Показать все теги
Философский романтизм возник как реакция на просвещенческий проект. Правда, эта реакция не была зеркальной, т. е. не трактовала реальность, в том числе историческую, с обратным знаком в сравнении с просвещенческой моделью мира, человека и его истории. Такое зеркальное отражение скорее можно найти у так называемых философских реакционеров конца XVIII - начала XIX в., в частности у Ж. де Местра. Реакционеры опирались на опыт французской революции, показавшей, помимо прочего, идеалистичность, если не сказать прекраснодушность, многих философских мечтаний просветителей. Кровавая проза революции оттеняла неубедительность и фальшь философской поэзии Просвещения. Позиция де Местра в гораздо большей мере непосредственно отталкивалась от посылок просвещенческой мысли и прямо ей противостояла. Так, для этого философа человек по природе своей изначально зол. Кроме того, по натуре он раб. Эти две посылки предопределяют и отношение де Местра к истории человечества. Она, по существу, негативна. В отличие от просветителей современная история для де Местра выглядит сугубо негативно. Человечество не только не прогрессирует, но, напротив, движется вспять. Оно стремительно деградирует по сравнению, скажем, с тем, что оно собой представляло в Средневековье.
Адрианопольскнй мир, заключенный в сентябре 1829 года, признал греческую независимость, укрепил сербскую автономию, дал автономию Валахии и Молдавии, но не изменил политический статус болгарского народа.
За год до начала русско-турецкой войны ситуация в Большой Кабарде вышла из-под контроля российских властей. Дело в том, что учреждение Моздока спровоцировало массовое бегство от кабардинских владельцев их подвластных людей, находивших защиту в крепости. Поэтому в марте 1767 г. часть князей с Мисостом Баматовым (сыном Магомета Атажукина) призвала всех переселиться на Верхнюю Куму и «быть в крымской протекции обще с кубанцами», а другая часть с Касаем Атажукиным настаивала «кроме российской, никакой другой протекции не искать», надеясь, что российские власти согласятся не принимать беглых людей в Моздоке и выдавать их обратно владельцам.
Северный Кавказ является регионом интенсивного массового перемещения и тесных контактов народов с глубокой древности. После развала Золотой Орды до XVIII в. этническая картина часто менялась в зависимости от междоусобиц обособившихся мелких княжеств. На Центральном и Северо-Западном Кавказе России были известны, в основном, адыгские и ногайские народы как данники Крымского ханства, с которым её связывали многовековые военно-политические отношения. В середине XVI в. через ногайских мурз вышли на прямой контакт с Иваном Грозным кабардинские князья, но только во II половине XVIII в. они попали в зону непосредственного влияния России, когда русско-татарское соперничество подошло к своему завершению. Могущество Османской империи клонилось к закату, и её вассалы – крымские ханы Гиреи – не могли остановить натиск российской экспансии на юг.
Петр Великий был человеком жестоким, неуравновешенным, пугающим. Борясь с дикостью России, он сам порой шел на такие дикости, что и Ивану Грозному не снились. И народу он погубил куда больше, чем тот деспот. Но народная память, которая редко ошибается, запомнила его как Петра Великого. Бывали прозвища официальные – их придумывали придворные льстецы. Это они назвали Александра II «Освободителем», потому что при нем прошла крестьянская реформа. Екатерина II звалась «Великой» тоже вполне официально. Александр I, полководцы которого, Кутузов, Багратион, Барклай де Толли и другие, участвовали в разгроме французской армии, получил прозвище «Благословенный».
После падепия Наполеопа начался период Реставрации Бурбонов. Во вновь избранной палате депутатов ультрароялисты получили большинство. Опираясь па них, правительство теперь могло смело расправляться со своими врагами. Наступил период «белого террора». Людовик XVIII, однако, был достаточно умен, чтобы понять, что в сложившейся ситуации, когда одни хотят сохранить завоевания революции, а другие нет, единственно правильное решение - политический компромисс.
Консульство России в Сливене (прежнее название — Селимно), открытое после окончания русско-турецкой войны 1828-1829 гг., было первым российским консульством в болгарских землях. Из-за отсутствия документов история его учреждения и деятельности на протяжении длительного времени— более 150 лет— не была известна исследователям. В литературе о его существовании были только упоминания[1]. Обнаруженные нами в Архиве внешней политики Российской империи материалы консульства позволили осветить подлинную историю учреждения этого российского представительства и деятельности первого консула в Сливене[2].
Еще по Кючук-Кайнарджийскому мирному договору 1774 г. Россия получила право, каким уже пользовались другие европейские державы, — посылать консулов и вице-консулов в те места Османской империи, «где они признаны будут надобными»[3]. В 80-х гг. XVIII в. были открыты русские консульские посты во многих пунктах азиатских и европейских владений Османской империи, но все они находились далеко от территорий, заселенных болгарами. И вот в 1784 г. Россия ставит вопрос об учреждении своего консульства в Варне. Порта и прежде пыталась противодействовать расширению русской консульской сети, понимая, что это укрепляет позиции русского государства на Востоке, а в вопросе о Варне заняла и вовсе непримиримую позицию, вполне сознавая военно-стратегическое назначение этой крепости на Черном морс. Кроме того, особую настороженность Порты вызывало усиление русского влияния именно в районах с христианским населением. Несмотря на то, что императорским указом уже был назначен консул в Варну, султан так и не дал разрешения на открытие российского консульства. В 1787 г. Россия возобновила попытку, но вновь безрезультатно.[4]
Вопрос об учреждении консульств России в европейских провинциях Османской империи вновь возник в ходе русско-турецкой войны 1828-1829 гг. По мере свертывания боевых действий и приближения мира перед командованием и дипломатией России все отчетливее и тревожнее вставала болгарская проблема — что будет с населением после ухода русской армии? Известно, что накануне войны Николай I не одобрил ни одного из предлагавшихся планов привлечения болгар к совместной борьбе с турецкой армией. Единственное, на что он соглашался, — это сформировать отряд из «благонадежнейших жителей Болгарии», который под строгим контролем русских частей и совместно с ними поддерживал бы порядок в занятых русской армией районах. Но подъем освободительного движения болгарского народа вынуждал менять в ходе войны отношение к борьбе болгар против османского ига[5]. Командованию не удалось отстранить болгар от активного вмешательства в ход событий. Во время войны болгары оказали действенную помощь русским войскам, радушно встречая их как освободителей; в юго- восточных районах страны болгарские патриоты готовили восстание; вооружалось все мужское население: некоторые— для защиты только своей семьи, но многие вступали в волонтерские отряды, сражались вместе с русской армией, а нередко действовали самостоятельно и без всяких санкций расправлялись с турками.
В ходе войны стало ясно, что проблема болгар, взявшихся за оружие, неизбежно обострится. Политические и военные планы российского правительства не предусматривали ни территориальных, ни иных изменений в европейской части Османской империи . Следовательно, высшим дипломатическим и военным кругам было известно заранее, что болгарский народ останется под властью Порты. Поэтому командование испытывало тревогу, видя порыв народа к освобождению, самочинные расправы с турками, стремление участвовать в боевых действиях вместе с русской армией. Офицер генерального штаба Ф.П. Фонтон, делая запись о радостной встрече русских войск в Варне, с горечью писал о болгарах: «Бедные, они думают, что для них настала година свободы и независимости от презренного ига. Они спокойно и твердо уповают на нас, а у нас руки связаны просвещенною Европою». Тяжело было видеть счастье на лицах людей и думать, какое их ждет разочарование, писал он далее[6]. Офицер штаба русской армии А.О. Дюгамель вспоминал, как трудно было удерживать болгар в спокойствии, подавлять взрывы ненависти их к угнетателям-му- сульманам. Уже во время войны многие намеревались последовать за русской армией и переселиться в Россию[7].
Предположение о переселении некоторого количества болгар в Россию было высказано накануне войны самим царем. Сформирование болгарского отряда в составе русских войск Николай I разрешал лишь в том случае, если добровольцы «согласятся и обяжутся по заключении мира с Османскою Портою переселиться в Россию», чтобы избежать расправы турецких властей[8].
По мере приближения конца войны в переписке И.И. Дибича с императором все чаще встает вопрос о судьбе болгар, в той или иной форме участвовавших в борьбе с османами. В мае 1829 г. он писал Николаю I, что принцип власти священен для русского правительства, «но здесь, в разгар упорной войны речь идет о народе, имеющем близкую с нами религию, общее происхождение и наречие, и который без всякого возбуждения с нашей стороны не может уже более переносить ярмо беспримерного притеснения и восстает не столько против самого правительства турецкого, сколько против своих угнетателей». Нельзя отказать этому народу в единственной просьбе— в оружии для защиты своих семей. Отказать — значило бы «выказать себя бесчувственными к бедствиям наших единоверцев...»[9]. Летом 1829 г. Дибич получил позволение императора вооружать население и счел необходимым в связи с этим подтвердить болгарам, что после войны они не будут оставлены как жертва, а получат право свободного переселения в Россию[10]. Испрашивая разрешение помочь болгарам вооружиться, Дибич писал Николаю I: «Но так как Ваше Величество не желает делать никаких завоеваний, ни даже производить изменений во внутреннем управлении турецкими областями, то я полагаю, что следовало бы вместе с тем заблаговременно сообразить, куда девать несколько десятков тысяч семейств, которые должны будут последовать за нами по окончании войны?»[11]
Таким образом, командование вполне осознавало моральную ответственность за судьбы людей, вооруженных с помощью России и так или иначе вовлеченных в военные действия. Задача сохранения политического влияния среди болгар требовала позаботиться о тех, кто во время войны открыто проявил приверженность к России и ненависть к османским властям. Не трудно было предположить, что по уходе русской армии жертвой массовых репрессий станут не только взявшиеся за оружие, но и все мирное население. Осознавая эту опасность, желая предотвратить возможную трагедию и помня прежние обещания, российская дипломатия включила в Адрианопольский мирный договор, подписанный 2 (14) сентября 1829 г., статью XIII, в которой было зафиксировано следующее: султан обещает полную амнистию веем, кто во время войны принимал участие в военных действиях на стороне противника или проявил приверженность к России своим поведением или высказываниями; обещалась личная безопасность и неприкосновенность имущества; всем, кто пожелает, разрешалось в течение 18 месяцев переселиться в любую другую страну по их выбору.[12]
Вопрос об открытии российского консульства в болгарских землях, как мы видим, не ставился, но открывалась легальная возможность эмиграции болгарского населения из Османской империи. Ожидалось, что правом переселения воспользуются лишь те, кто имел веские основания опасаться мести турок за прямое участие в военных действиях, подготовку восстания, самочинные расправы и т. д. Однако людей, вынужденных покинуть родину, оказалось намного больше, чем предполагалось. Уже через несколько дней после заключения мира в письме императору И.И. Дибич повторил вопрос: «... что нам делать с греками и болгарами, которые, вероятно, в значительном числе последуют за нами, когда мы станем оставлять эту страну?»[13] Он сообщал К.В. Нессельроде, что приложил все усилия к тому, чтобы не допустить народного восстания, однако невозможно было предотвратить того, что в ходе минувшей войны множество христиан не оказалось скомпрометированными перед османскими властями за радушную встречу русских солдат и нападения на турок[14].
На тревожные запросы И.И. Дибича Николай I ответил, что болгары могут уйти с русской армией в пределы России. Уже 8 октября 1829 г.
Комитет министров принял специальное решение о поселении болгар в Бессарабии или других местах Новороссийского края[15].
Несмотря на изданный в ноябре 1829 г. султанский фирман об амнистии и личной безопасности[16], болгарам был ясен главный итог — возврат под османское владычество, а цену обещаниям султана они знали. Население пребывало в панике.
Еще до ухода русских войск из Болгарии вооруженные шайки турок стали чинить насилия над христианами. Особенно тяжело пострадали болгары Сливена и его окрестностей, которые были особенно активны во время только что окончившейся войны. Как писал об обстановке того времени Г.С. Раковский, «леса Балканского хребта кишели вооруженными османами, готовыми расправиться с болгарами, как только русские войска уйдут в Россию, и положение болгарского населения было столь трагичным, что иного выхода, как переселение оно не видело»[17]. По вопросу, какой путь избрать — остаться или переселиться — разгорелась ожесточенная борьба среди населения Сливена и близлежащих городов[18].
В Сливене находилась Главная квартира русской армии. Болгары неоднократно обращались к русскому командованию с жалобами на свое положение и с просьбами помочь им переселиться из Османской империи. В ноябре 1829 г. к И.И. Дибичу пришли представители болгарского населения Сливена, Казана (современный Котел), Ямбола, Карнобата, Ени-Заарё (Ени-Загра, соврем. Нова-Загора) и Башкиоя (совр. Жеравна), которые заявили, что ожидают больших несчастий от возвращения под османскую власть. Некоторую гарантию соблюдения фирмана об амнистии, депутаты видели лишь в присутствии русского консула в их городах, о чем просили главнокомандующего. Передавая эту просьбу болгар, Дибич со своей стороны настойчиво просил прислать представителей России в те районы, из которых уходит русская армия. Наблюдая за исполнением указа об амнистии, они могли бы реально предотвратить многие беспорядки. Наиболее подходящим пунктом пребывания консула он считал г. Сливен[19].
В начале января 1830 г. сторонники переселения направили в штаб- квартиру русских войск еще более представительную депутацию, «.. .чтобы получить разрешение на массовую эмиграцию и помощь в их переселении». Они представили списки тех, кто желал эмигрировать в Россию. Депутация была принята И.И. Дибичем. Он ознакомил их с фирманом об амнистии, заверив при этом, что «турецкое правительство приняло эффективные меры к осуществлению этого акта», и рекомендовал им «доверие и покорность по отношению к турецкому правительству»[20].
Реакцию болгар на это заявление Дибича передал Г. Раковский: «О какой амнистии вы говорите? Турки не слушают своего султана!»[21] В ходе беседы с русским главнокомандующим депутаты изъявили твердое намерение переселиться, а также снова выразили желание иметь в этом районе русского консула, присутствие которого будет гарантией постоянного покровительства российского двора.[22]
Сообщая о последних событиях К.В. Нессельроде, Дибич вновь привлекает внимание российского правительства к вопросу о необходимости русских консульств в этом районе, так как весной, после выплаты Портой части военной контрибуции, войска должны были оставить Румслию. Командующий указывает не только на соображения гуманности, но и на политические мотивы, потому что присутствие консулов демонстрировало бы жителям «моральное господство» России в Константинополе, усиливая тем самым ее влияние в здешних местах. Кроме того, поскольку войска продолжали оставаться в Северной Болгарии, имелась необходимость в постоянных сведениях о санитарном положении в крае, возможности снабжения армии, мерах султанского правительства по выплате репараций[23].
И всс-таки непосредственным побудительным толчком, заставившим российское правительство пойти на решение вопроса об открытии российского консульства в Сливене, было намерение значительной части болгарского населения юго-восточных районов страны оставить свою родину.
Эмиграционные настроения встревожили русские военные и дипломатические круги. Как свидетельствуют документы, ни командование армией, ни дипломатические службы, ни сам император не одобряли желания болгар переселиться в другие края, в том числе и в Россию. Стремление большого числа христиан переселиться в Россию (как указывал Дибич в своем письме К.В. Нессельроде, — от 30 до 40 тыс. человек, в основном болгар) и их настойчивость заставили главнокомандующего обратиться за соответствующими инструкциями к своему правительству. В письме к А.И. Чернышеву от 13 января 1830 г. он высказался против их массовой эмиграции, считая «полезнейшим не ослаблять в краю том христианского населения»[24]. Как писал Дибич в начале февраля 1830 г. К.В. Нессельроде, в политических интересах России необходимо сохранить на Балканах многочисленное христианское население: страх, который оно внушает Порте, и право России выступать в пользу своих единоверцев дают русской дипломатии сильное средство воздействия на султана. Оно будет утеряно, если уменьшится болгарское население. К тому же, переселение нанесет вред русско-турецким отношениям, поскольку Порта не заинтересована в обезлюдении целых провинций и может посчитать это намеренным ударом со стороны России в целях ослабления Османской империи. Единственный способ удержать болгарское население — это прислать русского консула, который наблюдал бы за исполнением обещаний султана об амнистии[25].
Взгляды главнокомандующего получили полное одобрение Николая I, в частности «насчет выгоды сохранить в областях турецких сильное христианское народонаселение как в политическом, так и собственно хозяйственном». Учитывая, что свободных земель на юге Российской империи оставалось мало и в основном это были малопригодные для земледелия участки, что создавало трудности для устройства большого числа переселенцев и потребовало бы значительных расходов правительства, император считал особенно нежелательным приток в Россию неимущих беженцев, так как представители бедных слоев, не имея средств на обзаведение крепким хозяйством, часто уезжали обратно, что послужило основанием для введения еще в 1800 г. имущественного ценза в Положении о переселенцах.
В обстановке после подписания Адрианопольского мира, чтобы ограничить массовую эмиграцию болгар в Россию, Николай I предписал Дибичу помимо соблюдения имущественного ценза разрешать воспользоваться правом переселения «только тем жителям Болгарии и Румелии, которые непосредственно или косвенно принимали участие в военных действиях против турок» и тем самым имели серьезные основания опасаться за свою жизнь. Таким лицам разрешалось оказывать помощь при переезде в Россию. Прочим же было предписано ограничить выдачу паспортов, правда, с оговоркой, — насколько это представится возможным без нарушения ст. XIII. Это повеление царя было направлено И.И. Дибичу
5 февраля 1830 г.[26].
И.И. Дибич, пригласив спустя 40 дней болгарскую депутацию, дал ей ответ в соответствии с инструкциями, полученными от своего правительства. Он сообщил депутатам, что его правительство предоставляет возможность переселиться в Россию и обязуется оказать помощь им в этом переселении. Но при этом подчеркнул, что предоставляя болгарам право переселения на основании ст. ХШ Адрианопольского мирного договора, оно «нисколько к тому их не приглашает»[27]. Члены депутации передали слова главнокомандующего жителям пославших их городов. Сливснцы стали организаторами переселенческого движения, во главе которого встал Иван Селиминский, врач и известный политический деятель.
Было удовлетворено и другое пожелание болгар. Для осуществления контроля за исполнением ст. ХШ и для защиты интересов остававшихся жителсй-христиан в Сливен был назначен российский консул. Положение об учреждении консульства в Сливене, как главном городе районов, которые являлись театром военных действий в недавно окончившейся войне, было утверждено Николаем I 11(23) февраля 1830 г. Первым российским консулом в болгарских землях был назначен сотрудник российской миссии в Константинополе коллежский ассссор Герасим Васильевич Ващенко, ранее участвовавший в переговорах в Аккермане.[28]
Как следует из документов, назначение российского консула в болгарские земли, не предусмотренное постановлениями Адрианопольского мирного договора, вызвало осложнение в отношениях между Россией и Османской империей. В исторической литературе существовало мнение, что на учреждение консульства в Сливене «Порта согласилась сравнительно легко»[29]. Однако из обнаруженных нами документов явствует, что турецкое правительство согласилось на выдачу берата, признававшего назначение российского консульства в Сливен, после многих затруднений и сопротивления.[30] Порта расценила это назначение как стремление российского правительства побудить болгар к переселению. Узнав, что большое число болгар подготовилось к эмиграции, турецкое правительство обратилось к посланнику царя в Константинополе А.Ф. Орлову с протестом, считая, что она вызвана деятельностью русских агентов. Великий везир написал по этому поводу И.И. Дибичу. В своем ответе главнокомандующий объяснил, что Порта заблуждается на сей счет, и дал подробные разъяснения.[31]
Графу Орлову были даны специальные инструкции, в которых предписывалось в его объяснениях с турецким правительством рассеять эти подозрения. Было подчеркнуто, что «назначение консула, присутствие которого должно способствовать тому, чтобы остановить поток эмиграции, так же соответствует интересам Порты...»[32]. Такие же разъяснения были даны турецким представителям и в Петербурге. В результате этих действий российской дипломатии назревавший конфликт был предотвращен[33].
Однако длительное решение этого вопроса вызвало задержку в прибытии российского консула в пункт своего назначения, так как патент российской миссии в Константинополе на звание консула в Сливене и берат от Порты, признававший его назначение, были вручены Г.В. Ващенко только 4 (16) апреля 1830 г.
В болгарской историографии существует мнение, что единственной задачей российского консула была защита болгарского населения от турок[34]. О характере стоявших перед ним задач свидетельствуют инструкции, данные Г.В. Ващенко российским Министерством иностранных дел, российским посланником в Константинополе А.И. Рибопьером и фельдмаршалом И.И. Дибичем.
В инструкции МИДа говорилось, что назначение консула — одна из мер защиты христиан, которые опасаются мести турок за свои действия во время войны. «Главнейшая обязанность Ваша будет состоять в бдительном надзоре за поведением турок и христиан». Возможные ссоры между ними следует «отклонять дружественными внушениями и доводами... Правительство наше, имея в виду не ослаблять в турецких областях христианского народонаселения, далеко от намерения приглашать болгар и других христиан к переселению в пределы России...». Ващенко предписывалось давать разрешение на переселение и помогать лишь тем, кто участвовал в войне, всемерно отклоняя просьбы тех, кто не имеет серьезных оснований для ухода из своей страны. Надо успокаивать население, избегая высокомерного и оскорбительного вмешательства в «домашние дела» турецких властей. Лишь в крайних случаях разрешалось прибегать к официальным настояниям, используя в основном внушения и советы. Консулу поручалось также наблюдать за делами во внутренних областях Османской империи, сообщать о торговле и хозяйственном развитии, настроениях жителей, действиях правительства, появлении болезней и т. д. В заключение МИД еще раз подчеркивал: «Главне'йшая цель назначения нашего есть надзор за исполнением обещанного султаном всепрощения...»[35].
А.И. Рибопьер, передав Г.В. Ващенко патент миссии на звание российского консула в Сливене и берат Порты, от себя добавил только, чтобы в своих донесениях консул специально выделял пункт «Новости», а протесты и жалобы населения, требующие ходатайства посланника перед султанским правительством, представлял отдельно[36].
Уже было начало апреля 1830 г., и консулу следовало спешить к месту назначения, поскольку 25 апреля (7 мая) русские войска должны были оставить Сливен, когда командованию стало известно, что на 13 (25) апреля партия сторонников переселения назначила сбор всех желающих эмигрировать на Айтоском поле. 12 (24) апреля Г.В. Ващенко прибыл в Бургас — Главную квартиру 2-й армии. Он немедленно был принят фельдмаршалом, который самым подробным образом разъяснил ему обстановку. Согласно пожеланию Министерства иностранных дел именно И.И. Дибич дал консулу наиболее пространные и точные наставления об образе действий на месте службы. В своей инструкции он коснулся и предыстории назначения российского консула в Сливен, связанной с опасностью массовой эмиграции болгар, уточнив, что главная задача Ващенко заключается в том, чтобы не допустить этого. Дибич говорил, что совершенно отказывать болгарам в просьбах о переселении нельзя, так как такое право записано в статье Х1П Адрианопольского трактата, тем не менее, он распорядился, чтобы проездные свидетельства выдавались с самой большой осмотрительностью. Он поведал Ващенко, что по поводу болгарской эмиграции объяснился с великим ве- зиром, который благожелательно воспринял советы России сдержанно относиться к христианам, что поможет приостановить эмиграцию[37]. Консул, со своей стороны, должен разъяснять болгарам, что амнистия будет соблюдаться. По дороге в Сливен ему следует останавливаться в городах и крупных селах и сообщать об этом населению. «Вы окажете истинную услугу, останавливая, насколько возможно, эмиграцию: она мало отвечает интересам России (elle est peu dans les interets de la Rnssie); она была бы пагубна для Оттоманской империи, будущее благосостояние которой стало предметом великодушной заботы его императорского величества»[38], — указал Дибич.
Как видим, инструкции главнокомандующего консулу строго следовали новому курсу Николая I на сохранение слабой Османской империи, нуждающейся в помощи России для продления своего существования. Этот курс надолго стал генеральной линией русской политики в восточном вопросе[39].
Получив все предписания, Г.В. Ващенко отправился в путь. В своей первой депеше из Карнобата, датированной 18 (30) апреля 1830 г., он доносил, что по пути своего следования «от Бургаса до Карнабата видел только покинутые и сожженные самими жителями деревни и длинные вереницы повозок, направляющихся к месту их сбора и отъезда в Россию. Многие из этих караванов, насчитывавшие от 30 до 40 семейств, были из деревень, близлежащих к Айтосу, Карнобату, Ямболу, Селимно, большинство же было жителей Селимно». Он сообщал, что разговаривал со многими из этих людей, убеждал их остаться, говорил о трудностях, ожидающих их в пути, заверяя, что «они могут быть уверены в том, что ни в чем не пострадают от турецких властей за прошлое в силу всеобщей амнистии, дарованной султаном, за строгим соблюдением которой, согласно их пожеланиям, он назначен императором наблюдать». Но ничто не могло поколебать решения болгар переселиться. Интересна реакция болгар на слова Ващенко: наиболее состоятельные болгары не отказались от своего намерения эмигрировать и заявляли, что не вернутся до тех пор, пока Болгария не будет устроена по типу Сербии или Молдавского и Валашского княжеств, а большинство людей, принадлежавших, по словам консула, к «низшему классу», или обещали подумать или «прямо на месте выразили желание вернуться». В городе консул встретился с аяном. Беседа с ним подтвердила первые впечатления Ващенко. Представитель местной османской администрации рассказал, что, несмотря на публикацию указа об амнистии, болгары, прежде всего зажиточные, покинули город, остались самые бедные. Предупрежденные о приезде российского консула, они явились к аяну, который в присутствии Ващенко обещал управлять населением со всей справедливостью. Консул также успокаивал пришедших[40].
Военным властям было дано указание всячески помогать миссии консула, поэтому по прибытии его в Казан (Котел) майор Петербургского уланского полка Крылов немедленно собрал представителей населения и нескольких священников. В своей встрече с болгарами города Ващенко разъяснил, что назначен в Румелию следить за исполнением постановлений Адрианопольского трактата в их пользу. Последнее обстоятельство убедило, по его словам, большинство жителей города отказаться от намерения экспатриироваться. Однако, не доверяя местным османским властям, они изъявили желание, чтобы консул или постоянно находился у них в городе, или чаще посещал его. Чтобы хоть в какой-то мере удовлетворить желание жителей и успокоить их, Ващенко оставил в Казане на несколько дней своего драгомана Стояна. Пожелание иметь в своем городе консула или его представителя жители Казана повторяли неоднократно[41].
Первые встречи Ващенко с болгарским населением дали некоторые желаемые результаты: многие жители Казана, даже имевшие дорожные документы и уложившие вещи, остались в родном городе; большинство из тех, кто отправил свои вещи в Брэилу, решили не уезжать, и послали двух человек, чтобы вернуть обозы; в город вернулись несколько семей, которые уверяли, что десятки их сограждан скапливаются в Карнобате с намерением возвратиться домой. Вняли советам консула и остались на месте жители сел Башкиой и Ичера[42].
На место своего Назначения — Сливен — Ващенко прибыл 20 апреля (2 мая), уже после того, как из города 13 (25) апреля вышел огромный караван беженцев, насчитывавший около 15 тыс. человек, практически почти все болгарское население города. Число покинувших город болгар резко различается у двух авторов, приводящих эти цифры. По данным болгарского историка С. Табакова, к 1830 г. болгар было в городе около 15 тыс., и они составляли большинство жителей города[43]. Но другой болгарский историк Н. Тодоров приводит точные сведения русских военных властей, согласно которым в феврале 1830 г. население Сливена составляло 7027 человек, из них 2799 взрослых[44]. Цифры цифрами, но Сливен покинуло большинство болгарского населения. Выселение из города началось после подписания мирного договора в сентябре 1829 г., с начала 1830 г. оно стало нарастать, а весной приобрело массовый характер. Очевидец событий В.И. Даль, участвовавший в войне как врач, писал: «По тесным улицам Сливно толпились пешие и конные— телеги, лошаки, верблюды, кони, волы; все было перемешано в одну восставшую, шумную толпу; радостные клики, неистовые проклятия, плач и крик детей, скрип намазанных колес, резкие голоса, говор девок, мычание и ржание скота — все это сливалось в один гул: город подымался, был на ходу... Кучи праха, пепла и золы указывали путнику место, где стоял недавно еще целый город»[45]. Сливенцы сожгли почти половину всех домов[46]. Как писал участник событий И. Селиминский, решение поджечь город не было единодушным, многие надеялись вернуться в случае изменения политической обстановки. Поэтому, чтобы не было и мыслей о возвращении и чтобы ничто не досталось туркам, наиболее решительные настояли на поджогах и разрушениях[47]. Город, славившийся своими ремеслами, ярмарками, благосостоянием жителей, поразил консула разоренным, заброшенным видом.
В дом, где остановился Г.В. Ващенко, в первый же день пришли «руководители» оставшегося болгарского населения. Говоря о причинах эмиграции, они указывали главным образом на опасность возвращения болгар под османское правление, но вместе с тем — и на то, что большая часть их сограждан была увлечена примером других и запугана угрозами расформированных волонтеров, заставлявших жителей подниматься с насиженных мест. По утверждению пришедших, многие охотно вернулись бы, если бы не боялись этих угроз. То же говорил и турецкий аян, который также пришел приветствовать консула в первый же день: жители хотят послать депутацию к российскому посланнику в Константинополь с просьбой приказать волонтерам не чинить препятствий тем, кто захотел бы вернуться. Теперь же в городе, по словам пришедших, в городе осталось не более сотни болгарских семей[48].
21 апреля 1830 г. Г.В. Ващенко вручил аяну, главе местной турецкой администрации, документы о назначении консулом России в Сливене. Берат и ферман были громко зачитаны вслух в присутствии турецких служащих и представителей болгарского населения, собравшихся на церемонию.
Первые же встречи Г.В. Ващенко с болгарами показали, что они расширительно толкуют функции российского консула, считая, что он будет заниматься всеми делами, почти заменяя султанскую администрацию. Приходилось объяснять, что его единственная задача — защищать права болгар согласно Адрианопольскому трактату. Однако население придавало значительный политический смысл приезду российского представителя. Так, не услышав при чтении консульских бумаг о его покровительстве христианам, болгары пришли к Ващенко домой для объяснений. Консулу стоило больших усилий убедить их в том, что бумаги содержат обычные формулировки консульских бератов, что нельзя же открыто заявить турецким властям, что он прислан защищать их подданных от несправедливостей .
Удивительно то, что и турецкие жители воспринимали российского консула как представителя власти и иногда обращались к нему со своими проблемами. В дни отхода русских войск делегаты шести турецких сел Сливенского округа пришли к Ващенко, чтобы выразить ему как представителю России благодарность за хорошее поведение войск и доброе отношение к жителям, и даже просили консула защищать и турецкое население от притеснений аяна[49]. Бывало, что служащие турецкой администрации при решении, например, вопроса о налогах приходили к Ващенко советоваться и спрашивали, давала ли Порта распоряжения на сей счет[50].
Конечно, нельзя представлять ситуацию таким образом, будто отношения Ващенко с местным населением были идиллические. Наряду с приведенными фактами было и другое: обозлившись на то, что возвращающимся болгарам отдают их дома, сады и все имущество, и, решив, что это — результат вмешательства консула, турецкое население требовало его удаления, угрожало ему[51].
Спокойствия в стране не было. Материалы сливенского консульства показывают, в каких крайне трудных условиях приходилось исполнять свои обязанности Г.В. Ващенко. Главная трудность по-прежнему, несмотря на некоторые положительные моменты в политике османского правительства к немусульманскому населению, состояла в угнетенном положении христианских подданных. Консул в своих донесениях приводит многочисленные примеры притеснений болгар турками, которые старались отыграться за свои страхи и потери в только что окончившейся войне. Враждебность турецкого населения, помимо противостояния распоряжениям центральной власти, зачастую проявлялась и в открытой форме — в виде угроз, избиений и даже убийств христиан[52]. Об этих фактах Ващенко постоянно сообщал в своих донесениях А.И. Рибопьеру. Султанское правительство действительно пыталось «умиротворить» страну, рассылая приказы о справедливом правлении и соблюдении условий мира, но эти меры чаще всего бывали безрезультатны. Не всегда достигали результата и объяснения консула с аяном Сливена. Ващенко был вынужден не раз обращаться к главе османской администрации края Гюссейн-паше Адриа- нопольскому. Сообщив ему о некоторых случаях расправ житслей-му- сульман с болгарами и незаконных действиях местных властей, консул напомнил ему, что все это является нарушением положений мирного договора. Подобные факты, подчеркнул Ващенко, вызывают беспокойство среди болгар и служат толчком к переселению в другие края. Из-за несправедливых притеснений жители семи селений Адрианопольского округа решили в полном составе эмигрировать и обратились к российскому консулу за проездными документами. Ващенко просил пашу призвать местные власти к исполнению международных договоров и распоряжений своего правительства, поскольку их действия «есть одна га главных причин переселения отсель значительной части жителей». Ответа на свои обращения консул не получил, однако к нему перестали приходить с жалобами. Ващенко сделал вывод, что это отнюдь не следствие усилий паши по наведению порядка, просто паша пригрозил жалобщикам. А беззакония в отношении болгар продолжались, и консул действовал в их защиту, опираясь на условия Адрианопольского договора[53].
Как бы то ни было, назначение российского представителя в Сливен имело желаемый результат: многие болгарские семьи остались на родине, многие вернулись назад. Присутствие в городе консула воспринималось как единственная гарантия личной безопасности. Это продемонстрировал случай, происшедший в первые дни пребывания Ващенко в Сливене. Из города уехали десять казаков, сопровождавших его в пути. Узнав об этом, болгары кинулись к дому консула, чтобы выяснить, не собирается ли он уехать. При этом было заявлено, что в случае отъезда Ващенко они все поднимутся с мест и оставят город[54]. Насколько велика была вера в защиту консула говорит такой факт: 11 болгарских семей, добравшись уже до Силистры, вернулись в родной город, узнав, что туда приехал представитель России. Они уверяли, что многие их соотечественники готовы последовать их примеру. И действительно, приезд консула способствовал стабилизации обстановки, что признавали и местные турецкие власти[55].
Деятельность Ващенко, трудности, с ко
Судьба английских проституток, белое рабство, законы о заразных болезнях, новый Вавилон: детская проституция в Лондоне, английский порок – садомазохизм в XIX веке, гомосексуализм в Англии XIX века, дело веселых трансвеститов, скандал на Кливленд стрит, страсти по Оскару Уайльду
Никто точно не скажет, кому же хотел оставить свое царство самодержец российский Петр Первый. Сначала никто не принял болезнь императора всерьез. Простуда, горячка, потом вроде бы послабление болезни. Вдруг императору стало очень плохо, и его близкие всполошились. Особенно те, кто боялся, что после смерти Петра их собственная карьера рухнет
Многие волгоградцы и гости города даже не догадываются о том, что каждый день ходят, а точнее ездят по закопанным в землю домам. И не просто по каким-то землянкам, а по настоящим, капитальным кирпичным зданиям в несколько этажей
