архива (РГВА) в Москве позволяют сделать вывод об известной распространенности критических высказываний в среде бойцов и младшего комначсостава Действующей армии, так как Особые отделы НКВД и военная прокуратура фиксировали десятки эпизодов, связанных только с преданием виновных суду. Вместе с тем далеко не все явные и потенциальные «антисоветчики» были привлечены к ответственности.
Сведения о количестве бойцов и командиров, привлеченных к к ответственности за «контрреволюционные преступления» по войскам 9-й армии за период боевых действий
Всего привлечено по статье 58-10 УГОЛОВНОГО кодекса (УК) РСФСР
(«Антисоветская агитация и пропаганда») 60 бойцов и командиров
В том числе военной прокуратурой армии: 8 человек
47-го стрелкового корпуса: 34 человека
Особого стрелкового корпуса: 17 человек
54-й горнострелковой дивизии: 1 человек
По другим подпунктам статьи 58 УК РСФСР: 17 человек (из них к расстрелу 9)
ИТОГО: 77 бойцов и командиров
Всего за время боевых действий военной прокуратурой 9-й армии было рассмотрено 700 уголовных дел, из которых дела о «контрреволюционных преступлениях» составляют не менее 10%, если мы вычтем из общего перечня известные дела командования 44-й стрелковой дивизии и 662-го стрелкового полка 163-й стрелковой дивизии, по которым были расстреляны 5 командиров (Виноградов, Волков, Пахоменко, Подхомутов и Шаров).
О примененных к осужденным мерах наказания помогут составить впечатление следующие цифры. Из 45 осужденных по статье 58-10 УК РСФСР, чьи дела рассматривались в военном трибунале армии (дела остальных 15, очевидно, рассматривались в иных судебных инстанциях), 8 человек были приговорены к расстрелу, 30 - к 10 годам исправительно-трудовых лагерей, 6 - к 5 годам лагерей, одному было предложено искупить вину кровью на поле боя. По воинским званиям осужденные за антисоветскую агитацию распределялись так:
рядовые бойцы - 39 человек, младший начальствующий состав - 4 человека, средний и высший начальствующий состав - 2 человека [14].
Вместе с тем официально опубликованные сведения сообщают о 843 бойцах и командирах, осужденных только по ст. 58-10 УК РСФСР по всем войскам Действующей армии за период боевых действий [15]. Однако, во-первых, в это число не входят осужденные уже после окончания войны, но чьи дела были возбуждены до 13 марта 1940 г. Остается неясным, включены ли сюда осужденные военнослужащие двух флотов и Ладожской флотилии. Во-вторых, опубликованные данные не включают осужденных по другим подпунктам 58-й статьи УК РСФСР. В-третьих, любопытным представляется то обстоятельство, что осужденные за антисоветскую агитацию в 9-й армии, соединения которой вместе с 8-й понесли наиболее серьезные потери, составили всего 7% от общего числа осужденных за «контрреволюционные преступления». Трудно представить, чтобы на оставшиеся армии - 14-ю (сравнительно благополучную), 7-ю, 13-ю, 8-ю и 15-ю (созданную 12 февраля 1940) - пришлись 93% осужденных. Скорее всего, мы имеем дело с сознательно заниженными статистическими сведениями, которые передавались в вышестоящие органы с целью серьезно скорректировать впечатление от подлинного состояния дел. Имеющиеся в нашем распоряжении статистические данные позволяют предположить, что без учета привлеченных к ответственности на флотах и флотилии всего за 105 суток боевых действий за политические преступления было осуждено от 1000 до 1100 тыс. военнослужащих РККА. Возможно, эти сведения увеличатся при составлении поименного списка осужденных, однако и их нельзя считать окончательными.
Необходимо заметить, что мы не включаем в категорию осужденных репатриантов из числа военнопленных, возвратившихся в Советский Союз (по объявленной статистике - 5468 человек [16]). По состоянию на 28 июня 1940 г. из них были осуждены Военной коллегией Верховного суда СССР и Особым Совещанием НКВД СССР 4768 бойцов и командиров (на срок от 5 до 8 лет исправительно-трудовых лагерей), в том числе 232 - к расстрелу [17]. Однако подавляющее большинство из репатриированных военнопленных (4354 человека) были репрессированы не столько за совершение конкретных действий, сколько, скорее, для профилактики, поэтому их было бы правильнее считать случайными жертвами сталинского «правосудия».
Ставшие нам известными судьбы некоторых советских военнопленных требуют продолжения исследований. Так, например, Даниил Егорович Карманов после репатриации работал на шахте станции Губаха Пермской области, поселившись затем в Коми АССР. Подвергался ли он лагерному заключению, осталось неясным. Попавший в плен на одном из карельских участков фронта севернее Ладоги санинструктор Александр Иванович Петров возвратился домой в деревню Марьково лишь в сентябре 1946 г., будучи смертельно больным. По его собственным словам, он находился в 1940-1946 гг. на секретном подземном заводе в районе малоизвестного города Бобрик-Донской Московской области. Очень быстро после возвращения домой Петров умер от приобретенной на заводе болезни [18].
Обнаруженные недавно и другие документы позволяют сделать некоторые выводы. Во-первых, по всей видимости, в СССР вернулись почти все советские военнопленные, включая и тех, кто первоначально объявил себя невозвращенцем. Во-вторых, репатриации носили и одиночный характер, при этом репатрианты немедленно увольнялись из рядов РККА, очень вероятно - с последующим арестом органами НКВД. В частности, командир взвода 436-го стрелкового полка 155-й стрелковой дивизии Орест Филиппович Белянский попал в плен 24 декабря 1939 г. По свидетельству бывшего командира связистов 436-го полка М. И. Овсянникова, в плену Белянский заявил о своем нежелании возвращаться в СССР, но затем все-таки был репатриирован, и его сразу же уволили из рядов Красной армии [19]. Подвергался ли Белянский аресту, осталось невыясненным. Если к статистическим сведениям о репрессированных на советско-финляндском фронте за «контрреволюционные преступления» (около 1,1 тыс.) мы присовокупим известные сегодня сведения о репрессированных 414 бойцах и командирах, согласно донесению Л. П. Берия от 28 июня 1940 г., «изобличенных в активной предательской работе в плену» и арестованных органами НКВД в Южском особом лагере, то итоговая цифра осужденных по 58-й статье УК РСФСР за явные политические преступления на советско-финляндском фронте может составить примерно 1,5 тыс. человек. Факт репрессивных преследований 1,5 тыс. бойцов и командиров РККА по обвинению в совершении «контрреволюционных преступлений» всего за три с небольшим месяца боевых действий остается серьезным свидетельством наличия протестных настроений у части советского общества, проявлявшихся в конкретных действиях, высказываниях и поступках. Развитие и постоянное присутствие подобных настроений ослабляли режим, представлявший, по определению русского зарубежного социолога Р. Н. Редлиха, систему активной несвободы [20], против которой в стихийной своей сути и направлялся протест.
Конечно, по всей видимости, протестные настроения касались несомненного меньшинства бойцов и командиров, но здесь не играет роли количественный показатель. Общая масса военнослужащих оставалась пассивно-выжидательной и по отношению к протестующим, и по отношению к сослуживцам, принимавшим по разным причинам сталинскую систему несвободы и участвовавшим в ее укреплении. Основу красноармейской массы составляли мобилизованные колхозники, превращенные в результате коллективизации и голодомора 1929-1933 гг. «из мелких крестьян-хозяев в людей, лишенных какой бы то ни было собственной инициативы, в нечто среднее между крепостными и сельскохозяйственными рабочими, со всеми вытекающими отсюда социальными и психологическими последствиями» [21]. Важнейшим из таких последствий стало пассивное отношение к действительности, подавление в себе личной инициативы, наличие которой могло неизбежно привести к конфликту с окружающим миром. Для перспективной значимости антисталинского протеста было достаточно того, что неприятие режима имело обоснованный, закономерный, а не случайный характер, не прекращалось по мере изъятия из красноармейской среды «активного антисоветского элемента», выявленного органами НКВД и, наконец, принимало деятельную форму - то есть вид конкретных поступков и действий от публичных критических высказываний и агитации до перехода на сторону противника с целью участия в боевых действиях на его стороне.
Вопрос об участии граждан СССР в боевых действиях против РККА на советско-финляндском фронте остается до сих пор неизученным, даже правомерность постановки самой проблемы часто подвергается сомнению. Вместе с тем этот сюжет является наиболее ярким и позволяет довести общую характеристику антисталинского протеста в период Зимней войны до логического конца, подтвердив тем самым наличие внутреннего общественного противостояния, обострившегося с начала 1930-х годов.
Эпизод о службе русских добровольцев на стороне армии маршала К. Г. Маннергейма в 1939-1940 гг. практически не затрагивался в историографии и публицистике Зимней войны на протяжении 35 лет после ее окончания. Если о формировании в 1942 г. 6-го пехотного (Волосово Ленинградской области) и 3-го пехотного соплеменного (Финляндия) батальонов из граждан СССР - добровольцев и военнопленных финно-угорской национальной группы (ингерманландцы и др.) - еще было известно, то применительно к более ранним событиям зимы 1939—1940 гг. ясность определенно отсутствовала. В фундаментальной финской, истории Зимней войны авторы, казалось, подробным образом перечислили все группы иностранных добровольцев, прибывших защищать Суоми от агрессивного восточного соседа. По состоянию на 13 марта 1940 г. в Финляндии находились 11 663 добровольца, в том числе:
из Дании - 1010 человек,
Швеции - 8260,
Норвегии - 695,
США - 372,
Венгрии - 346,
Бельгии , -51,
Германии - 18,
Голландии - 17,
Великобритании - 13,
Италии -7,
Генерал-губернаторства (бывшей Польши)
и Швейцарии - по 6,
Латвии -4,
Люксембурга - 3,
Литвы - 2,
Австрии, Испании и Франции - по 2,
Португалии, Румынии, Чехословакии, Югославии - по 1 и т. д. [22]
Русские (по национальности, а не гражданству) в этом перечне не упоминались даже мельком, тем более не могла идти речь о гражданах СССР.
В середине 1970-х гг. парижский литературный журнал «Континент», основанный в 1974 г. эмигрировавшим из СССР писателем В. Е. Максимовым (Л. А. Самсоновым), опубликовал в нескольких номерах мемуары Б. Г. Баженова [23] - одного из высокопоставленных сотрудников технического аппарата ВКП(б), бежавшего из СССР в 1928 г. в Персию и оказавшегося затем во Франции. В 1980 г. мемуары Бажанова увидели свет отдельным изданием. В своих воспоминаниях бывший технический секретарь Политбюро сообщил читателю немало важных и познавательных подробностей истории внутрипартийной борьбы 1920-х гг. и представил характерные портретные описания лидеров ВКП(б). Но, к сожалению, степень аутентичности сообщенных Бажановым сведений установить крайне сложно. Несомненным фактом остается лишь действительное назначение 9 августа 1923 г. автора мемуаров помощником Генерального секретаря ЦК РКП(б) И. В. Сталина и техническим секретарем Политбюро.
В своих воспоминаниях Б. Г. Бажанов впервые рассказал о поездке в Финляндию в январе 1940 г. с целью формирования антисталинской Русской Народной Армии (РНА) из пленных красноармейцев и чинов Русского Обще-Воинского Союза (РОВС), создание которой санкционировал непосредственно маршал К. Г. Маннергейм. Бажанов рассуждал так: «Я исходил из того, что подсоветское население мечтает об избавлении от коммунизма. Я хотел образовать Русскую Народную Армию (РНА) из пленных красноармейцев, только добровольцев; не столько чтобы драться, сколько чтобы предлагать советским солдатам переходить на нашу сторону и идти освобождать Россию от коммунизма. Если мое мнение о настроениях населения было правильно (а так как это было после кошмара коллективизации и ежовщины, то я полагаю, что оно правильно), то я хотел катить снежный ком на Москву, начать с тысячей человек, брать все силы с той стороны и дойти до Москвы с пятьюдесятью дивизиями». По утверждению бывшего секретаря Политбюро, маршал Маннергейм скептически отнесся к его начинанию: «Если они пойдут с вами - организуйте вашу армию. Но я старый военный и сомневаюсь, чтобы эти люди, вырвавшиеся аз ада и спасшиеся почти чудом, захотели бы снова в этот ад вернуться».
Тем не менее разрешение на формирование РНА было получено, и Бажанов, посетив лагерь, где содержались около 500 военнопленных, взятых в боях севернее Ладоги, отобрал 450 добровольцев, в подавляющем большинстве - рядовых красноармейцев и сержантов. Плененные представители командно-начальствующего состава проявили больше апатии и опасения за жизнь оставшихся в СССР родных и близких, поэтому все командирские должности Бажанов укомплектовал с помощью чинов Финляндского под- отдела РОВС. К марту 1940 г. в распоряжении Бажанова уже находились два стрелковых отряда, под командованием штабс-капитана Лугового и капитана Киселева. Однако в боевых действиях успел принять участие лишь один отряд, при этом на сторону добровольцев в единственном бою перебежало (сдалось?) «человек 300 красноармейцев». После 13 марта 1940 г. сочувствующий акции генерал Р Вальден настоял на немедленном отъезде Б. Г. Бажанова из Финляндии, опасаясь возможных советских требований о принудительной экстрадиции бывшего перебежчика. Все пожелавшие добровольцы РНА получили гражданство Финляндии, а кто-то, видимо по наивности и простоте, пожелал возвратиться домой [24]. К вопросу о побудительных мотивах добровольной репатриации участников акции Бажанова мы еще вернемся.
Опубликованный в 10-м номере парижского «Континента» рассказ Б. Г. Бажанова о событиях 35-летней давности выглядел сенсационно и в целом не производил впечатления блефа. Смущало лишь многолетнее умолчание о кратковременной истории РНА со стороны многих лиц, которые якобы имели к этой акции отношение. Не только о формировании РНА, но даже и о встрече с Бажановым ничего не сообщил в своих мемуарах К Г. Маннергейм, правда, он не упомянул и о более важных эпизодах, связанных с Россией. Полное молчание после войны сохранили на эту тему чины РОВС. Не нашел никакого отражения этот сюжет в соответствующем разделе, посвященном иностранным добровольцам, основательной «Talvisodan historia».
В 1993 г. по просьбе автора проживавший во Франкфурте-на-Майне русский эмигрант М. Л. Ольгский [25], долгое время интересовавшийся «зимней» войной и обладавший личными связями в военно-исторических кругах Финляндии, сделал частный запрос в финскую службу, аналогичную по своим задачам историко-архивному военно-мемориальному центру Генерального штаба Министерства обороны Российской Федерации. На запрос пришел краткий ответ об отсутствии каких-либо документов, подтверждающих факты участия в войне 1939-1940 гг. русских добровольцев и тем более - создание добровольческих подразделений из советских военнопленных. Почти одновременно на просьбу М. Л. Ольгского откликнулся из Парижа русский историк Н. Н. Рутыч-Рутченко, написавший в письме своему корреспонденту буквально следующее: «С Бажановым знаком был лично. Все о поездке в Финляндию - вранье». По настоянию М. Л. Ольгского автор был вынужден изъять из состоявшейся в 1993 г. публикации фрагмент, посвященный РНА, как не аутентичный и не подтвержденный документами. Последующие несколько лет прошли в поиске и систематизации любых отрывочных сведений на эту тему, для чего пришлось всерьез обратиться к предвоенной истории белой эмиграции. И лишь результаты исследований автора в русских архивах в США в 1995 и 2003 гг., а также документы из фондов Военного архива в Хельсинки, любезно предоставленные нам зимой 2004 г. доктором Карлом Геустом, позволили пролить свет на малоизвестную историю участия русских добровольцев в советско-финляндской войне 1939-1940 гг.
Накануне Второй мировой войны русская белая эмиграция продолжала сохранять военно-политическое значение, несмотря на известные операции советских органов госбезопасности, включая похищения в Париже генерала от инфантерии А. П. Кутепова в 1930 г. и Генерального штаба генерал-лейтенанта Е. К Миллера в 1937 г. В Москве Е. К. Миллеру предлагали сохранить жизнь в обмен на публичное выступление с призывом к чинам РОВС прекратить свою деятельность в эмиграции, но бывший Главнокомандующий войсками Северной области ответил отказом и был расстрелян поздним вечером 11 мая 1939 г. во Внутренней тюрьме ГУГБ НКВД СССР [26].
Учрежденный 1 сентября 1924 г. приказом № 35 Главнокомандующего Русской армии генерал-лейтенанта П. Н. Врангеля Русский Обще-Воинский Союз (РОВС) к 1 сентября 1939 г. включал в себя: 4 отдела в Европе (I Французский генерал-лейтенанта В. К Витковского, III Болгарский генерал-лейтенанта Ф. Ф. Абрамова, IV Югославский генерал-лейтенанта И. Г. Барбовича, V Бельгийский генерал- майора Б. Г. Гартмана), 2 отдела в Северной Америке (I Североамериканский на Востоке США генерал-майора Е. С. Имнадзе и II Североамериканский на Западе США генерал- майора Н. П. Веселовского), 7 подотделов - I Аргентинский полковника А. Н. Ефремова, II Бразильский полковника К 3. Ахатнина, III Парагвайский генерал-майора Н. Ф. Эрна, IV Уругвайский полковника С. А Мелыпикова, V Австралийский полковника В. В. Корженевского, VI Дальневосточный генерал-лейтенанта К. Ф. Вальтера и VII Финляндский капитана Шульгина. Кроме того, в 1938-1939 гг. II Германский и VI Чехословацкий отделы в Европе были выделены Председателем РОВС в самостоятельное Объединение Русских Воинских Союзов (ОРВС) [27].
О численности РОВС дают представления следующие цифры. В 1937 г. РОВС насчитывал около 30 тыс. чинов [28], и при сокращении численности, по справедливому замечанию Ю. С. Цурганова, «организация становилась более монолитной и целеустремленной» [29]. Председателем (начальником) РОВС с 22 марта 1938 г. был Генерального штаба генерал-лейтенант А. П. Архангельский [30], проживавший в Брюсселе. После обособления ОРВС главной опорой Архангельского стал I (Французский) отдел, объединявший 15 воинских союзов и 45 отдельных групп на подведомственной отделу территории (Франция с колониями, Голландия, Египет, Италия) [31]. Деятельность РОВС в Европе была направлена в первую очередь на сохранение кадров, воинских союзов и полковых объединений, воспитание эмигрантской молодежи с целью пополнения организации в ожидании нового «весеннего похода» - благоприятной ситуации для возобновления вооруженной борьбы в союзе с «подсоветскими» людьми, враждебно настроенными к советской действительности.
Динамичной политической организацией русской диаспоры, не отказавшейся к 1938-1939 гг. от проникновения на территорию СССР, оставался Национально-Трудовой Союз Нового Поколения (НТСНП). С 1933 г. НТСНП возглавляли проживавшие в Белграде участник Белого движения в рядах 11-го гусарского Изюмского полка инженер В. М. Байдалаков и профессор древнееврейского языка М. А. Георгиевский. Основой стратегии Союза в 1933-1939 гг. была идея подготовки антисоветской «национальной революции» - насильственного свержения народами России сталинского режима. Собственную задачу НТСНП видел в переброске кадров в СССР и в создании на родине подпольных групп, которые должны были стать в решающий момент катализаторами вооруженного выступления. В 1932- 1940 гг. Исполнительное Бюро Совета Союза пыталось нелегально перебросить через советскую границу до 15 групп, насчитывавших в общей сложности около 35 человек. Однако пересечь границу и временно легализоваться в СССР удалось лишь 9 членам НТСНП. Заброска групп в СССР проводилась с территории Латвии, Польши, Румынии и Финляндии при содействии разведотделов Генеральных штабов армий пограничных государств, которым взамен доставлялась информация о техническом обеспечении и способах преодоления пограничной полосы. В 1938-1939 г. НТСНП имел отделы и группы в Болгарии, Германии, Маньчжурии, Румынии, Франции, Чехословакии, Югославии, закрытые (конспиративные) пограничные отделы в Польше, Финляндии, Эстонии, объединявшие до 2 тыс. членов. В феврале 1939 г. Председатель НТСНП В. М. Байдалаков определил позицию Союза в грядущих военных событиях как позицию «третьей силы», выразившуюся позднее в девизе: «Ни со Сталиным, ни с Гитлером, а с русским народом!» [32]
Пакт Молотова - Риббентропа от 23 августа 1939 г. вызвал некоторую растерянность в русской диаспоре. Бессменный редактор военно-политического журнала «Часовой» капитан В. В. Орехов [33] в передовой статье резко отреагировал на пакт следующим образом: «Гитлер убил созданное им движение «антикоминтерна» и превратил себя из... главы международного антибольшевистского движения в эгоистичного главу национального государства. К словам Л. Гитлера о там, что и честь культурных народов оскорбляется и унижается при виде позорных сношений с большевиками ”мы добавим, что то государство, которое начинает дружбу с СССР, само испытывает на себе в первую голову яд коммунизма... Оставив несбывшиеся надежды на борьбу с большевиками в международном масштабе, будем продолжать о ней думать и ее вести, надеясь и опираясь только на Русский Народ» [34].
Любопытно, что в том же номере «Часового» редактор посвятил большую статью 50-летию производства в первый офицерский чин Русской Императорской армии К. Г. Маннергейма, не представляя себе, насколько актуальным вскоре окажется напоминание читателям журнала об этом незаурядном русском офицере и государственном деятеле Финляндии. В свою очередь Архангельский сердечно поздравил Маннергейма со столь знаменательной датой и получил теплый ответ, написанный по-русски, четким каллиграфическим почерком:
«г. Гельсингфорс, 25 августа 1939 г. Его Превосходительству генерал-лейтенанту А. П. Архангельскому Глубоко тронутый уважаемым, крайне для меня лестным письмом Вашего Превосходительства, прошу за добрую память и дорогие сердцу старого Русского генерала обрадования, поздравления зарубежного Русского воинства и его высокочтимого Начальника, принять мою глубокую благодарность, а также горячие, сердечные пожелания и привет товарища по боям Великой войны.
Маннергейм» [35].
Позицию непримиримой белой военной эмиграции в связи со вспыхнувшей европейской войной Архангельский изложил 28 сентября на совещании начальников групп и председателей организаций, входивших в V (Бельгийский) отдел РОВС. По мнению докладчика, война обязала русских людей к честному исполнению возложенных на них правительствами обязанностей. Но русский вопрос по-прежнему не разрешен, ни одно государство не включило в цели войны восстановление национальной России. Это обстоятельство, по утверждению докладчика, обязывало РОВС хранить нейтралитет [36]. Белые не поддались даже на «патриотическое воссоединение» Западной Украины и Западной Белоруссии с восточными областями страны, так как «их население испытает вскоре еще более горькие лишения и муки»" [37].
Обострение советско-финляндских отношений осенью 1939 г. вызвало живой отклик в русской эмиграции. 10 ноября на страницах «Часового» появилось следующее сообщение: «С пристальным вниманием мир следит сейчас за переговорами, ведущимися между Финляндией и СССР. Чувства наши всецело на стороне финнов, вторично с большим мужеством и настойчивостью защищающих свою независимость от посягательств коммунистической власти. Будущая Россия найдет достойные пути для соглашения и союза с финским народом». В то же самое время В. В. Орехов отмечал установление полного советского контроля над тремя прибалтийскими республиками как неизбежное следствие заключенных между Эстонией, Латвией, Литвой и Советским Союзом известных договоров о взаимопомощи [38].
Капитан В. В. Орехов состоял в личной переписке с маршалом К. Г. Маннергеймом. Вопросы, обсуждавшиеся Ореховым и Маннергеймом, так или иначе касались отношений между Финляндией и Россией и, скорее всего, именно Маннергейму принадлежат следующие слова: «Конечно, ни один финляндец не мог представить себе существования Финляндии, границы которой проходят у петербургских пригородов, без дружественных отношений с Россией и даже военных договоров с ней, и к этому страна была готова...» Далее сохранивший инкогнито корреспондент Орехова продолжал: «Но в данную минуту мы имеем дело не с Россией, не с нормальным государством, уважающим права других и свои обязанности, на нас посягает международная, революционная организация, руководящая финляндской секцией III Интернационала, которая не скрывает своего желания советизировать нашу бедную, но честную страну, истребить нашу интеллигенцию, развратить нашу молодежь, надсмеяться над нашей национальной историей, уничтожить наши памятники, среди которых на улицах Столицы вы увидите и сохраненные и оберегаемые нами памятники нашими великим князьям - вашим императорам [39].
Хотелось бы обратить внимание читателя на столь любопытные слова, появившиеся на страницах «Часового», как на важное свидетельство понимания корреспондентом Орехова безусловной разницы между традиционной, исторической Россией и сталинским государством, не имевшим к дореволюционной России ни правового, ни морально- этического отношения. К сожалению, столь принципиальный момент не нашел должного отражения в настроениях финляндского общества во время войны, вольно или невольно продолжавшего отождествлять агрессора с «Россией» и «русскими». Впрочем, вряд ли справедливо упрекать общественное мнение Финляндии в том, что накануне и во время «зимней» войны оно плохо представляло себе тонкости продолжавшегося с 1917 года конфликта, который в первую очередь был острой проблемой русских, а не иностранцев.
На протяжении декабря 1939 г. русская эмиграция, как и весь мир, убедилась в стойкости Финляндии, успешно отразившей натиск четырех армий противника. Вероятно, военно-политические круги русской диаспоры менее других испытывали иллюзии по поводу «мощи» и «непобедимости» РККА, так как эмиграция адекватно оценивала суть и возможные последствия драматических процессов, протекавших в советском обществе в 1930-е гг. Незадолго до начала Второй мировой войны И. Л. Солоневич - один из лучших публицистов эмиграции - справедливо, по нашему мнению, заметил следующее: «Красная армия по технике стоит неизмеримо выше довоенной русской армии. Красная армия так же неизмеримо ниже старой русской армии по духу» [40]. Отсутствие в РККА ветеранских и полковых традиций, связанное с естественной боязнью партийной номенклатуры антисоветского военного переворота, стало одной из важнейших причин тяжелых поражений, понесенных Советским Союзом и на советско-финляндском фронте, и на фронтах в 1941-1945 гг.
Убедившись в том, что война между Финляндией и СССР приняла затяжной и непредсказуемый характер, деятельные организации эмиграции (в первую очередь РОВС и НТСНП) стали рассматривать возможности и варианты собственного участия в событиях. На страницах очередного номера «Часового» капитан В. В. Орехов небезосновательно писал: «Борьба финляндцев с большевиками в нашем представлении не только борьба за оборону финляндских границ. Сейчас поставлен на карту престиж советской власти, главным образам престиж внутренний. Поражение большевиков создаст для них невыносимые условия в самой стране. Оно создаст возможность волнений в красной армии. Молодые поколения, живущие за чертополохом, ничего не знавшие, ничего не видевшие, проснутся и поймут, что советская бравада годна только для внутреннего употребления. Огромное количество убитых, раненых и пленных в первый месяц войны уже показали тому, кто в СССР еще способен думать, что армия III Интернационала - это только войско, могущее ловить в лесах горстки отчаявшихся польских офицеров.
Наш долг - долг русской эмиграции - принять посильное участие в борьбе с большевизмом всегда, везде и при любых обстоятельствах. Не надо преувеличивать свои силы: никаких армий и корпусов мы выставить не можем, единственно, что можно сделать - это создать значительный русский отряд под нашим флагом, который привлечет к себе русских людей, ненавидящих советскую власть. Но мы можем помочь финнам нашей пропагандой, нашей верой в будущую справедливую Россию и борьбой всеми способами с Коминтерном. И если Финляндия захочет нашей помощи, мы должны (выделено Ореховым. - КА) будем вложиться в эту борьбу, памятуя, что каждая пуля против красной армии нам выгодна, каждый удар по большевикам идет на пользу России и каждая неудача Сталина - радость русского народа» [41].
Многочисленные рапорта и обращения от чинов РОВС, поступавшие на имя начальника 1 отдела и Председателя Союза, создавали благоприятный фон для активной позиции белой эмиграции. Отдельные офицеры непосредственно обращались к представителям финского командования. Так, например, капитан II ранга Б. М. Четверухин [42] в рапорте от 20 января 1940 г. на имя Маннергейма предложил разведывательные услуги с целью характеристики состояния советских военных баз на территории Эстонии. Четверухин указал в рапорте, что располагает в Прибалтике собственной сетью сотрудников, которые, по словам морского офицера, «ведут непрерывную работу по разложению советских воинских чинов в базах и уже достигли определенных результатов, а также продолжают переброску агитационной литературы через границу СССР» [43]
Основания, на которых эмиграция была согласна активно участвовать в «зимней» войне и последующих событиях, содержатся в черновых набросках одного из писем А П. Архангельского, датированного январем 1940 г. Именно этим письмом руководствовался В. В. Орехов при подготовке передовиц и материалов для «Часового», так как в целом они следуют высказанным Председателем РОВС взглядам. В тезисах Архангельский писал о следующем:
«1. На первом месте интересы национальной России.
2. Строгое соблюдение правил и требований приютившей страны.
3. Полный нейтралитет во время войны (затем слово «полный» зачеркнуто. - КА).
4. Использование каждого удобного случая для борьбы с советской властью.
5. Всегда и всюду настаивать на необходимости разрешения русского вопроса во всем объеме и восстановлении национальной России, являющейся необходимым фактором мирового равновесия и восстановления мира и нормальной жизни.
27
6. До сих пор русский вопрос никем не ставился, и нам не с кем идти.
7. При наших действиях мы должны помнить, что мы не можем завоевывать русский народ, а освобождаем его.
8. В отношении Финляндии было сделано все возможное, чтобы мы могли принять участие в борьбе. В этом отношении Финляндия была особенно благоприятным местом:
1) нам нечего делить с нею;
2) мы были свободны от какого-либо обязательства кому-либо. Затруднения были политического характера со стороны финнов, и были, вероятно, со стороны других» [44].
16 декабря 1939 г. Архангельский написал Маннергейму письмо, в котором предоставил чинов РОВС в распоряжение финского командования. «Былоясно, - писал позднее 30 марта 1940 г. в своем отчете Председатель РОВС, - что крупного отряда мы дать в ближайшее время не могли и что наше участие и помощь Финляндии должны были выразиться не в виде простой живой сипы, а в качестве специалистов разного рода для работы в тылу красной армии для поднятия восстаний и гражданской войны в СССР» [45]. Однако в ответном письме от 30 декабря 1939 г. Маннергейм тактично, но недвусмысленно сообщил Председателю РОВС следующее: «В настоящем периоде нашей войны я не вижу никакой возможностью воспользоваться сделанными Вами предложениями. Втянувшись в войну против нашего желания, мы боремся на жизнь и смерть, один против пятидесяти и, в таких условиях, мысль, высказанная в Вашем письме, неосуществима по причинам, на которых мне трудно более подробно остановиться. Как обстоятельства разовьются, трудно предвидеть в настоящий момент. Кто знает, какие возможности ближайшее время может открыть и для Вас» [46].
Архангельский вежливо поблагодарил Маннергейма в письме от 8 января 1940 г.: «Вполне понимаю, что в настоящем периоде войны могут быть серьезные основания неосуществимости моего предложения, но буду надеяться на то, что Ваша борьба откроет и для нас большие возможности и, приняв в ней, так или иначе, участие, мы сможем помочь и Вам, и сделать многое для восстановления Национальной России. Считаю нелишним привести слова из новогоднего приветствия Великого Князя Владимира Кирилловича [47]: “Ничем не оправданным нападением советской власти на миролюбивый финляндский народ закончился минувший год. Свое нападение она сопровождает зверствами против гражданского населения и тем более внушает к себе отвращение всего мира. [...] Русский народ не желает войны с Финляндией. Он не желает ее порабощения, и грядущая Императорская Россия всегда будет уважать ее самостоятельность”. Теперь из моих писем Вы знаете отношение к Финляндии наших военных кругов, национальных русских организаций и, наконец, Главы Императорского Дома, и это отношение, ярко выявленное, даст, я уверен, Вам возможность легче принять решение относительно участия русских в Вашей и нашей борьбе за Вашу свободу и наше освобождение (выделено Архангельским. - Авт.) против общего нашего врага - советской власти. Хочется верить, что эти возможности скоро наступят. Белым русским, живущим в Финляндии, я подтвердил, что они должны поступить, если еще не призваны, добровольцами в Финляндскую армию. Полагаю, что это мое распоряжение никак не может идти вразрез и с Вашими взглядами» [48].
Любопытно, что вопрос об участии русских белых добровольцев в боевых действиях на стороне финнов вызывал интерес и у иностранцев, симпатизировавших Финляндии. В разгар «зимней» войны Ф. Лоран, один из депутатов Национального Собрания Французской республики, потребовал, чтобы правительство направило в войска маршала К Г. Маннергейма всех русских эмигрантов, способных носить оружие [49]. Однако на протяжении первых недель нового, 1940 года реакция на подобного рода обращения и предложения была отрицательной. Кроме К. Г. Маннергейма отказом ответил А. П. Архангельскому 3 января 1940 г. и начальник штаба Главнокомандующего генерал-лейтенант О. Энкель, бывший офицер русской службы. В своем ответе на меморандум Архангельского от 23 декабря 1939 г. Энкель заметил: «Сообщаю Вам по распоряжению Главнокомандующего, что положение... Финляндии сегодня совершенно иное, чем было в 1919 году. Будучи атакована Советским Союзам, свободная Финляндия борется сегодня за свое существование и не желает, и не может, в настоящих условиях, предпринять задания иного порядка» [50].
Причины столь прохладного отношения к военно-политическим инициативам эмиграции, по мнению Архангельского, заключались в следующем: «Советская власть объявила войну не Финляндии и финскому народу, а выступила с “поддержкой” искусственно созданного ею “народного” правительства Куусинена против “белобандитов и клики Таннера-Маннергейма”, то есть советское правительство начало борьбу на платформе гражданской войны (выделено Архангельским. - Авт.) в Финляндии, борьбы красных против белых. Принять борьбу в этой плоскости финны не могли, так как это бы грозило единству нации, и внешняя война могла бы, действительно перейти в войну гражданскую, гибельную для всякой страны, а тем более для такой маленькой, как Финляндия. Финскому правительству было необходимо сохранить полное единение народное, и это единение оно могло сохранить лишь ведя войну национально-оборонительную против русских, (выделено Архангельским. - Авт). На этих именно условиях самая кфупная группа сейма - социалисты и гарантировали правительству полную поддержку со стороны представляемых ими групп населения. Ведением войны национально-оборонительной против “русских” единство нации действительно было сохранено, и в стране был вызван огромный национальный подъем. При таких условиях участие русских, да еще окрашенных в “белый цвет”, для Финляндии было недопустимо - оно не только внесло бы известное недоумение в стране, но и дало бы повод советской власти вести агитацию о “захватно-белогвардейских” планах финнов, “поддерживаемых русскими белогвардейцами”. При этом финны считали, что вред от такой агитации не может быть компенсирован значительностью наших сил на фронте. Кроме того, финское правительство, “ведя борьбу на жизнь и смерть один против пятидесяти” (слова фельдмаршала Маннергейма) не могло расширить (выделено Архангельским. - Авт.) ее рамки и поставить себе задачей помимо оборонительной еще и наступательную войну, вызывая гражданскую войну в СССР, как бы это ни было выгодно для Финляндии. Финляндия могла думать только об оборонительной войне и все время мечтала о ее скорейшем окончании, понимая, что длительная война грозит ей полным истощением и гибелью» [51].
По замечанию Архангельского, даже проживавшие в Финляндии белые русские были мобилизованы в финскую армию только в январе 1940 г. Сегодня мы можем назвать среди них чинов РОВС подпоручика В.В. Бастамова [52] и корнета Лабинского [53], члена НТСНП Куксинского [54], погибших на фронте Алексея Феоктистова (28 февр. 1919-22 февр. 1940) и Юрия Феоктистова (21 окт. 1917 - 14 февр. 1940) [55]. Наконец, русские добровольцы прибывали в Финляндию и самостоятельно. В качестве примера мы можем указать на летчика-истребителя князя Э. Голицына - британского гражданина Э. М. Грэхэма. 4 февраля 1940 г. он был зачислен в учебно-тренировочную эскадрилью T-LLv 29- Однако принять участие в боевых действиях не сумел, так как его перевод в боевую истребительную эскадрилью LLv 32 (Fokker D. 21) состоялся лишь 4 апреля 1940 г., когда война закончилась. Князь Голицын находился в Финляндии до декабря 1940 г., а затем вернулся в Великобританию и служил в британских ВВС [56].
НТСНП в не меньшей степени стремился использовать войну между Финляндией и СССР в политических целях. 29 декабря 1939 г. Генерального штаба генерал-лейтенант Н. Н. Головин - один из видных деятелей белой военной эмиграции - обратился к К Г. Маннергейму с письмом, в котором рекомендовал НТСНП как организацию, преследующую единственную цель, - «помочь русским народным массам собственными силами сбросить ненавистную большевистскую власть». Головин просил Маннергейма предоставить членам НТСНП базу на территории Финляндии для действий поту сторону границы [57]. От НТСНП в Суоми выехал из Франции А.П. Столыпин [58] - сын Председателя Совета министров П. А Столыпина. Стопыпин-младший вел переговоры с Маннергеймом о судьбе советских военнопленных, и тот заверил эмиссара в своем наилучшем отношении к ним. Позднее Маннергейм неоднократно признавал авторитет и порядочность Столыпина, указывая на его деятельное участие в максимальном облегчении судьбы советских военнопленных зимой 1940 г. [59] Члены Французского отдела НТСНП передали в военное министерство Франции и собственные предложения по оказанию помощи финнам.
В частности, члены НТСНП предлагали отобрать из военнопленных добровольцев и выбросить парашютно-десантные отряды под политическими антисталинскими лозунгами в район исправительно-трудовых лагерей на севере и северо-востоке СССР. По свидетельству А. II. Столыпина, «в компетентных французских инстанциях план наталкивается на непонимание, в финских дипломатических кругах - на настороженность и страх» [60]. Факт создания добровольческих отрядов, но без участия представителей НТСНП, Столыпин подтвердил. По утверждению другого авторитетного члена Союза, Б. В. Прянишникова, некоторые члены НТСНП, жившие в Финляндии вступили добровольцами в финскую армию, среди них были даже павшие в боях, но фамилии погибших остались Прянишникову неизвестными [61].
Принципиально позиция военно-политических кругов Финляндии по вопросу о возможности участия русской белой эмиграции в войне против СССР начала меняться во второй половине января 1940 г., когда в Финляндию самолетом через Швецию прибыл из Франции Б. Г. Бажанов. Накануне отъезда он имел продолжительный разговор с А. П. Архангельским о возможности и наиболее полезной форме участия чинов РОВС в боевых действиях [62]. Взгляды Председателя РОВС остались неизменными: кадры Русского Обще-Воинского Союза должны послужить основой для совместных действий вместе с добровольцами из категории советских военнопленных по тылам Красной армии, агитационно-пропагандистских выступлений и т. д. Не исключено, что сама идея создания подобных формирований принадлежала Архангельскому, а Бажанов выступил ее незаурядным интерпретатором и популяризатором. Нам представляется, что изменение позиции финского командования произошло под влиянием объективных обстоятельств: война затягивалась, возросло количество взятых пленных, особенно на фронте севернее Ладожского озера в районах Кителя - Леметти и Суомуссалми, усилия нейтральных государств остановить войну не давали результатов... В итоге согласие на прибытие Б. Г. Бажанова в Финляндию было получено.
После личной беседы с К Г. Маннергеймом в Сен-Микеле бывший технический секретарь Политбюро ЦК ВКП(б) приступил к опросам пленных бойцов и командиров Красной армии. 20-21 января 1940 г. Бажанов побывал в лагере Pelso, а 23 января - в лагере Koylio, где разговаривал и с отдельными командирами, и с группами красноармейцев, представителями командно-начальствующего состава, и даже с политруками. Общий вывод, к которому к 25 января пришел Бажанов, заключался в следующем: «Верно, что массы населения (крестьянство, рабочие, служащие) относятся враждебно к власти. Отражая настроения масс, в последние годы стали вполне ненадежны и правительственный аппарат, и основные кадры Красной армии» [63]. Вместе с тем Бажанов сделал ряд интересных наблюдений:
а) террор 1937-1938 гг. носил не хаотичный характер, а преследовал цель истребления в советско-партийном аппарате и кадрах РККА всех враждебных и ненадежных элементов;
б) в результате террора 1937-1938 гг. произошла серьезная ротация кадров и смена правящей элиты: власть «подняла из низов и поставила на место удаленных новые, более преданные элементы»;
в) танковые войска РККА и ВВС, отчасти артиллерия, состоят из гораздо более надежных элементов, чем другие рода ВОЙСК;
г) красноармейская масса и младший командный состав «сплошь ненадежны и в большей части враждебны режиму; драться не хотят, идут в атаку под угрозой пулеметов и наганов; не сдаются добровольно только потому, что верят официальной пропаганде, уверяющей, что финны озлоблены и убивают всех пленных»;
д) красноармейцы верят своей пропаганде по особенностям советской психологии, соответствующей тем настроениям, что «люди способны на любые зверства и жестокости - результат опыта советской жизни»;
е) половина среднего командного состава (младших лейтенантов, лейтенантов и старших лейтенантов, командиров взводов и рот) - преданы режиму, что в особенности касается сделавших карьеру в 1938-1939 гг., но уровень их военной подготовки очень слабый - «квалификация унтеров».
«В результате мероприятий 1938-1939 гг, - резюмировал Бажанов - в армии произошла сильная дифференциация: в-общем поднята надежность офицерских кадров; красноармейская масса лишилась людей, преданна власти, и стала сплошь ненадежной и небоеспособной. Но и по меньшей мере половину офицерского состава надо рассматривать как ненадежную и пассивную; часть их после сравнительно небольшой пропагандной обработки может стать активными противниками режима» [64]. Не исключено, что до опросов в лагерях военнопленных Бажанов был настроен достаточно спокойно в отношении перспективности собственных планов. Однако после бесед и живого общения с пленными он стал смотреть на ситуацию гораздо более оптимистично, так как даже среди молодых красноармейцев в возрасте 20-22 лет, никогда не видавших «никакой другой жизни» и постоянно подвергавшихся «интенсивной политической обработке в Красной армии», оказались лица, враждебно настроенные по отношению к сталинской действительности [65]. Но поиск общего языка между эмигрантами и советскими гражданами на первых порах представлял собой известную проблему, правда, вполне преодолимую, как показал практический опыт. В ходе же первого знакомства зимой 1940 г. разговор между молодым пленным красноармейцем и белогвардейцем еще мог сопровождаться привычными ярлыками со стороны последнего: «сталинская молодежь», «пули тратить жалко» и т. п. [66]
Предложения Бажанова сводились к следующему:
а) создать среди военнопленных Военно-революцион- ный комитет (ВРК) и подчиненные ВРК отряды Русской Народной Армии под председательствованием инициатора акции;
б) ВРК должен развернуть антисталинскую пропаганду, разлагающую «части Красной армии», толкающую «красноармейцев на сдачу и переход»;
в) параллельно ВРК должен был осуществлять формирование отрядов РНА, которые бы заняли свое место на фронте первоначально с пропагандистскими, а затем и с военными целями [67].
Автор плана предложил создать 2 лагеря на 1 тыс. человек каждый в 100-150 км от фронта между Savonlinna и Sortavala, один - сортировочный, другой - учебно-формировочный. Наилучшим участком фронта для использования отрядов РНА Бажанов считал северный берег Ладожского озера для того, чтобы перерезать железную дорогу Ленинград - Мурманск и в перспективе ориентироваться на освобождение заключенных Беломоро-Балтийских лагерей НКВД [68]. При этом 25% пленных красноармейцев могли быть бойцами первой линии, 25% - второй линии, 25% годились в качестве хозяйственно-обслуживающего персонала. На их политическую подготовку отводился срок от нескольких дней до двух недель. Из среднего командно-начальствующего состава планировалось привлечь не более половины, а из политсостава, летчиков и танкистов - лишь отдельных людей. Политическая подготовка этой категории требовала минимум месяца [69].
Пленные справедливо подчеркивали, что финская пропаганда на войска Красной армии «не доходит», в то время как пропаганда ВРК «будет доходить». Политические тезисы бажановской акции были естественными: «роспуск колхозов и раздача земли крестьянам, свобода труда для рабочего и участие его в прибылях предприятия» [70]. Каждый отряд РНА должен был соответствовать батальону особого состава: 2 роты (каждая по 3 стрелковых и 1 пулеметному взводу), противотанковая рота, 1 зенитное орудие, отделение зенитных пулеметов и взвод станковых пулеметов. Предполагались активные партизанские действия на русской территории. В формировочном лагере каждый отряд должен был пробыть месяц и затем отправляться на фронт для того, чтобы «боевой контакт превратить в пропагандный» [71] .
Основные этапы акции Бажанов видел следующим образом:
1. Пропаганда, разложение частей Красной армии, переход и сдача красноармейцев; цель - сделать невозможным активные пехотные операции частей Красной армии;
2. а) Перерезать железнодорожную линию и нарушить снабжение частей Красной армии к северу от Ладожского озера, понизить их боеспособность и привести к сдаче; б) освободить финскую армию от фронта Ладожское озеро - Северный Ледовитый океан;
3. С созданием русского фронта в дальнейшем движении обойти Ленинград и этим окончательно прекратить советско-финляндскую войну, превратив ее в русскую гражданскую войну [72].
Автор плана обоснованно предупреждал: «Никто не может гарантировать, что все именно так гладко и произойдет, но поскольку все элементы положения поддаются учету, все это представляется вполне возможным». В РККА Бажанов делал ставку на красноармейскую массу и младший командный состав, в населении - на колхозное крестьянство и интеллигенцию, в номенклатуре - на скрытых антикоммунистов в советской иерархии. Участие белых офицеров из РОВС представлялось Бажанову обязательным, так как «пленные лейтенанты и старшие лейтенанты по существу унтера и никому бы из них я б не доверил и взвода». Неизвестность рядовых чинов РОВС - будущих полевых командиров отрядов РНА - гарантировала движению «красноармейский» и «рабоче-крестьянский» характер [73].
В последующем письме от 29 января 1940 г. к генералу Р Вальдену, проявившему искренний интерес к столь необычной инициативе, Бажанов заявил, что при предоставлении в его распоряжение формировочного лагеря он готов к 15 февраля создать 4-5-6 отрядов по 30 человек из пленных красноармейцев во главе с офицерами РОВС.«Необходимо эти отряды назвать отрядами Русской Народной Армии. Это не значит, что уже есть такая армия. Это значит, что есть отряды, являющиеся первыми единицами такой, начинающей зарождаться армии. Это даст движению перспективу,размах, покажет, что движение считает, что у него есть будущее», - писал он [74].
6-9 февраля 1940 г. Бажанов проводил систематические беседы в лагере Pelso, беседуя в каждой из 14 камер примерно с 40 красноармейцами. Из персонально опрошенных 197 человек выразили желание вступить в отряды РНА 94 (около 50%). Полный его отчет о проделанной предварительной работе публикуется нами в разделе «Документы» настоящего сборника. Из каждой сотни военнопленных, кроме раненых, больных и обмороженных, Бажанов предполагал отбирать в отряды РНА примерно 50 человек, что практически пропорционально числу записавшихся в Pelso. Всего в Pelso в итоге бажановской акции к 12 февраля записались в отряды РНА 550 пленных, из которых подлежали окончательному отбору 250-300 человек. Из них в формировочном лагере планировалось подготовить 150 бойцов - первые 5 отрядов, с которыми предполагалось провести первый опыт пропагандистской работы на фронте [75]. Командный состав для отрядов был предоставлен капитаном Шульгиным - начальником Финляндского подотдела РОВС.
Политическая подготовка указанных 150 добровольцев продолжалась всю вторую половину февраля и в первых числах марта 1940 г. первый отряд в составе 35-40 человек успел до окончания войны принять участие в операции на фронте севернее Ладожского озера. К сожалению, пока мы можем назвать имя лишь одного чина РОВС из подчиненных капитана Шульгина, участвовавшего в акции Бажанова и операции в составе 1-го отряда. Им был Владимир Владимирович Бастамов (1906-1982) - подпоручик РОВС в кадрах Марковской артиллерийской бригады, состоявший в 1927-1928 кг. в рядах боевиков генерала А. П. Кутепова и М. В. Захарченко-Шульц, а во время «зимней» войны служивший в армии Финляндии. В 1945 г. он и еще 18 белых эмигрантов по требованию советской стороны подверглись принудительной депортации в СССР. Бастамов провел 10 лет в лагерях и в 1955 г. был освобожден. Он вернулся в Финляндию ив 1978 г. оставался последним, кроме Бажанова, здравствовавшим участником этой акции [76]. По отзыву генерала Архангельского, действия отряда оказались успешными, «он привел с фронта красноармейцев в числе, превышающем значительно его состав, - все они также пожелали перейти на сторону русского народного отряда». «Заслуживает особого интереса тот факт, - обращал внимание читателей Архангельский, - что когда красноармейцев, выразивших желание поступить в русские народные отряды, спросили, с какими начальниками они желают идти на фронт, с лицами из командного состава Красной армии или с белыми офицерами-эмигрантами - они все выразили желание, чтобы ими командовали “белые” офицеры» [77].
К тому времени, когда формирование первых отрядов РНА завершилось, развитие событий на фронте и прорыв основной оборонительной полосы «линии Маннергейма» на Карельском перешейке не оставляли сомнения в исходе войны - ее временные рамки оказались слишком краткими, чтобы активная часть эмиграции могла бы выступить более представительно. В начале марта 1940 г., признавая пребывание на финском фронте «некоторого количества русских людей, приглашенных в качестве специалистов для помощи в борьбе против большевиков», «Часовой» устами своего редактора констатировал: «Время для действия главных сил не пришло. Но долг эмиграции усилился» [78].
В заслугу Б. Г. Бажанову необходимо поставить преодоление психологического барьера между чинами РОВС и бывшими красноармейцами, воспитанными в духе ненависти к русской эмиграции. По отзыву одного из корреспондентов «Часового», отношение к эмиграции у многих военнопленных оставалось «в высшей степени враждебное». Эмигранты представлялись им «как сборище бежавших князей, генералов, помещиков, дворян», вывезших «из обедневшей поэтому России свои капиталы», построивших «за границей себе дворцы», входящих «в стачки с иностранными диверсантами и капиталистами» и т. п. Однако вместе с тем корреспондент не подвергал сомнению испытываемое многими военнопленными чувство ненависти к режиму на родине и видел в поиске общего языка между эмигрантами и «подсоветскими» людьми проблему скорее психологическую, а не политическую [79]. Вероятно, одним из способов ее преодоления стала замена в отрядах РНА обращений «господин» и «товарищ» на «гражданин» [80]. Стоит заметить, что в восточных добровольческих подразделениях Вермахта в 1941 - 1945 гг. обращение «господин» усваивалось советскими гражданами очень быстро и практически не заменялось каким-то другим. Акция Б. Г. Бажанова была отмечена и политической разведкой СД (Sicherheitsdienst) в нацистской Германии, сотрудники которой анализировали итоги советско-финляндской войны. В одном из донесений СД сообщалось о создании пяти подразделений, названных, правда, батальонами, находившихся под командованием русских офицеров-эмигрантов. Всего к участию в акции, по данным СД, привлекались 200 бывших советских военнопленных. Немецкие данные подтверждают отправку на фронт в первой декаде марта 1940 г. одного отряда, взявшего в единственном боестолкновении до 200 пленных (перебежчиков) [81].
Ценным документом, дополняющим рассказ Б. Г. Бажанова, остается письмо А. П. Архангельского на имя начальника I отдела РОВС генерал-лейтенанта В. К. Витковского, датированное 2 апреля 1940 г. Этот важный документ был обнаружен нами также в коллекции материалов РОВС в Бахметьевском архиве [82], и частично вводился в оборот в некоторых более ранних публикациях [83]. В частности, в письме к знаменитому бывшему начальнику Дроздовской стрелковой дивизии в годы Гражданской войны Председатель РОВС писал следующее:
«На мой взгляд, уроки достигнутого интересны и “опыт” дает нам право смотреть более или менее оптимистично на возможность нашего успеха. Правда, опыт был очень короткий и был произведен в очень малом масштабе, но все же представляет большой интерес. Сведения об опыте формирований из пленных красноармейцев мною почерпнуты из разговоров с господином Бажановым. [...] Я видел господина Бажанова перед его поездкой в Финляндию и долго говорил с ним по телефону о нашем участии в борьбе в Финляндии, о формах, в которые она должна вылиться и т.п. Бажанов производит впечатление очень серьезного человека, ничего коммунистического в нем нет. [...] Сведения о формированиях из пленных красноармейцев я получил также от начальника подотдела Русского Обще- Воинского Союза в Финляндии капитана Шульгина, а также от старшего группы корниловцев в Финляндии. Поэтому сведения о формировании 5 отрядов из пленных красноармейцев под командой наших офицеров (фамилии мне известны), считаю вполне достоверными. Сведения об успешном действии отряда, посланного на фронт и приведшего красноармейцев, пожелавших перейти на сторону Русского народного отряда, пока имею только от Бажанова. Но, так как все остальное, что он мне говорил, подтвердилось, то я не вижу основания не верить ему и в этом.
Пока мы еще не имеем “союзников” в нашем деле и поэтому сейчас мы должны лишь готовиться к возможным действиям. [...]
Необходимо помнить, что наши силы - по сравнению с силами Красной армии - несоизмеримо малы и поэтому, по крайней мере, на первое время мы должны отказаться от применения наших сил в виде более или менее крупных отрядов ’’белых”... это означало бы преступное расточительство.
Наши офицеры и получившая военную подготовку молодежь [...]могут и должны быть применены как пропагандисты и как командные кадры при формировании русских народных отрядов для действий по тылам, поднятия восстаний и т. п. [...] Однако не исключена возможность, когда ввиду интересов национальной России может понадобиться крупный Русский Отряд, формирование такового. И мы должны быть готовы и к этому случаю, раз он не будет носить характера авантюры».
Примечательно, что Б. Г. Бажанов пытался принять участие в событиях и во время войны между Германией и СССР.
6 марта 1944 г. он вновь обратился с письмом к К Г. Маннергейму, в котором предложил перебросить русские подразделения Восточных войск Вермахта (РОА) из Германии на территорию Финляндии, мотивируя свое предложение тем обстоятельством, что части РОА будут более эффективно воевать в составе армии Финляндии, чем в составе Вермахта. Но общая военно-политическая ситуация уже не оставляла Маннергейму возможности для столь своеобразного маневра и 13 апреля 1944 г. он дал бывшему секретарю Сталина отрицательный ответ [84].
Как сложилась судьба советских пленных, принявших участие в создании отрядов РНА в феврале - марте 1940 г.? Докладывая И. В. Сталину 23 мая 1940 г. о категориях «врагов народа», выявленных органами НКВД из общей массы репатриированных из Финляндии военнопленных, Л. П. Берия отдельной строкой упомянул группу из 166 человек - «участников антисоветского добровольческого отряда» [85]. Одновременно опубликованы сведения о 78 (99?) военнослужащих РККА, не пожелавших вернуться в СССР [86]. Очень вероятно, что в перечне 78 (или 99) оставшихся в Финляндии бойцов Красной армии оказались и те, кто принял участие в единственном боестолкновении севернее Ладожского озера. Кстати, возможно, что в Финляндии осталось гораздо больше красноармейцев (до 200 человек), чем предполагают исследователи, так как окончательная численность пленных бойцов и командиров РККА во время советско-финляндской войны до сих пор не установлена и может превышать 6 тыс. человек.
В России недавно опубликованы материалы, посвященные судьбе вернувшихся из Финляндии советских военнопленных [87]. А. В. Чураков - автор обширной публикации, основанной на материалах архивно-следственных дел, - приводит многочисленные выдержки из протоколов допросов военнопленных, содержавшихся в соответствии с решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 19 апреля 1940 г. в Южском лагере НКВД (Ивановская обл.), где с ними проводились «оперативно-чекистские мероприятия».
Целый ряд бойцов и командиров – красноармейцы В. К. Бертов, Ф. У Бойков, А С. Журин, Д П. Мамонов, Ф. И. Строкатый, С. М. Стрелков, младший командир В. И. Голов и др. [88] подробно рассказали о своих встречах с Б. Г. Бажановым, показав следователям НКВД, что записывались в антисоветский добровольческий отряд исключительно с целью последующего возвращения в ряды Красной армии. Однако странным бы выглядело их признание мотива «умышленной антисоветской деятельности». И стоит ли безусловно доверять тем словам, которые произносили несчастные люди, оказавшиеся в тисках сталинского предварительного следствия и стремившиеся максимально облегчить собственную, и так незавидную участь? Например, совсем неправдоподобное впечатление производит «признание» красноармейца 153-го отдельного разведывательного батальона 122-й стрелковой дивизии Ф. С. Бутусова в том, что он вступил в антисоветский отряд в первой половине января 1940 г. под угрозой расстрела [89]. Во-первых, в первой половине января 1940 г. Б. Г. Бажанов еще не проводил на территории Финляндии никаких вербовочных акций, и вступать Бутусову было просто некуда - практическое создание отрядов РНА началось лишь во второй декаде февраля. Во- вторых, сохранившиеся достаточно подробные отчеты Бажанова, описывающие настроения и сомнения военнопленных, исключают использование столь примитивных угроз, обесценивающих весь эффект акции. Кстати, Бажанов накануне создания первых отрядов РНА писал: «Считаю, что среди идущих к нам не будет (или почти не будет) идущих с задней мыслью перебежать к советам: все красноармейцы хороню понимают, что таким перебежчикам советы не поверят и что они будут расстреляны» [90].
Вместе с тем А. В. Чураков прав в другом, задаваясь важным вопросом: почему те, кто откликнулись на призывы Б. Г. Бажанова, репатриировались в СССР, зная, чем это решение может для них обернуться? (Кстати, вернулись-то далеко не все). Сам публикатор рассматривает такой поступок в качестве основного аргумента либо в пользу принудительного, либо вынужденного характера вступления в РНА. Но ответы могут быть и другими, отнюдь не такими простыми. Членство большинства добровольцев в отрядах РНА продолжалось не более 3 недель от момента создания 1-го отряда до окончания войны. За столь короткий срок люди, так и не покинувшие лагеря военнопленных, просто не успели свыкнуться со своим новым ситуативно-психологическим положением. Стремительное окончание войны развеяло иллюзии и надежды, а реальностью оказалась тоска по родине и невеселые размышления о судьбе семьи. Ни в каких реальных действиях на фронте они принять участие не успели, следовательно, сам факт записи можно было бы объяснить в НКВД какими угодно причинами. Другое дело, что любое малейшее сомнение следователей НКВД в лояльности военнопленного (и не родине, а партийно-чекистской номенклатуре!) обрекало его на лагерь или смерть.
А В. Чураков забывает и о том, что репатриированные из Финляндии больше, чем следователей НКВД, боялись собственных товарищей по несчастью, способных ради облегчения своей участи предоставить какие угодно «показания», а значит, лучше было «признаваться» самому, чем ждать, пока за тебя это сделают другие. Недаром, когда старшина В. И. Голов предложил еще в Финляндии перед репатриацией всем записавшимся в отряд РНА о своем отрядном членстве забыть, в ответ«никто ничего не ответил, и все разошлись спать» [91]. Разошлись спать... наверняка с твердым намерением немедленно рассказать все первому же следователю НКВД - и о себе, и в первую очередь о предложении старшины В. И. Голова, так наивно пытавшегося спасти своих солагерников. Любопытно и то, что никто из «подневольных добровольцев», как их назвал А В. Чураков, не заявил о политической стороне акции. Дескать, в задачу отряда входила только агитация на передовой с призывами сдаваться в плен, но о политических лозунгах РНА все «признавшиеся» дружно умолчали, хотя прекрасно знали, что целью отрядов РНА была не агитация с призывами сдаваться в плен к финнам, а агитация с призывами переходить на
сторону РНА для продолжения борьбы под политическими антисталинскими лозунгами.
Наконец, серьезным мотивом для возвращения в СССР оставался вполне по-человечески понятный страх за судьбу семьи. Б. Г. Бажанов в одном из отчетов отмечал интересную деталь. Главным аргументом, при помощи которого политруки и другие члены ВКП(б) пытались в лагерях военнопленных удержать желающих от вступления в отряды РНА, было совсем не убеждение колеблющихся в том, что воину Красной армии нарушать присягу нельзя, не угроза неизбежной личной «ответственности за измену родине», а также не упреки морально-этического характера. Главный аргумент со стороны «просоветски настроенного элемента», по свидетельству Бажанова, заключался в том, что оставшиеся в СССР семьи вступивших в отряды РНА красноармейцев будут неизбежно расстреляны (!) [92]. Нечего сказать, специфическими способами обеспечивалась лояльность военнослужащих «первому в мире социалистическому государству».
Теперь, после репатриации старая угроза времен финского плена могла обернуться реальностью, а значит, в СССР требовалось максимально обелить себя. Кстати, если бы доброволец отряда РНА выразил желание остаться в Финляндии, его семья в СССР тем более оказалась бы репрессирована, так как другие репатрианты, несомненно, дали бы на невозвращенца соответствующие показания. Отказ от репатриации рассматривался бы органами НКВД как неопровержимое доказательство враждебности оставшегося в капиталистической стране бойца Красной армии советскому общественно-политическому строю. В этом смысле возвращение на родину давало робкую надежду на то, что, может быть, хоть семью удастся спасти... В соответствии с докладом Л. П. Берия от 28 июня 1940 г., Военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила к расстрелу 232 человека из категории репатриировавшихся на родину военнопленных. 158 человек расстреляли. Вероятно, большинство из них составляли члены «антисоветского добровольческого отряда», надежды которых на благоприятный исход пережитой трагедии не сбылись.
Кровопролитная советско-финляндская война 1939-1940 гг. фактически впервые после коллективизации, голодомора 1932-1933 гг. и последующего террора НКВД отчетливо выявила столь сложное явление советской действительности, как стихийный антисталинский протест. Он принял специфические очертания в условиях непопулярных боевых действий, сопряженных, к тому же, с военными поражениями, и носил разный характер: от жалоб и выражения частичного недовольства - до открытой агитации, высказываний террористических намерений, случаев перехода на сторону противника и вступления в антисоветские формирования, созданные на последнем этапе войны представителями белой эмиграции.
Роль катализатора стихийного протеста играла активная часть русской диаспоры, не прекратившая борьбы против утвердившегося на родине режима и рассчитывавшая продолжить ее при помощи репрессированных и недовольных властью «подсоветских» людей. Стоит заметить, что протестное поведение могло носить и неявный характер. Так, например, советские военнопленные, использовавшиеся в период пребывания в финском плену на оборонных работах, по отзывам свидетелей, выполняли «эти работы совершенно безропотно, с привычной исполнительностью и даже старанием» [93]. Однако в период Первой мировой войны известны случаи категорического отказа со стороны групп и отдельных военнопленных Русской Императорской армии от участия в погрузке снарядов, копании окопов и траншей, даже несмотря на выборочные расстрелы отказавшихся австро-венгерскими охранными комендатурами [94]. Налицо - принципиальная разница в поведении в схожих жизненных обстоятельствах.
Рассмотренные нами факты не позволяют согласиться с выводами наркома обороны СССР маршала К. Е. Ворошилова, заявившего вскоре после окончания боевых действий о повышавшемся «с каждым днем в войсках» советском патриотизме, который «не ослабевал в самые трудные моменты боевой страды». Ворошилов предложил ЦК ВКП(б), Совнаркому и Сталину «гордиться высокой политической и моральной стойкостью» РККА [95], в то время как именно во время войны с Финляндией органы НКВД репрессировали сотни бойцов и командиров по политическим мотивам, а на стороне противника впервые с успехом была предпринята попытка создания воинских
формирований из военнослужащих Красной армии и белоэмигрантов. В своем отчетном докладе генерал Архангельский резюмировал: «Нельзя не признать, что общая обстановка для “опыта” и для пропаганды были неблагоприятны. Стояла суровая зима, и трудно было надеяться, что пленные красноармейцы, только что спасшиеся от опасности на фронте, попавшие после сильных морозов в тепло, накормленные досыта, могли быть возбуждены пропагандой до такой степени, чтобы идти опять на холод и голод и вновь подвергать свою жизнь опасности. Но тем не менее, несмотря на неблагоприятную обстановку и на короткий срок, отпущенный нам судьбой, произведенный “опыт” с пленными дал блестящие результаты» [96].
В действительности картина морально-политического состояния советского общества и его армии накануне Великой Отечественной войны была далека от идиллической. 6 июля 1940 г. Особым отделом НКВД 300-го стрелкового полка 7-й стрелковой дивизии из состава дислоцированной в КОВО 12-й армии был арестован красноармеец Д. Я. Войченко, дословно заявивший следующее: «Я подчиняться командиру полка не буду, а если буду на фронте, майору Ляху, ему первому пулю пущу... Моя семья с голоду пропадает, и никто на это не обращает внимания. На х... мне сдалась такая родина» [97]. В обществе сохранялся внутренний конфликт, порожденный многолетней репрессивной политикой партийной номенклатуры по отношению к собственному народу, что в полной мере продемонстрировали уже известные нам примеры в период советско-финляндской войны 1939-1940 гг. Стоит ли удивляться, что возникла прочная социальная база для антисоветских отрядов. Данный вывод подтвердили события последующей, «большой» войны 1941-1945 гг., когда среди участников антисталинского протеста оказались не только колхозники и ранее репрессированные, но и представители советской научной и творческой интеллигенции, старшего и высшего командно-начальствующего состава РККА, и даже - советского административного аппарата, партийной номенклатуры и органов НКВД.
[1] См., например: Дробязко С. И. Восточные добровольцы в Вермахте, полиции и СС. М., 2000; Он же. Восточные легионы и казачьи части в Вермахте. М., 1999; Он же. Русская Освободительная Армия. М., 1999; Он же. Под знаменами врага. Антисоветские формирования в составе германских Вооруженных Сил 1941 -1945. М., 2004; Окороков А. В. Антисоветские воинские формирования в годы Второй мировой войны. М., 2000; Романъко О. В. Мусульманские легионы Третьего рейха. Мусульманские добровольческие формирования в германских вооруженных силах (1939-1945). Симферополь, 2000; Он же. Мусульманские легионы во Второй мировой войне. М., 2004.
[2] См. например: Соколов Б. В. Тайны Второй, мировой. М., 2000. С. 310-377.
[3] См. например: Ковалев Б. Н. Нацистская оккупация и коллаборационизм в России 1941-1944. М., 2004. С. 20-21; Чуев С.Г. Проклятые солдаты. М., 2004. С. 5-6. Оба исследователя пытаются аргументировать, на наш взгляд, совершенно необоснованный и поверхностный тезис о том, что по своим масштабам и значению советский коллаборационизм в годы Второй мировой войны практически ничем не отличался от коллаборационизма западноевропейского. С. Г. Чуев, довольно вольно обращаясь с историей России XVII-XX вв., вообще утверждает, что сотрудничавшим в той или иной форме с противником гражданам СССР в годы Второй мировой войны предшествовали «коллаборационисты» Смутного времени XVII в., 1812, Первой мировой войны, практически не пытаясь уловить разницы между несопоставимыми и разновременными событиями. Слабость избранного Б. Н. Ковалевым и С. Г. Чуевым концептуального подхода к проблеме заключается в том, что оба автора рассматривают события (тем более даже не всей Второй мировой войны, а только периода 1941-1945) вне контекста истории России 1917-1939. Наиболее слабым местом такого рода рассуждений стал полный отказ исследователей от попытки проанализировать не только антицивилизационный характер сталинской социально-экономической системы, но и ее влияние на статус, образ мышления и поведение советского человека в критической ситуации. Постоянно обращая внимание читателей на достаточно хорошо известные военные преступления нацистов, а также части советских коллаборационистов, часто имевших место на оккупированных территориях СССР, Б. Н. Ковалев и С. Г. Чуев категорически уходят от анализа преступлений, совершенных партийной номенклатурой РКП (б) - ВКП(б) против русского и других народов бывшей Российской империи на протяжении предшествующих Второй мировой войне 20 лет и несомненного влияния этих преступлений на социум в целом. Ими отрицается состояние Гражданской войны и внутреннего раскола, в котором встретило общество начало войны. Совершенно некритично оба исследователя пытаются рассматривать сложное и противоречивое явление антисталинского протеста и советского коллаборационизма с точки зрения правовых норм, забывая о том, что созданная большевиками в 1917-1939 беззаконная властная структура в принципе отрицала право и важнейшие основы гражданской свободы, начиная с права собственности и неприкосновенности личности. В наиболее полном виде это проявилось в фактическом отказе СССР в 1929 г. от обязательства защиты прав собственных граждан, находящихся в плену противника. Не отрицая ценной и кропотливой работы Б. Н. Ковалева и С. Г. Чуева в части восстановления фактического и событийного ряда истории советского коллаборационизма, мы полагаем, что проделанный ими анализ причинно-следственных связей столь сложного исторического явления не выдерживает критики.
Гораздо более объективным трудом с точки зрения анализа и фактической новизны проблемы нам представляется ценная монография петербургского историка Н. А. Ломагина (Ломагин Н. А. Неизвестная блокада. В 2 т. М., 2002). Автор, не испытывая никаких пристрастий по отношению к тем гражданам СССР, которые высказывали протестные настроения или сотрудничали с противником, подводит читателя к естественному выводу о социально-экономических особенностях сталинского общества как объективной первопричине массового советского коллаборационизма в годы Второй мировой войны. Опубликованные и систематизированные Н. А. Ломагиным документы нацистских и советских спецслужб опровергают уверенные суждения Б. Н. Ковалева и Г. Л. Соболева о безусловно позитивных настроениях ленинградской интеллигенции. (См. Ковалев Б. Н. Указ. соч. С. 25;ЛомагинН.А. Указ. соч. Например, см.: Т. I. С. 116-122). Н. А Ломагин опубликовал свидетельство командира разведывательного спецотряда В. И. -Силачева, писавшего в своем дневнике, что 80% советских людей во время оккупации Ленинградской области так или иначе сотрудничали с немцами (Ломагин Н. А. Указ. соч. С. 433). Вряд ли здесь идет речь только о «стратегии выживания».
[4] В перечне известных нам публикаций, так или иначе затрагивающих эту тему, можно упомянуть следующие: Александров К М. Вызов режиму. (К вопросу об антисоветских настроениях в частях Действующей армии в период советско-финляндской войны 1939-1940 гг.) // Посев (Москва). 1993. № 6. С. 104-112; Маевский А Советские пленные в Финляндии (От нашего финляндского корреспондента) //Часовой(Брюссель). 1940.№ 250. С. 6-9; НосыреваЛг Назарова Т. «Пойдем на Голгофу, мой брат...» // Родина (Москва). 1995. № 12. С. 101-104; Орехов В. В. Прямая дорога // Часовой. 1940. № 250. С. 1-2; Рутыч Н. Н. К 50-летию советско-финляндской войны 1939-1940 // Посев (Франкфурт-на-Майне). 1990. № 2. С. 134-146.
[5] Цит. по: Александров КМ. Указ. соч. С. 105.
[6] Цит. по: Российский Государственный Военный Архив (далее РГВА). Ф. 34980. Оп. 5с. Д 18. Л. 112.
[7] Цит. по: там же. Л. 201.
[8] Цит. по: там же. Л. 104-105,121.
[9] Там же. Оп. Юс. Д. 5. Л. 21-22, 25, 29
[10] Цит. по: там же. Оп. 5с. Д 18. Л. 102,109.
[11] Об убийстве комиссара Боевского: Личный архив Александрова К М. (далее ЛАА). Коллекция материалов по советско-финляндской войне М. Л. Ольгского. Рукописный текст перевода книги А. Ф. Чьу «Белая смерть» (ChewAllenF. TheWhiteDeath: TheEpicoftheSoviet-FinnishWinterWar. Michigan, 1971. P. 99). C. 98.
[12] Цит. по: РГВА. Ф. 25880. Оп. 4. Д.5. Л. 302-303
[13] Цит. по: там же. Л. 544-545.
[14] Там же. Оп. 10с. Д. 5. Л. 13-14, 21-22, 24.
[15] Советско-финляндская война // Военно-исторический журнал (Москва). 1990. № 1. С. 34.
[16] Hochipeea JL Назарова Т. Указ. соч. С. 105.
[17] Там же.
[18] Александров К. М. Указ. соч. С. 109.
[19] Центральный Архив Министерства Обороны Российской Федерации (далее ЦАМО РФ). Ф. 386. Оп. 2. Д 3. Л. 346.
[20] См. РедлихР. Н. Советское общество. (Очерки большевизмоведения. Книга 2). Франкфурт-на-Майне, 1972. С. 9.
[21] Цит. по: там же. С. 187.
[22]Talvisodan historia. Porvoo, 1979. N. IV. S. 52.
[23] Бажанов Борис Георгиевич (1900, Могилев-Подольский - 1983, Париж) - известный советский перебежчик из представителей партийной номенклатуры ВКП(б). Из семьи врача. Окончил гимназию (1918) и некоторое время учился на физико-математическом факультете Киевского университета, прервав учебу по причине революционных беспорядков. В 1919 вступил в РКП (б) и был избран секретарем Могилевского уездного комитета партии. В 1920-1921 занимал должности заведующего губернским отделом народного образования, секретаря Ямпольского ревкома и др. В 1920-1922 учился в Московском высшем техническом училище, где был секретарем партийной ячейки. Зимой 1922 принят на работу в организационно-инструкторский отдел ЦК РКП (б). Принимал участие в разработке проекта устава РКП(б) 1922, получившего одобрение руководителей партийного аппарата Л. 3. Кагановича, В. М. Молотова, И. В. Сталина. В 1922-1923 - секретарь Оргбюро ЦК С 9 авг. 1923 до конца 1925 - помощник Генерального секретаря ЦК И. В. Сталина и технический секретарь Политбюро ЦК Член Президиума Высшего совета физкультуры (ВСФ). К началу 1926 постепенно освободился от работы в аппарате ЦК ВКП(б) и посвятил себя деятельности в ВСФ, а также в Народном комиссариате финансов. В 1927 добился направления в распоряжение Среднеазиатского бюро ЦК, откуда направлен в Туркмению на должность заведующего секретным отделом местного ЦК. 1 янв. 1928, воспользовавшись пропуском в погранзону для охоты, бежал в Персию (Иран) в районе Лютфабада. Позднее через Индию выехал во Францию. Занимался работой по технической специальности, сотрудничал в русской зарубежной печати. Избежал нескольких покушений ОГПУ. Во время советско-финляндской войны 1939-1940 находился в Финляндии с поручением от белых русских организаций эмиграции (РОВС и др.), встречался с маршалом К Г. Маннергеймом и получил согласие на формирование Русской Народной Армии (РНА) из пленных красноармейцев при помощи чинов Финляндского подотдела РОВС. Сформировав 5 отрядов, был вынужден отказаться от создания РНА ввиду окончания войны. Затем от активной политической деятельности отошел, работал в области науки и техники. Мемуары: Воспоминания бывшего секретаря Сталина. (Париж, 1980; СПб., 1992).
[24] Бажанов Б. Г. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. СПб., 1992. С. 286-292.
[25] Ольгский Михаил Леонидович (19Ю (1912?), Олонец Олонецкой губ. - 1998, Бонн, ФРГ) - один из руководителей НТС, член Совета НТС в 1955-1980. В эмиграции вместе с родителями в Финляндии после 1917. В юности в Финляндии участвовал в деятельности Национальной Организации Русских Скаутов (НОРС) и был вожаком патруля «Чибис». В начале 1930-х переехал во Францию, где жил в Коломбеле (Нормандия). Один из основателей и председатель местного отделения НТСНП (1934), начальник бригады (дружины) юношеской НОРР. По гражданской специальности - инженер-электротехник Летом 1939 в составе группы членов НТСНП участвовал в попытке нелегального перехода через границу в СССР, но после перестрелки с пограничным патрулем был вынужден возвратиться в Польшу. До 1941 в эмиграции в Румынии, после начала войны между Германией и СССР - в Берлине. В 1942-1943 участвовал в нелегальной деятельности НТС на оккупированных территориях СССР в районе Орши (Белоруссия), был заместителем Г. С. Околовича. После начала массовых арестов Гестапо членов НТС (июнь 1944) вошел в состав запасного центра Союза и был арестован вместе с Г. С. Околовичем в сент. 1944. Освобожден в апреле 1945 по ходатайству генерал-лейтенанта А. А. Власова вместе с другими руководителями НТС. После окончания войны - в американской оккупационной зоне Германии (лагерь «перемещенных лиц» Менхегоф под Касселем), активно участвовал в восстановлении политической деятельности НТС. С 1950-х гг. - сотрудник Закрытого сектора НТС по работе на Россию, мастер конспирации и один из наиболее авторитетных руководителей НТС. После 1980 - на пенсии, жил во Франкфурте-на-Майне и Бонне. Любитель-историк, собравший большой архив по истории советско-финляндской войны 1939-1940.
[26] Материалы о Е. К Миллере и его пребывании в заключении в Москве см.: Политическая история русской эмиграции 1920-1940 гг. Документы и материалы. М., 1999. С. 59-60, 68; Чекисты о РОВСе // Вестник РОВС (СПб.) 2004. № 8-9. С. 48-49; Цурганов Ю. С. Неудавшийся реванш. Белая эмиграция во Второй мировой войне. М., 2001. С. 20.
[27]Columbia University Libraries, Rare book and Manuscript Library, Bakhmeteff Archive (далее BAR). КоллекцияРусскогоОбще-ВоинскогоСоюза. Коробка № 140. Папка ROVS Organizational Records I otdel / 1940-41. Организация РОВС на 1940.
[28] Цурганов Ю. С Указ. соч. С. 13.
[29] Там же.
[30] Архангельский Алексей Петрович (в личных документах указано: род 5 марта ст. ст., 18 (не 17-го!) марта н. ст. 1872, Саратов - 2 нояб. 1959, Брюссель) - начальник (Председатель) РОВС в 1938-1957. Из потомственных дворян Саратовской губ. Окончил 2-й Московский кадетский корпус, 3-е Александровское военное училище (1892), Николаевскую Академию Ген. штаба по I разряду (1898). В службу вступил юнкером 1 сент. 1890.4 авг. 1892 выпущен подпоручиком Лейб-гвардии в Волынский полк, занимал должности командира роты (1 год), батальона (4 мес.). Поручик (1896), Гвардии штабс-капитан, капитан Ген. штаба (1898). В 1899-1901 служил ст. адъютантом штаба 18-й пехотной дивизии, затем VI армейского корпуса. С 28 сент. 1901 на службе в Главном штабе, где занимал должности столоначальника (1901 -1902 и 1903-1904), младшего делопроизводителя (1902-03), штаб-офицера Ген. штаба при Главном штабе (1904- 1906), делопроизводителя мобилизационного отделения (1906-1909), начальника отделения (1909-1910). Подполковник (1903), полковник (1907). В 1910-1914- помощник дежурного генерала Главного штаба. Произведен в генерал-майоры 6 дек 1912. С 19 июля 1914 - и. д. дежурного генерала Главного штаба, в каковой должности утвержден 5 апр. 1917.9 мая назначен и. д. начальника Главного штаба при Верховном Главнокомандующем, утвержден в должности с производством в генерал- лейтенанты 24 авг. 1917. В авг. - сент. 1916 находился в войсках 11-й армии на Юго-Западном фронте и принимал участие в боевых действиях против неприятеля.
Де-факто состоял на службе у большевиков с 2 5 окт. 1917 по 15 сент. 1918 «вполне сознательно и с ведома и по соглашению с другими высшими представителями Военного Министерства ввиду признания всеми необходимости сохранить от большевистского развала важные органы Государственного Управления, в особенности в предположении близкого подавления власти большевикову а также чтобы быть на страже обездоленного и угнетаемого русского офицерства». (Цит. по: Приказ Главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России № 434, Екатеринодар, 7 марта 1919) 8 дек 1917 передал должность генерал-лейтенанту Н. М. Потапову далее был начальником Управления по командному составу в Главном штабе (с мая 1918 - Всероссийский Главный штаб). В Москве поддерживал контакты с антибольшевистской организацией «Национальный центр», способствовал нелегальной отправке групп офицеров в Добровольческую армию, а также - после мятежа чехословацкого корпуса - и на восток России. После разоблачения ВЧК своего непосредственного начальника Ген. штаба генерал-лейтенанта Н. Н. Стогова, начальника Всерглавштаба в мае - авг. 1918, перешел на нелегальное положение и бежал из Москвы на Юг. С 2 нояб. 1918 - на службе в Военном министерстве гетмана Украинской державы П. П. Скоропад- ского в Киеве. В февр. 1919 прибыл в Екатеринодар и настоял на судебном разборе своего дела. Приказом № 325 генерал-лейтенанта А И. Деникина от 21 февр. предан военно-полевому суду по обвинению в преступлении, предусмотренном ст. 100 и ст. 1081 Уголовного уложения. После судебного разбирательства 23 февр. суд не нашел возможным вменить ему в вину службу у большевиков и признал его оправданным. 7 марта приговор суда был утвержден генералом Деникиным.
На службе в Вооруженных Силах Юга России (ВСЮР) с 1 марта 1919с назначением в резерв чинов при штабе Главнокомандующего. С 14 мая - член комиссии по рассмотрению представлений о производстве офицеров и классных чинов. 4 июня приказом № 1123 назначен помощником начальника Общего отдела Военного управления (с оставлением в прежней должности). 14 нояб. 1920 назначен дежурным генералом штаба Главнокомандующего Русской армией. С 22 дек - начальник отделения личного состава штаба (приказ № 156 по штабу). В эмиграции в первые годы находился по месту пребывания штаба генерал-лейтенанта П. Н. Врангеля в Константинополе, а с 1922 - в Сремски Карловицы (Королевство СХС). С 1 сент. 1925 - помощник начальника штаба Главнокомандующего, который был расформирован 1 нояб. 1926. В 1927 вслед за генералом Врангелем переехал из Королевства СХС в Бельгию, служил в ^ одной из транспортных контор в Брюсселе. С 1927 - председатель Общества офицеров Ген. штаба в Бельгии. Также состоял председателем полкового объединения . Лейб-гвардии Волынского полка, Объединения офицеров гвардейской пехоты и ряда других местных организаций. После кризиса в РОВС, связанного с изменой генерал-майора Н. В. Скоблина, похищением генерал- лейтенанта Е. К Миллера и отказом генерал-лейтенанта Ф. Ф. Абрамова от должности начальника Союза, по просьбе всех начальников отделов возглавил Русский Обще-Воинский Союз. Начальник РОВС с 22 марта 1938 по 25 янв. 1957. Как начальник РОВС сыграл важнейшую роль в восстановлении единства и дееспособности Союза после кризиса 1938.
В связи с территориальными изменениями в Европе и началом войны управление РОВС сильно осложнилось.
Инициатор подчинения чинов РОВС в оккупированных странах Председателю Объединения Русских Воинских Союзов Генерального штаба генерал-майору А. А. фон Лампе (ОРВС до окт. 1938 - бывший II (Германский) отдел РОВС). Активный сторонник использования чинов РОВС, белоэмигрантов и пленных красноармейцев в боевых действиях на стороне финнов во время советско-финляндской войны 1939-1940. После 22 июня 1941 предоставил чинам РОВС свободу действий в условиях войны между Германией и СССР. Во время оккупации Бельгии немцами находился практически в изоляции, квартира Архангельского подвергалась обыскам, а корреспонденция - перлюстрации. В авг. 1946 арестован бельгийской полицией на короткий срок по обвинению в коллаборационизме. В 1946-1950 совместно с А. А. фон Лампе восстановил деятельность РОВС в Западной Европе и оккупационных зонах союзников. С апр. 1949 по март 1957 - Председатель Совета Зарубежного Российского Воинства. В 1957 по состоянию здоровья от активного руководства РОВС и СЗРВ отошел. Автор ряда статей в русской зарубежной военной печати.
Награды: ордена - Итальянской короны кавалерский крест (1902), св. Станислава III ст. (1902), св. Анны III ст. (1907), св. Анны II ст. (1911), св. Владимира III ст. (1913), св. Станислава I ст. (1914), св. Анны I ст. (1915), св. Владимира II ст. (1916), Золотая Бухарская звезда I ст. (19Ю), с алмазами (1912), с бриллиантами (1914); медали - «В память царствования императора Александра III» (1895), «В память Священного Коронования Их Императорских Величеств Государя Императора Николая II и Государыни Императрицы Александры Федоровны» (1896), «В память Полтавской победы» (1909), «В память Отечественной войны 1812» (1912), «В память 300-летия царствования Дома Романовых» (1913), за успешную мобилизацию армии (1914); наградной знак - в память личного принесения поздравления Их Императорским Величествам по случаю 300-летия царствования Дома Романовых; приз - I Императорский приз на состязательной стрельбе из винтовок (1894).
[31]BAR. КоллекцияРОВС. Коробка № 140. Папка ROVS Organizational Records I otdel / 1940-41. Список воинских организаций и союзов I отдела РОВС.
[32] По истории НТСНП 1930-х гг подробнее см. следующие источники и литературу: Назаров М. В. Миссия русской эмиграции. Т. I. М., 1994. С. 240-246; НТС. Мысль и дело. 1930-2000. Авт. коллектив / Под общей ред. Б. С. Пушка- рева М., 2000; Праворадикальные движения // Политическая история русской эмиграции, 1920-1940. Указ. соч. С. 337-392; Прянишников Б. В. Новопоколенцы. Силвер Спринг, 1986; Столыпин А П. На службе России. Очерки по истории НТС. Франкфурт-на-Майне, 1986.
[33] Орехов Василий Васильевич (17(29) сент. 1896 – 6 июля 1990) - один из основателей и бессменный редактор органа связи белой военной эмиграции журнала «Часовой». Из дворян Орловской губернии. Учился в кадетском корпусе, гимназии, Киевском политехническом институте. В 1914 добровольцем ушел на фронт Великой войны и вступил в 113-й Старорусский полк 29-й пехотной дивизии, позднее окончил офицерские курсы. За боевые отличия награжден орденом св. Анны II ст. «за храбрость», орденом св. Станислава II ст., Георгиевским оружием, бельгийским орденом Леопольда III кл. и др. наградами. В 1918-1920 участвовал в Белом движении на юге России, командовал мортирной командой и бронепоездом. Капитан (1920). В нояб. 1920 в составе чинов Русской армии эвакуировался из Крыма в Турцию. После пребывания в Галлиполи в 1921 переехал в Болгарию, затем во Францию, работал слесарем на заводе «Рено». С 1924 деятельный чин РОВС (в кадрах Марковской железнодорожной роты). Один из основателей журнала «Часовой», первый номер которого вышел 1 янв.
1929 в Париже. В 1929-1941 и в 1947-1989 отредактировал 669 номеров. В 1936 принимал участие в Гражданской войне в Испании на стороне Национальной армии Ф. Франко, способствовал отправке русских белогвардейцев в подразделения франкистов. С конца 1930-х гг. жил в Бельгии. Один из основателей и председатель Российского Национального Объединения в Бельгии, сыгравшего большую роль в организации политической и культурно-бытовой жизни русской диаспоры. Умер в Брюсселе.
[34] Цит. по: Орехов В. В. В эти дни // Часовой (Брюссель). 1939. 10 сент. №243.С 2.
[35]Hoover institution Archives, Stanford University (далее HIA). Коллекция А. П. Архангельского. Коробка № 1. PosttelegramavFaltmarskalkenFriherreMannerheim. Публикуется впервые, сохранена орфография оригинала.
[36] Часовой. 1939. 5 окт. № 244. С. 5.
[37] Орехов В. В. Нет, это еще не Россия! // Часовой. 1939. 10 нояб. № 245. С. 2.
[38] Орехов В. В. Финляндия. Прибалтийские государства. // Часовой. Указ. соч. С. 2,8.
[39] Цит. по: Орехов В. Б. Советское вторжение в Финляндию // Часовой. 1939. 5 дек № 246. С. 1.
[40] Цит по: Керсновский А А Традиция и «Диамат» // Часовой. 1939.15 авг. № 242. С. 15.
[41] Цит по: Орехов В. В. Мысли белогвардейца. Финляндия и мы //Часовой. 1940. 1 янв. № 247. С.З.
[42] Четверухин Борис Михайлович (17(29) марта 1880 – 2 апр. 1967, Стокгольм) - выпускник Морского корпуса (1902), кавалер Георгиевского оружия, участник Белого движения, капитан И ранга. В янв. 1940 в Финляндии проживал по адресу: Vestervagen 33, Munksnas. Telef. 81277.
[43] ЛАА. Коллекция документов по истории советско-фин- ляндской войны 1939-1940 из фондов Военного архива в Хельсинки, предоставленная в февр. 2004 г. доктором Карлом Геустом. Рапорт капитана II ранга Б. М. Четверухина на имя фельдмаршала барона К Г. Маннергейма от 20 янв. 1940 г. (копия).
[44] BAR. Коллекция РОВС. Коробка № 20, Корреспонденция I отдела, Брюссель - Париж. Из черновиков А. П. Архангельского.
[45] HLA. Коллекция А. П. Архангельского. Коробка № 1. Не для печати. Отчет А. П. Архангельского от 30 марта 1940 г. Л.З.
[46] Там же. Копия письма от 30 дек. 1939 г. маршала барона Маннергейма на имя генерал-лейтенанта Архангельского.
[47] Владимир Кириллович, Великий Князь (17(30) авг. 1917, Борго, Великое Княжество Финляндское - 21 апр. 1992, Майами, США) - Глава Российского Императорского Дома в 1938-1992, сын Великого Князя Кирилла Владимировича (1876-1938) и урожденной принцессы Виктории-Мелиты-Саксен-Кобург-Готской, после перехода в православие - Виктории Федоровны, Великой Княгини (1876-1936).
[48] HIA. Коллекция А П. Архангельского. Коробка № 1. Копия письма от 8 янв. 1940 г. генерал-лейтенанта Архангельского на имя маршала Маннергейма.
[49] BAR Коллекция А И. и К В. Деникиных. Коробка № 3. Папка Outgoing drafts - 1936-1947. Копия письма, направленного А И. Деникиным во французские газеты в февр. 1940 г. Л.1.
[50] Там же. Коллекция РОВС. Коробка № 140. Папка ROVS organizational Records I otdel / 1940-1946 concerning French provinces. Копия сношения начальника штаба Главнокомандующего Финляндской армии Генерального штаба генерал-лейтенанта Энкеля. Приложение № 2 к приказу № 4 Изерскому району РОВС от 14 марта 1940 г.
[51] HIA. Коллекция А. П. Архангельского. Коробка № 1. Не для печати. Отчет А П. Архангельского от 30 марта 1940 г. Л. 4.
[52] Там же. Коллекция Б. В. Прянишникова. Коробка 5. Папка 14. Письмо от 5 дек 1978 г. В. В. Бастамова - Б. В. Прянишникову.
[53] Там же. Коллекция А П. Архангельского. Коробка № 1. Копия письма от 8 янв. 1940 г. генерал-лейтенанта Архангельского на имя маршала Маннергейма.
[54] Михаил Леонидович Ольгский. Начальник лагеря «Менхегоф» 19Ю-1998 //БыкадоровВ.И. Гимназия им. М. В. Ломоносова (при лагере «Менхегоф» 1945-1947 гг.). Санта-Роза, 2000. С. 5.
[55] ЛАА Русские, участники Второй мировой войны, похороненные на православном кладбище в Гельсингфорсе // Письмо от 1 окт. 2003 г. к и. и. В. Г. Чичерюкшш -Мей тардта (Москва).
[56] Там же. Справка от 11 февр. 2005 г. За это сообщение автор глубоко признателен своему коллеге доктору Карлу Геусту.
[57] Там же. Коллекция документов по истории советско-финляндской войны 1939-1940 гг. из фондов Военного архива в Хельсинки, предоставленная в февр. 2004 г. доктором Карлом Геустом. Письмо Н. Н. Головина от 29 дек 1939 г. на имя К Г. Маннергейма (копия рукописи),
[58] Столыпин Аркадий Петрович (20 июля (2 авг.) 1903, Колноберже Ковенской губ - 11 дек 1990, Париж) - один из руководителей НТС, общественно-политический деятель русской эмиграции. Из потомственных дворян, сын П. А Столыпина. Гимназию не успел закончить из-за революционных событий. В янв. 1920 вместе с другими членами семьи под Винницей был приговорен к расстрелу местной ЧК, спасся чудом. В эмиграции с 1920. Получил среднее образование в Риме, некоторое время учился в военной школе в Сен-Сире, затем до 1941 служил в банковской системе. Жил в Париже. Деятельный член НСНП-НТС с 1935. Зимой 1940 в качестве эмиссара Союза находился в Финляндии, где занимался оказанием помощи советским военнопленным. В 1942- 1949 - председатель Французского отдела НТСНП. Во время войны руководил работой по оказанию материальной и юридической помощи беженцам, бывшими военнопленным, а также по распространению пропагандистской литературы в восточных батальонах РОА. После 1945 - политический представитель Исполнительного бюро Совета НТС в Западной Европе, способствовал восстановлению ряда союзных групп. Член Совета НТС в 1946-1984, председатель Высшего суда совести и чести НТС в 1956-1984. В 1955-1960 возглавлял сектор иностранных дел НТС, руководил контактами Союза с рядом иностранных политических организаций и партий. В 1969-1990 член редколлегии общественно- политического журнала «Посев». Автор книг «Поставщики ГУЛАГа», «Монголия между Москвой и Пекином», «На службе России». Похоронен на кладбище Сент-Женевьев де Буа.
[59] См. А П. Столыпин. Некролог // Посев. 1991. № 1. С. 156.
[60] Столыпин А П. На службе России. Указ. соч. С. 56.
[61] Прянишников Б. В. Новопоколенцы. Указ. соч. С. 128.
[62] HIA. Коллекция А. П. Архангельского. Коробка № 1. Не для печати. Отчет А П. Архангельского от 30 марта 1940 г. Л. 4-5.
[63] ЛАА Коллекция документов по истории советско-финляндской войны 1939-1940 из фондов Военного архива в Хельсинки, предоставленная в февр. 2004 г. доктором Карлом Шустом. Отчет Б. Г. Бажанова (Sark Т 7743/34) от 25 янв. 1940 г., Хельсинки. JL1.
[64] Цит. по: там же. Л. 1-2.
[65] Там же. Л. 3.
[66] НосыреваЛ., Назарова Т. Указ. соч. С. 103
[67] ЛАА Коллекция документов по истории советско-финляндской войны 1939-40 из фондов Военного архива в Хельсинки, предоставленная в феврале 2004 г. доктором Карлом Геустом. Отчет Б. Г. Бажанова (Sark Т 7743/34) от 25 янв. 1940 г., Хельсинки. Л. 3.
[68] Там же. Л. 4.
[69] Там же. Л. 5.
[70] Там же. Л. 5-6.
[71] Там же. Л. 6.
[72] Там же. Л. 7.
[73] Там же. Л. 8.
[74] Там же. Письмо Б. Г. Бажанова - генералу Вальдену (Sark Т 7743/34) от 29 янв. 1940 г. Л.1.
[75] Там же. Письмо Б. Г. Бажанова - Главному командованию (Sark Т 7743/34) от 12 февр. 1940 г., Хельсинки. Л. 1-3.
[76] HI А. Коллекция Б. В. Прянишникова. Коробка № 5- Папка 14. Письмо от 5 дек. 1978 г. В. В. Бастамова - Б. В. Прянишникову; ЛАА. Новая могила // Связь. 1985. Сент. №72.
[77] Цит. по: там же. Коллекция А. П. Архангельского. Коробка № 1. Не для печати. Отчет А. П. Архангельского от 30 марта 1940 г. Л. 5.
[78] Цит. по: Орехов В. В. Прямая дорога //Часовой. 1940.1 марта. №250. С. 1.
[79] Маевский А Указ. соч. С. 6.
[80] Бажанов Б. Г. Указ. соч. С. 290.
[81] Семиряга М. И. Тайны сталинской дипломатии 1939- 1941. М., 1992. С. 185.
[82] BAR Коробка № 20. Корреспонденция I отдела, Брюссель - Париж. Письмо от 2 апр. 1940 г. А. П. Архангельского - В. К Витковскому.
[83] См., например .Александров КМ. 30 нояб. 1939 г.: уроки и выводы. К 60-летию начала советско-финляндской войны 1939/1940 гг. // Посев. 1999. № 11. С. 47. 59
[84] ЛАА Письмо от 14 февр. 2004 г. (с документальным приложением) доктора Карла Геуста (Хельсинки) - автору
[85] Носырева Л., Назарова Т. Указ. соч. С. 105.
[86] Там же. - В. П. Галицкий полагает, что фактически в плен попали 6116 советских военнослужащих, из которых репатриировались на родину 6017 человек. См. Галицкий Я П. Финские военнопленные в лагерях НКВД 1939- 1953. М., 1997. С. 191.
[87] См.: Чураков А В. Из огня да в полымя... // Военно-исторический архив (Москва). 2003. № 7(43). С. 60-99; № 8(44). С. 16-39; № 9(45). С. 54-69.
[88] Там же. № 8(44). С. 16-18.
[89] Там же. С. 21.
[90] Цит по: ЛАА. Коллекция документов по истории советско-финляндской войны 1939-1940 из фондов Военного архива в Хельсинки, предоставленная в февр. 2004 г. доктором Карлом Геустом. Письмо Б. Г. Бажанова - Главному командованию (SarkT 7743/34) от 12 февр. 1940 г., Хельсинки. JL 3.
[91] Цит. по: Чураков А В. Указ. соч. С. 28.
[92] ЛАА Там же Л. 1.
[93] Цит. по: МаевскийА Указ. соч.
[94] Краснов П. Н. Тихие подвижники. Венок на могилу неизвестного солдата Императорской Российской армии. Джорданвилль, 1986. С. 46-50.
[95] Цит по: Доклад народного комиссара обороны Маршала Советского Союза К Е. Ворошилова // Тайны и уроки зимней войны 1939-1940. СПб., 2000. С. 439.
[96] Цит. по: HI А. Коллекция А П. Архангельского. Коробка № 1. Не для печати. Отчет А П. Архангельского от 30 марта 1940 г. Л. 5.
[97] Цит. по: РГВА Ф. 25880. Оп. 4. Д 5. Л. 301-302
