Показать все теги
В июне 1996 г. в Чехии состоятся парламентские выборы. Это будет ключевое политическое событие не только для страны, но и региона, который сегодня именуется "Центральной Европой" и лидеры которого ориентируются на полное вхождение в такие структуры, как Европейский Союз (ЕС), НАТО и др. Правящие политические элиты Чехии считают, что их страна в наибольшей степени готова к вхождению в эти структуры, по многим параметрам опережая другие государства региона. Однако сдержанное отношение к указанному стремлению со стороны ЕС (несмотря на вдохновляющие словесные заверения), как бы внезапно возникающие экономические барьеры перед товарами и рабочей силой посткоммунистических стран, некая отчужденность в отношениях после эйфории революционных преобразований начала 90-х годов, свидетельствуют, что проблем здесь больше, чем представлялось ранее.
Интерес к наследию С.Ю. Витте, нараставший в последнее десятилетие XX в., завершился своеобразным пиком в 1999 г. в обновленном контексте: две научные конференции в его честь состоялись в Санкт-Петербурге и Москве. Россия вспомнила реформатора и выдающегося государственного деятеля в связи со 150-летием со дня его рождения. Безусловно, главным был не формальный повод, а неожиданная актуальность его творческого наследия для России в наши дни. Страна оказалась перед необходимостью решения практически того же круга государственных проблем, которые не без успеха решал Витте в самом начале ХХ в. Работу по наиболее полному анализу наследия Витте возглавили академические институты — Санкт-Петербургский институт истории РАН, Институт экономики РАН. Институт экономики РАН принял решение об издании «Собрания сочинений и документальных материалов С.Ю. Витте». В этой работе важную роль играет комплекс книжного собрания Витте в Санкт-Петербургском Политехническом институте императора Петра Великого (ныне Санкт-Петербургский государственный Политехнический университет — СПб ГПУ). История распорядилась таким образом, что это собрание стало объектом внимания и исследования лишь в самом конце XX в. Сам факт его существования был впервые введен в научный оборот публикацией нашей работы в 1994 г., на основе анализа передаточной описи, имеющейся в Фундаментальной библиотеке СПб ГПУ.
Говоря о политическом языке первых послереволюционных лет, необходимо сделать несколько пояснений. Политический язык, даже если его употребляли «беспартийные демократы», обуславливался содержанием программ различных партий и общественных течений. Он во многом отражал присущие им приемы схематизации и догматической интерпретации множества событий и явлений. Близость языка противоборствующих сил — это и регистр близости их теоретических постулатов, их видения мира, их «стратегии и тактики». Это регистр той близости, которая впоследствии стала основой их примирения, и, следовательно, важным фактом конформизации масс. Используемые противниками большевизма социологические клише («борьба против черносотенной реакции», «отстаивание прав эксплуатируемых», «разоблачение произвола буржуазии», «создание народной, демократической,
Выход в свет книги Д. И. Бабкова о государственных и национальных проблемах в мировоззрении В. В. Шульгина в послеоктябрьские и междувоенные 1917-1939 годы нельзя не приветствовать. Равно как нельзя не признать удачным выбор хронологического промежутка, который отграничивает деятельность Шульгина — русского государственного деятеля, работавшего в условиях относительно нормально функционировавшего русского монархического государственного механизма, и политического деятеля, оказавшегося в турбулентных условиях русской смуты, к созданию которой он сам приложил и руку, и перо. Ведь участие Шульгина-монархиста в процессе отречения последнего русского императора было далеко не рядовым.
Социально-экономические изменения, произошедшие в результате распада СССР, сопровождались не только экономическими потрясениями, но и затронули все стороны жизни общества, что не могло не сказаться на утрате сложившихся в советский период идентичностей. В ситуации кризиса идентичности оказались большие группы населения, которые не смогли достаточно быстро адаптироваться к происходящим изменениям, что способствовало актуализации базовых идентичностей, а также формированию новых идентичностей
Исторический и историографический фрейм концепта «бесчинства в отношении немецкого населения». Осознание проблемы: «жесткий режим» для «них» и «строгий военный порядок» для «нас» (начало мая — июль 1945). Операционный код «оккупация» и советские когнитивные диссонансы (август 1945). Жуков: «немецкие смыслы» концепта «бесчинства» (конец августа — 20 сентября 1945). Сталин: «не бесчинства», а «мародерские действия» (конец сентября 1945 — весна 1946). «Плавающий» концепт и регулярная военно-бюрократическая лексика (апрель 1946 — конец 1948).
В середине 1937 года следственные органы Омской области начали подготовку обвинения антисоветской организации, действующей среди татарского населения. Это повстанческое подполье создало на территории области разветвленную сеть ячеек.
«По деревенской улице <...> с диким воем двигается странная процессия. К передку телеги привязана веревкой за руки маленькая, совершенно нагая женщина. Все тело ее в синих и багровых пятнах, грудь рассечена. Должно быть, по животу женщины долго били поленом, а может, топтали его ногами в сапогах — живот чудовищно вспух и страшно посинел <...> А на телеге стоит высокий мужик, в белой рубахе <...> в одной руке он держит вожжи, в другой — кнут и методически хлещет им раз по спине лошади и раз по телу маленькой женщины. Сзади телеги и женщины, привязанной к ней, валом валит толпа...»
Вплоть до настоящего времени исследователи, обращавшиеся к теме мятежей туарегов в Мали и Нигере в конце 1990-1991 гг., в целом придерживались культурологического, идентификационного и этнического подходов.
Подобный выбор метода, который имеет свои преимущества и который привносит свой вклад в понимание феноменов 1990-х годов, основывается на стремлении детально анализировать конкретные исторические
Протоколы собраний организаторов (секретарей) коллективов (низовых ячеек) РКП(б) — довольно своеобразный источник, особенно интересный для историков массового сознания в своей «сводочной» части. Ему присуще обычное канцелярское оформление: он близок по форме и содержанию к таким видам документов, как протоколы партийных комитетов разных уровней: губернского, городского, районного. Протоколы собраний организаторов, обнаруженные в архивах, относятся уже к 1919 г.; возможно, они составлялись и в 1918 г. Они мало изменились за несколько лет — с 1919 по 1921 гг. Протоколы имеют, прежде всего, одинаковую структуру. Протокольная запись делится обычно на две части: «слушали» и «постановили». Почти обязательной в первой части стала фиксация выступлений по следующему пункту повестки дня: «Доклады с мест». Традиционно именно ему отводилось основное место в протоколе, хотя на самом собрании организаторы решали и другие вопросы. Как правило, предваряло доклады с мест выступление организатора (секретаря) районного комитета партии. Здесь также иногда можно было обнаружить ряд сведений о настроениях рабочих, но в основном они были неконкретны и предельно лаконичны.
Практика докладов с мест существовала уже с 1919 г. В протоколе собрания организаторов коллективов РКП(б) Смольнинского района 31 октября 1919 г. можно, например, найти краткие записи выступлений с мест, причем круг сюжетов, интересовавших ораторов, вычислить нетрудно: говорили о состоянии коллективов РКП(б), и чаще всего — об отношении к ним со стороны рабочих.1 Это можно заметить и анализируя протоколы собраний организаторов коллективов РКП(б) Петроградского района, состоявшихся спустя несколько месяцев, в феврале-марте 1920 г. — при том различии, что здесь фиксировалось лишь «общее» настроение рабочих, вне связи с их прямыми оценками партии.2 О последнем, правда, приходится говорить с оговорками. Несомненно, «общее» настроение должно было содержать и «партийный» компонент — это отчетливо видно из других политико-психологических документов, где запись сообщений информаторов не отличалась такой краткостью. Определенные модификации содержания можно выявить и в протоколах собраний организаторов коллективов РКП(б) Василеостровского района. Здесь информаторы не ограничиваются краткой оценкой настроений, но сообщают и другие подробности чрезвычайных событий на предприятиях.3
Запись докладов с мест в протоколах 1921 г. (и особенно февраля- марта) более подробна, чем в протоколах предыдущих лет. Они не следуют какому-либо унифицированному вопроснику: ответы организаторов менее однообразны, нередко содержат рядом с важной информацией и незначительные сведения, а характер сообщений определяется спецификой каждого из предприятий. Эти доклады, разумеется, имели общую цель: сообщить о том, что происходит на фабриках и заводах, но каждый из их авторов выполнял свой долг, исходя из собственных представлений о том, что важно и что не важно. Уже протокол экстренного собрания организаторов коллективов РКП(б) Петербургского (Петроградского)4 района 25 февраля 1921 г. отчетливо обнаруживает ту разноголосицу, которая стала характерной особенностью и других документов такого рода, составленных в условиях социально-политического кризиса 1921 г.: «Трампарк. Было собрание. Есть недовольствие на почве продовольствия. Выступил эсер, требовал устройства общегородского собрания. Последнее собрание прошло спокойно. Возбуждает массу эсер и группа, поддерживающая его. Коллектив [РКП] подтянулся и работу свою усилил <...>. Завод Лангензиппен. Все спокойно. Отражается на массе несвоевременное получение продзнаков. Есть и нежелательный элемент среди красноармейцев <...>. Фабрика “Лебедь”. Настроение спокойное. Листовок нет. Коллектив [РКП] силен».5
В целом, однако, можно отчетливо выделить в протоколах собраний организаторов круг сюжетов, которые интересовал информаторов. Фиксировал ли эти сюжеты, убирая «ненужные» из них, стенографист собраний, или это делал еще сам докладчик с мест — сказать трудно. Отмечают прежде всего информаторы то, что было «событийно» — они сообщали о том, есть ли недовольство среди рабочих, действуют ли предприятия, сколько эсеров и меньшевиков там работает, проводятся ли собрания и каков их итог, имеются ли оппозиционные группы, прочны ли позиции коллективов РКП(б) и фабзавкомов и, наконец, о чем-то необычном, например, о получении каких-то писем. Подчеркивалось, как правило, все то, что было за рамками производственной рутины, даже если это какие-нибудь мельчайшие происшествия, не имевшие никакого отношения к политике: «На заводе работают американцы, которым кто-то обещал в союзе увеличить паек».6 Можно предположить, что докладчиков просто попросили рассказать о ситуации на предприятии, и каждый из них это сделал, исходя из собственных представлений о том, что важно и что не важно. Отсюда и так хорошо заметный сумбур выступлений на собраниях. Но отметим здесь и другое. Столь частые отчеты докладчиков с общими оценками настроений, с обязательными рассказами о состоянии партячеек и охраны на фабриках и заводах — все это свидетельствует о том, что освещение ряда вопросов все же инициировалось районными структурами. Так, в протоколе собрания организаторов коллективов РКП(б) Петербургского района 9 марта 1921 г. во многих сообщениях с мест можно обнаружить сведения о доставке на предприятия газет7 — они отсутствуют и в предыдущих, и в последующих протоколах собраний. Нетрудно предположить, что перед началом заседания присутствовавших обязали высказаться по этому вопросу. Примечательно, что, заканчивая собрание организаторов коллективов РКП(б) Петербургского района 25 февраля 1921 г., председательствующий призывал «обратить серьезное внимание на охрану заводов и фабрик <...> принимать меры к ликвидации ложных слухов <...> всех меньшевиков и эсеров взять на учет и следить за таковыми».8 И в дальнейшем, на собрании 9 марта 1921 г. докладчики с мест особо подчеркивали состояние охраны, получение рабочими газет и т. п.
Полноту фиксации стенографистом сообщений докладчиков на собраниях организаторов коллективов РКП(б) выявить очень трудно. Попробуем сравнить сведения, предоставленные на собрании организаторов коллективов РКП(б) Выборгского района 9 марта 1921 г. и помещенные в сводке штаба внутренней обороны Петрограда 9 марта 1921 г. информацию о заводах «Нобель» и «Парвиайнен». В протоколе собрания читаем: «Зав[од] Парвиайнен: Были собрания, видна связь с “Арсеналом” и “Лесснером”, настроение склонно к волынке <...>. Зав[од] Нобель: Происходили собрания и было настроение не работать, но после доклада тов. Евдокимова постановили приступить к работе».9 В сводке ШВО о событиях на обоих заводах сказано так: «Завод Нобеля: Собрание постановило большинством двух третей приступить завтра к работе. Завод Парвиайнен: После 2-х час. было собрание по докладу делегации о текущем моменте с призывом поддержки Кронштадта. Собрание раскололось надвое».10
Как видим, в сводке штаба внутренней обороны Петрограда 9 марта 1921 г. нетрудно обнаружить такие подробности событий, какие отсутствуют в протоколе собрания организаторов, состоявшемся в этот же день. Можно поэтому предположить, что стенографист не отразил в протоколе все детали речей выступавших. Конечно, составитель сводки штаба внутренней обороны мог пользоваться и данными, полученными от других информаторов, но это маловероятно ввиду следующих обстоятельств. Во-первых, секретарь (организатор) райкома РКП(б), который обычно председательствовал на заседаниях организаторов низовых ячеек, как правило, являлся членом (и очень часто руководителем) районной революционной тройки (рев- тройки), откуда и поступали в ШВО сведения о происшествиях в районах. Можно предположить, что стенограмма заседания организаторов и была прототипом той сводки, которая дважды в день направлялась районным руководством в штаб. Иными словами, если ШВО и мог получить какие-либо сведения, то только из рук организатора райкома, а тот, в свою очередь, от докладчиков «с мест». Во- вторых, текст сводки, повествующей о событиях в Выборгском районе, структурно и стилистически близок именно к тексту протокола собрания организаторов района; в нем заметны та же краткость и интерес к одним и тем же сюжетам. В-третьих, обратим внимание на особенности протоколирования речи. Такая краткость, обрублен- ность фразы едва ли возможна в устной речи; вряд ли в устной речи можно уловить и столь быстрые переходы от одной темы к другой, без каких-либо связующих их оговорок. Можно, поэтому, допустить, что здесь отсутствует стенографически точная фиксация речи — но необходимо выявить методику передачи и, что особенно трудно, степень сокращения речей, предпринимаемого протоколистом.
Обратим внимание на те случаи, когда протоколист передает фразы выступавших, своей «живописностью» отличающиеся от прочих речей, которые излагаются весьма кратко, стереотипно и с характерными канцелярскими оборотами. «Перевязочная мастерская — целиком интеллигентные барышни, боящиеся заморозить ручки» — читаем мы в протоколе собрания организаторов Петербургского района 25 февраля 1921 г. о положении на заводе военно-врачебных заготовителей.11 Возможно, это «образный» штамп — с присущим ему почти фамильярным полупрезрением («барышни», «боящиеся заморозить ручки») — свидетельство перевода протоколистом переданной ему информации в общеупотребительный фразеологизм. Другим сообщениям, помещенным в протоколе — отрывистым, кратким, скудным по содержанию — такая «образность» не была свойственна.12 Подобные фразеологизмы уже не встречаются в протоколе — они применяются только для описания событий на единственном заводе. Привычки излагать доклад фразеологизмами у составителя, как видно, нет. Поэтому увереннее можно предположить, что фраза о «барышнях» не имеет следов существенной редакционной обработки и представляет почти дословный пересказ одного из «докладов с мест» — фразеологизм здесь может оцениваться как реликт прямой речи.
В протоколе обращает на себя внимание и то, что оценка настроения рабочих, хотя и обязательно присутствует в записи «доклада», однако не имеет четко обозначенного места в составе этой записи. Такая оценка может подытоживать описание событий на предприятии или как-то иначе быть связана с ними, но может и предварять описание конкретных деталей происшествий и даже не иметь к ним никакого отношения. В некоторых записях докладов коллективов РКП(б) Петроградского района 25 февраля и 16 марта 1921 г. вообще ничего не говорится о настроениях, а внимание сосредоточено на отдельных сторонах положения на предприятии. Такая разностильность компоновки изложений докладов заставляет предполагать, что приводя данные о настроениях рабочих, протоколист в ряде случаев не сам обобщает доставляемые ему сведения в виде краткой общей оценки, но пользуется оценками и следует канве последовательного рассказа именно докладчика.
Этим, конечно, не преуменьшается значимость работы составителя протокола по унификации излагаемых им докладов — во многих текстах ее следы весьма ощутимы. Обращает на себя внимание последовательность многих «докладов с мест» — сначала приводится краткая оценка настроения, затем — подробности событий на предприятиях. Можно предположить, что такой порядок был определен председательствующим во вступительном слове; но трудно представить, что выступавшие, не сговариваясь, не сбиваясь, только так и не иначе строго следовали жестко намеченной кем-то канве доклада. В протоколе собрания организаторов коллективов РКП(б) Выборгского района 9 марта 1921 г. Такая унификация выявляется особенно рельефно — говоря о положении на местах, составитель протокола использует обычно два-три слова, причем часто повторяющиеся: «Металлический завод: работал все время, настроение удовлетворительно <...>. Старый Лесснер: удовлетворительно <...>. Завод Айваз: настроение рабочих удовлетворительное, работал зав[од] все время <...>. Зав[од] Оптический: работает все время, настроение удовлетворительное <...>. Выб[оргская] ниточная: работают все время, удовлетворительно».13 В протоколе собрания организаторов коллективов РКП(б) Петроградского района 9 марта 1921 г. обращает на себя внимание частое использование слов «неважное настроение» и «получаются газеты».14
Только с особыми оговорками нужно признать, что эти словесные формулы могли одинаково использоваться различными людьми, присутствовавшими на заседании — если иметь в виду, что столь часто такие формулы встречались именно в этом, а не в других протоколах собраний организаторов ячеек Петроградского района, и таким образом могли принадлежать тому человеку, который редактировал протокол.
Немаловажное значение для определения достоверности передаваемых протоколом сведений имеет и определение степени информированности «докладов с мест». Нередки случаи, когда о каких- либо событиях докладчик говорил весьма неопределенно, а порой и с чужих слов.15 Как правило, неотчетливо фиксировались действия, имевшие оппозиционную окраску и вообще все то, что рабочие предпочитали маскировать, причем информаторы иногда узнавали о таких действиях лишь спустя несколько дней. В ряде случаев докладчик специально оговаривался, подчеркивая скудость своих сведений: «какое-то письмо», «кажется, одобрялась»,16 но обычно он уверенно рассказывал о тех или иных событиях, почти никогда не сообщая, был ли он их очевидцем или узнал о них от других людей. Ответить на последний вопрос, даже проведя детальный анализ текста, очень трудно, в первую очередь ввиду сугубой краткости записей.
В тексте сообщений о положении на местах исследователь без труда может обнаружить ряд противоречий, и это также должно быть учтено при определении достоверности докладов. Так, в сообщении о состоянии дел на Тюлевой фабрике 25 февраля 1921 г. можно обнаружить следующие оценки: «Волнуются из-за несвоевременного получения жалованья. В общем, все спокойно».17 В докладе о положении на Монетном дворе за этот же день встречаем и такие выводы: «Рабочие недовольны, потому что много спецов. Недовольства нет. Настроение спокойное».18 Степень противоречивости текстов докладов можно выявить, во-первых, зная практику применения докладчиком оценочных клише, во-вторых — учитывая их контекст. Докладчик (или излагающий его речь протоколист) мог пользоваться одинаковыми клише для обозначения разных оттенков значимости того или иного явления. «Недовольство» — это термин, который мог применяться при оценке и незначительных происшествий, и массовых социальных волнений. Другой термин докладчик обычно не употребляет, но необходимость все же как-то отделить мелочное от важного он понимает — отсюда и повторение термина для утверждения разных оценок. Противоречие здесь имеет формальный характер и может возникать вследствие скудости лексических средств информатора. Протоколист ввиду крайней краткости изложения способен даже утрировать это однообразие лексики — трудно все же представить, что противоречащие друг другу утверждения содержались в соседствующих предложениях.
Наличие противоречий в текстах речи может в какой-то мере реконструировать и технику ее записи. Повторение обобщений в тексте, имеющих то негативную, то позитивную направленность, наводит на мысль о том, что протоколистом осуществлялся не столько синтез всего сказанного докладчиком в одной общей оценке, сколько последовательная запись нескольких общих оценок, возможно, данных и докладчиком, — последовательная именно потому, что оценки логично уточняют друг друга. Это позволяет предположить, что протоколист мог дотошнее, чем обычно, следовать за речью докладчика, а не только суммировать ее выводы. Другой вопрос — насколько была четкой информация докладчиков, ввиду присущей им порой лексической невнятице. Ряд явлений информатор оценивал скороговоркой, и только зная особенности языка официозных интерпретаций той эпохи, можно правильно уловить содержание его вердикта. В протоколе собрания организаторов коллективов РКП(б) Петроградского района 9 марта 1921 г., в сообщении о положении на фабрике военного снаряжения мы встречаем фразу: «настроение в связи с происходящими событиями улучшилось»,19 которую можно трактовать двояко, поскольку это было сказано на следующий день после провала первого наступления на Кронштадт. Но во-первых, отметим, что сведения о том, что происходило в Кронштадте, были весьма скудными и передавались либо в виде неточных слухов, либо в составе сводок, публикуемых в официозных газетах — а в них мы не обнаружим и намека на провал штурма 8 марта. Во-вторых, термин «улучшение настроения» исследователь, знакомый с обычным словоупотреблением составителей сводок тех дней, мог оценить только как свидетельство упрочения просоветских настроений масс. Если бы дело обстояло иначе, информатор мог отметить и «ухудшение настроения» — это был тоже часто используемый термин в сводках. В-третьих, фраза об изменении настроений рабочих в первых числах марта как раз в связи с началом Кронштадтского восстания не была редкой в тогдашних политических сводках — а их, как уже отмечалось, традиционно редактировал и подписывал организатор райкома РКП(б), руководивший и собраниями организаторов местных коллективов РКП(б). В сводках передавались наблюдения информаторов, фиксировавших «отрезвление» бастующих рабочих в связи с сообщениями о том, что восстанием якобы руководят «царские генералы».
Такого же чтения «между строк» требует и изложение в этом протоколе доклада о положении на фабрике «Гот». Не очень ясная оценка: «Ждут конца кронштадтских событий», предваряется и тем самым дешифруется фразой: «Настроение хорошее». С другой стороны, имеет значение и трактовка докладчиком причин неприязни рабочих к мятежным матросам — в том случае, когда четкие и ясные оценки ими мятежа отсутствуют. На фабрике «Светоч», как передавал информатор 9 марта, «о кронштадтских событиях говорят: “носились с клешниками, вот и доносились”».20 Отчетливо виден, таким образом, негативизм и по отношению к матросам, и по отношению к тем, кто использовал матросов в «революционных» эксцессах 1918—1920-х гг., превознося их деяния в «агитках». Употребление презрительного прозвища «клешники» отчасти приоткрывает мотивы неприязни к матросам — она, возможно, имела и бытовой характер.
Говоря о четкости и ясности оценок докладчиков, нужно обратить особое внимание на их определения. О том, что считалось «спокойным», «хорошим» и «удовлетворительным» настроением и, главное, отражали ли эти дефиниции оттенки настроений или просто использовались как взаимозаменяющие слова — сказать трудно. С уверенностью можно только предположить, что они означали отсутствие заметной оппозиции на предприятиях и наличие хотя бы внешней лояльности рабочих. Без особых усилий можно выявить и значение фраз «настроение неважное» или «настроение повысилось» — не очень грамотные, они, однако, используют присущие просторечию клише, значение которых мало изменилось и до настоящего времени и которые поэтому могут быть адекватно распознаны. Труднее выявить значение других определений настроений: «среднее» и «пассивное». Можно, конечно, предположить их общую направленность, но в тех случаях, когда они не сопровождаются рассказом о каких-либо подробностях событий, оценка настроений рабочих будет все же весьма приблизительной. Употребляя столь экзотические дефиниции, информатор, конечно, не маскирует здесь бездоказательность своих выводов, но только выражает их присущим ему языком. Изучение его речевой практики и есть та лаборатория, которая позволит исследователю в одном слове разглядеть целый мир ушедшей эпохи.
С. В. Ярое
Из сборника «РОССИЯ В XX ВЕКЕ», изданного к 70-летию со дня рождения члена-корреспондента РАН, профессора Валерия Александровича Шишкина. (Санкт-Петербург, 2005)
