Показать все теги
Древняя Корея - первое государство нашей нации, созданное Тангуном 5000 лет тому назад.
В широко известных миру национальных классических произведениях нашей страны: «Самгукюса», «Чэваньунги» и в разделе «География» летописи «Сэчжонсиллок» цитируются материалы из старинных записей «Коги», «Тангункоги» и «Тангунбонги», известных издревле среди нашего народа. В них указывается, что человек по имени Тангун впервые в истории нашей страны основал государство.
Особенно в «Коги», процитированной в разделе «Корея» книги «Самгукюса», написано, что надежная предпосылка образования Древней Кореи создалась в эпоху Хвануна - отца Тангуна. Согласно старинным записям небесный бог Хванун сошел на землю вместе с группой людей, состоящей из 3000 человек, назначил пхунбэк (повелителя ветра), уса (повелителя дождя), унса (повелителя облака) и других чиновников и ведал различными делами человеческого общества, связанными с земледелием, жизнью, болезнью, наказанием, добром, злом и т. д.
Предание о Хвануне бытует под мифической оболочкой, но если снять эту оболочку, то обнаруживается живой облик общества последней стадии первобытнообщинного строя, на заре возникновения государства. Здесь, видимо, небесный бог (Хванун) означает верховного правителя общества того времени, предводителя первобытного общества последнего периода, который был сравнен с небом; пхунбэк, уса и унса - лица, приближенные к высшему правителю, а группа людей, состоящих из 3000 человек, простые массы, которые вынуждены были жить под контролем и угнетением. Это говорит, что общество того времени разделилось на высшие слои во главе с верховным правителем, осуществлявшим единое руководство общественной жизнью в целом, и низшие слои, находившиеся под их командованием и контролем.
Анализ пяти главных дел, которыми ведали верховный правитель общества и его приближенные, показывает, что в общественной жизни по-прежнему сохранились старые методы правления обществом, т. е. первобытные моральноэтические средства для различия добра и зла, но на передний план уже были поставлены такие способы правления при помощи власти, как наказание и привлечение к ответственности за «преступление». Это свидетельствует о том, что в то время высшие слои общества превратились в привилегированные слои, осуществляющие власть, а низшие слои - в эксплуатируемые слои. Именно с этого периода привилегированные слои, используя власть, начали править обществом, которое находилось на последней стадии первобытного общества, накануне возникновения государства, когда все еще сохранились первобытные моральные нормы. Тангун, изображенный как сын Хвануна в записях «Коги», «Тангункоги» и «Тангунбонги», процитированных в «Самгукюса», «Чэваньунги» и в разделе «География» летописи «Сэчжонсиллок», выступил на арену истории нашей нации, унаследовав эпоху своего отца Хвануна накануне возникновения государства.
По мере того, как ускорялся процесс разделения общества на классы и еще более осложнилась общественная жизнь, среди привилегированных правящих кругов росло убеждение в необходимости создания аппарата властвования для единого руководства всем обществом и усиления господства над низшими слоями. Учитывая эти назревшие требования, Тангун превратил первобытную общественную организацию в государство - аппарат властвования. И он именовал страну Кореей. Таким образом, впервые в истории нашей нации образовалось государство, в котором взяли начало государства всех королевских династий, сменявших друг друга в истории нашей страны. Не случайно, что позже корейцы поклонялись Тангуну как родоначальнику нашей единой нации.
В последнее время наш научно-исследовательский коллектив провел экспертизу останков Тангуна, обнаруженных в его гробнице, в результате чего научно доказано, что Тангун родился 5011 лет тому назад.
А когда он создал Древнюю Корею?
До сих пор предполагалось, что Тангун основал государство в 2333 году до н. э. Однако сегодня, когда выяснилась дата рождения Тангуна на основе научного исследования по его останкам, нам нет никаких оснований считать эту дату истинной. Ведь если иметь в виду, что Древняя Корея была создана в 2333 году до н. э., то есть 4326 лет назад, то получается, что Тангун основал государство, когда достиг возраста в сотни лет. Такого не может быть в реальной человеческой жизни.
Версия о том, что Тангун основал государство в 2333 году до н. э., впервые изложена в книге «Чэваньунги», написанной Ли Сын Хю в период Корё в конце XIII в. В своей книге он отождествил год основания государства Тангуном и год мучжин, когда создал государство китайский император Яо, и изложил летопись последующих королевских династий. В «Чэваньунги» помещены хронологические записи о годах существования сменявших друг друга королевских династий не только нашей страны, но и Китая после императора Яо. Если сопоставить эти материалы, то получится, что упомянутый год мучжин является годом мучжин, относящимся к 4326-летней
давности. Он дал такое определение не на основе конкретных исторических материалов, а исходя из того, что Тангун является родоначальником нашей нации, который впервые в нашей стране основал государство, а в Китае император Яо - родоначальником китайского племени Хань, создавшим первое государство. По сравнению с другими конфуцианскими учеными Ли Сын Хю уделял большое внимание изучению истории нашей нации. Но и он не мог уяснить, что родоначальник Кореи существовал раньше, чем родоначальник Китая, так как он не избавился от поклонения китайскому императору - сыну неба. Такие взгляды господствовали в обществе того времени.
В тот период среди исторических книг Китая была также и летопись «Удибэньцзи» из «Шицзи», написанная Сы Мацянем. В ней император Сянь Юань, вступивший на престол на 257 лет раньше, чем император Яо, назван родоначальником Китая. Но Ли Сын Хю, считая книгу «Шанши» (Шицзин), составленную Конфуцием на сотни лет раньше, чем книга «Шицзи» Сы Мацяня, более достоверным историческим источником, полагал, что родоначальником китайского племени Хань является не император Сянь Юань, а император Яо. Версия о том, что китайский император Яо основал государство в году мучжин, была весьма распространенной в период Корё, когда и работал Ли Сын Хю. Но в Китае еще до тех пор считали, что император Яо основал государство не в году мучжин, а в году капчжин, то есть на 24 года раньше, чем год мучжин. И в нашей стране со времени династии Ли механически следовали этому мнению. Тем не менее в период династии Ли бюрократические и низкопоклонствующие ученые и литераторы по-прежнему отождествляли год основания государства Тангуном с годом мучжин, т. е. с 25-м годом правления китайского императора Яо.
Таким образом, считали, что император Яо основал государство в 2357 году до н. э. (т. е. 2333 + 24). Но год создания Кореи Тангуном по-прежнему считался 2333 годом до н. э.
Как выше изложено, сама эта версия, существующая до сих пор, объясняется игнорированием исторических фактов.
Поскольку сегодня научно выяснен посредством экспертизы останков год рождения Тангуна, то нам следует определить время создания им государства, сделав это объективным критерием. Разумеется, нельзя указать абсолютно точный год, но наиболее рациональным было бы считать, что Тангун основал государство в начале 3-го тысячелетия до н. э., так как он родился 5011 лет назад, т. е. в конце XXXI в. до н. э.
Таким образом, прослеживается пятитысячелетняя история нашей нации, которая создала государство в начале 3-го тысячелетия до н. э. и прокладывала путь развития и цивилизации, выйдя из дикого первобытного состояния.
Пхеньян был столицей Древней Кореи, которую основал Тангун. При изучении деятельности Тангуна и Древней Кореи необходимо более детально рассмотреть и все вопросы, связанные с созданием столицы. Результаты раскопки гробницы короля Тангуна, проведенной недавно, освещают эту проблему в новой плоскости.
В старинных обществах своего рода традицией было захоронение королей в окрестностях столицы. С этой точки зрения и при условии, что существование гробницы короля Тангуна в Кандоне подтверждено наукой, столицу основанного Тангуном государства следует искать в Пхеньяне, где расположена его гробница, а не в дальнем Ляодунском районе.
Старинные записи ясно показывают, что Тангун основал столицу Древней Кореи именно в Пхеньяне. В книге «Коги», процитированной в разделе «Корея» из «Самгукюса», указывается, что при основании государства Тангун определил Пхеньян его столицей. Это, можно сказать, одна из самых старинных записей, связанных с основанием столицы Тангуном. Автор книги «Самгукюса» Иль Ен подчеркнул, что Пхеньян, упомянутый в «Коги», именовали Согеном при его жизни. Сопоставление вышеуказанных записей с материалами о гробнице короля Тангуна подтверждает, что столицей Древней Кореи несомненно был сегодняшний Пхеньян.
О том, что сегодняшний Пхеньян явился столицей тангунской Кореи, ее центром, свидетельствуют также исторические записи, что в 247 году, при правлении короля Тончхона, государство Когурё перенесло свою столицу. В разделе «21-й год правления короля Тончхона» из части «Когурё» в книге «Самгуксаги» написано, что при короле Тончхоне перевели население и королевский двор в Пхеньян, и «Пхеньян является местом, где сначала жил святой Вангом». Широко известно, что святой Вангом - это король Тангун, то есть родоначальник тангунской Кореи. Слова о том, что Пхеньян является местом, где сначала жил Тангун-Вангом, означают, что Пхеньян был столицей его государства. Это показывает, что до тех пор, как прошло несколько тысячелетий со времени Тангуна, тысяча и несколько сотен лет после падения Древней Кореи, корейцы никогда не забывали о том, что старинной столицей страны Тангуна был Пхеньян. Об этом свидетельствует множество исторических материалов.
Государство обычно возникало в местах, благоприятных для производственной деятельности и обороны, а также там, где развивалась культура с первобытного периода. Пхеньян и его окрестности были одним из мест становления человечества. В районе Комунмору уезда Санвон возникли первобытные люди, а позже в Пхеньяне и его окрестностях жили древнейшие люди - рёкпхоантропы, современные люди - рёнгокантропы, сынрисанантропы и мандарантропы, а также предки нашего народа - корейцы древнейшего вида, имеющие кровное родство с ними. Здесь они вели оседлый образ жизни, развивали экономику и культуру, покоряя
природу. Пхеньян и его окрестности, где течет река Тэдон с притоками и много холмов, были весьма благоприятны для сельскохозяйственного производства и транспорта, а также для обороны.
Природно-географические условия района Пхеньяна и социально-исторические факторы, сложившиеся в предшествовавший период, создали возможность возникновения государства в этом районе раньше, чем в любых других местностях. Тангун, родившийся в Пхеньяне, максимально используя упомянутые благоприятные условия, создал Древнюю Корею, основав здесь столицу.
Пхеньян, будучи одним из мест возникновения человечества, явился не только районом формирования нашей нации, где живет дух Тангуна, но и столицей первого в нашей стране государства - Древней Кореи. Пятитысячелетняя история нашей нации началась в Пхеньяне и неуклонно развивалась при опоре на этот город. Вот почему издавна наши предки так любили Пхеньян.
Наши предки считали колыбелью корейской нации Пхеньян, где покоится прах Тангуна, и одухотворяли его. Они придавали важное значение историческому положению Пхеньяна и, опираясь на него, наследовали и развивали традиции нации. Такое течение истории нашей нации ярко проявилось в эпоху государства Когурё. Когурё, выступившее великой державой Востока вслед за Древней Кореей, законно считая себя наследником последнего, придавало важное значение Пхеньяну - столице страны Тангуна.
Еще в 247 году Когурё объявило Пхеньян своей второй столицей и перенесло в Пхеньян королевский двор, а в 427 году полностью перенесло свою столицу из Куннэсона (Цзиань) в Пхеньян. Раньше многие люди рассматривали перенесение столицы государства Когурё в Пхеньян как необходимость, вызванную объединением трех государств. Такое истолкование правильно, но неполно.
Перенесение когурёсцами столицы в Пхеньян объясняется в первую очередь тем, что он был колыбелью нашей нации, которая славится древней историей и развитой культурой. Надо полагать, что когурёсцы перенесли свою столицу в Пхеньян с тем, чтобы, сделав столицей место, где Тангун основал государство, и при опоре на его историческую роль завершить объединение трех государств и превратить нашу страну в единое национальное государство. Об этом говорится в разделе «Правление короля Тончхона» из раздела «Когурё» книги «Самгуксаги», где написано, что в 247 году Когурё перенесло свою временную столицу в Пхеньян, который был столицей страны святого Вангома, то есть Тангуна.
Династия Корё, наследница государства Когурё, тоже придавала важное значение Пхеньяну в проведении своей политики и неоднократно пыталась перенести свою столицу в Пхеньян. Наглядным тому примером служит тот факт, что в 918 году, когда было образовано Корё, его правители прежде всего сосредоточили большие силы на восстановлении Пхеньяна. А Вангон, основатель государства Корё, несмотря на крайне сложное положение на юге страны в начальный период, почти каждый год инспектировал район Пхеньяна (Согена).
Эта политика государства Корё, которое придавало столь важное значение Пхеньяну и сосредоточило силы на его строительстве, связана с историческим положением Пхеньяна, столицы Когурё - великой державы на Востоке и колыбели нашей нации. Корё намеревалось перенести столицу в Пхеньян и, использовав его в качестве опорного пункта, объединить территорию страны и построить такое сильное государство, как Древняя Корея и Когурё. В 932 году Вангон сказал: «В последнее время восстановили Соген, переселили туда население и укрепили его с целью покорить три Хана при опоре на силу этого города и определить его столицей» и выразил сожаление, что из-за ряда причин нельзя было сразу осуществить этот план. Стремление корёсцев перенести свою столицу в Пхеньян выразилось в дальнейшем ускорении соответствующей подготовки в 940-х годах. Эта работа прервалась в связи со смертью короля Чончжона и Ван Сик Рема, настаивавших на перенесении столицы в Пхеньян. Но такие устремления не прекратились и впоследствии. Об этом свидетельствует движение за перенесение столицы в Пхеньян, развернутое Мёчхоном и его сторонниками при короле Инчжоне, в середине 1130-х годов.
История корейской нации показывает, что энергично развертывалось движение за объединение в государствах Когурё и Корё, которые в своей политике обращали большое внимание на Пхеньян. В ходе этого образовалось единое государство корейской нации, родоначальником которой является Тангун, и стало возможным утвердить единство нации и национальное достоинство. Можно считать крупным достижением в изучении древней истории нашей страны научное освещение факта, что Тангун является реально существовавшим лицом и основателем Древней Кореи, а Пхеньян - столицей этого государства.
Хен Мен Хо, заведующий кабинетом исторического факультета Университета имени Ким Ир Сена, профессор, доктор
Из сборника научно-исследовательских статей «Тангун – родоначальник Кореи», 1994
Основной территорией эпохи Просвещения традиционно признается Франция. Применительно к философии истории это, вероятно, более верно, чем применительно к онтологии или эпистемологии. Как уже было сказано, термин «философия истории» изобретен Вольтером (1694-1778) - одним из главных идеологов французского Просвещения. Однако, несмотря на то что тот же Вольтер, как и другие французские мыслители XVIII в., гордо именовал век, в котором жил, веком философов, сферу своей деятельности как философа он понимал достаточно узко, намного уже, чем философы века предыдущего, не зря получившего название века великих метафизических систем.
Роберт Магдеев, 1955 года рождения, из города Сызрань, после окончания школы призван в советскую армию. Служил в пограничных войсках в Грузии, в армии серьезно занимался спортом, особенно бегом, имел спортивный разряд.
Недовольный советским режимом, Роберт решает бежать на Запад.
Летом 1976 г. во время очередного наряда он оторвался от дозорной группы пограничников и пересек границу с Турцией, автомат бросил на советской территории. Пограничники, заметив его побег, открыли огонь по смельчаку и бросились в погоню.
Погоня шла уже по турецкой территории. Роберт прекрасно зная местность успел добежать до турок раньше.
Магдеев прибежал на турецкую погранзаставу и на ломанном турецком и английском обратился к турецким пограничникам с просьбой о защите и убежище. Турки стали звонить своему начальству. Вскоре прибежали советские пограничники и стали требовать выдать Роберта, т.к. он якобы взломал сейф и похитил крупную сумму денег на заставе и вдобавок изнасиловал молодую жену замполита заставы. Турки отказались немедленно передать Магдеева, заявив, что его судьбу будет решать высшее пограничное начальство. Поняв, что беглеца им сразу не выдадут, советские пограничники вернулись обратно. Вскоре приехали высшие турецкие офицеры с переводчиком и начали допрос перебежчика.
Магдеев заявил, что бежал из СССР сознательно, оружия у него нет, он требует встречи с американцами и хочет получить убежище в США. Несколько месяцев его допрашивали сотрудники турецкой разведки, уточняя подробности побега, а затем передали американцам. Роберта увезли в Стамбул, поселили в квартире с 2 американцами. Он мог ходить по городу, но только в сопровождении последних. Турецкие власти заявили, что у них нет к нему никаких претензий и он может ехать на Запад, американцы же сообщили Роберту, что он будет жить в Америке. Сейчас он полетит самолетом в Италию и там будет ждать документы на въезд в США.
Самолет, Рим, квартира с двумя очень приятными американцами, карманные деньги и полная свобода передвижения. Магдеева предупредили, чтобы он не общался ни с кем из советских граждан, не звонить в СССР и прочие меры безопасности. Дали номера телефонов для экстренных звонков американцам.
Свобода была полная и Роберт ей пользовался как мог, благо карманных денег хватало вполне: прогулки по Риму, музеи, бары, девушки. Но через несколько месяцев Магдеев вдруг заностальгировал. Он позвонил родителям и сказал, что жив и здоров... Между тем родителям ранее сообщили, что он пропал без вести. Из желания услышать родную речь Роберт стал звонить в советское посольство и молчать в трубку. Затем стал подходить к посольству и заговаривать с выходящими оттуда на русском.
Американцы, оказывается, были в курсе его действий и просили этого не делать, нарисовав ему картину того, что с ним будет, если он будет продолжать в том же духе. Роберт обещал этого больше не делать, но... продолжил. Вскоре он позвонил в советское посольство и, назвав себя, попросил встречи с послом, который пригласил его на беседу. Американцы еще раз предупредили его, но Магдеев таки встретился с послом. Тот уверил Роберта, что ему ничего не будет, родственники ждут его и волнуются, сказал, что разговаривает с ним, как со своим сыном... угощал коньяком.
Воодушевленный Роберт спокойно покинул территорию посольства, обещав подумать о возвращении в СССР. Через несколько дней он пришел опять и заявил, что твердо решил вернуться в Союз. Пригласили американских представителей. Те сказали, что сейчас его последний шанс - он может отказаться возвращаться и тогда они покинут посольство вместе с ним, в противном случае - он возвращается в СССР и тогда будет все как ему и говорили - арест, тюрьма и много лет лагерей.
Советский же посол дал Роберту слово, что американцы врут, ничего ему не будет, он сам проводит Магдеева на родину, Роберт ему как сын, он очень переживает за него и т.п... Магдеев заявил, что принял решение возвращатиться в СССР. Американцы еще раз попросили Роберта повторить, что это его свободное личное решение за которое он несет ответственность. Он повторил, что добровольно возвращается в СССР и американцы покинули советское посольство. В посольстве у Роберта отобрали документы, а уже на другой день они с послом в машине приехали в аэропорт и сели на рейс Аэрофлота до Москвы.
В самолете их посадили в первый класс. Летели, смеялись, пили шампанское "за возвращение на Родину", приземлились в Шереметьево. Роберта с послом первых пригласили на выход, у трапа было две черные «Волги» и какие-то прилично одетые вежливые люди. Магдеева посадили в одну машину, а посол сел во вторую, т.к. в первой не было места. По дороге вежливые люди шутили, показывали город, трепались... приехали в Лефортово, сказали что "так нужно". Потом завели в камеру и после вопроса человека, лежащего на шконке - "за что и откуда?" Роберт все сразу понял и ответил - "из Рима". Римское пророчество американцев сбылось.
В 1977 году Роберта Магдеева приговорили за измену Родине к 10 годам лагерей. Сидел он в 37-й пермской политзоне. Сидел плохо, активно сотрудничал с оперчастью, доносил на товарищей по заключению, всеми "сучьими тропами" пытался вырваться на волю.
Летом 1982 года Магдеев написал письмо в «Литературную газету», осуждая находившихся в лагери диссидентов и обвиняя их в связях с ЦРУ. Письмо перехватил находящийся в лагере питерский диссидент Аркадий Цурков и оно стало достоянием лагерной гласности. За это Цуркова, Николая Ивлюшкина и Анатолия Корягина отправили из зоны в Чистопольскую тюрьму.
Предательство не помогло Мадееву. Срок он отсидел полностью, был освобожден в 1987 году, жил в Сызрани. Дальнейшая судьба его неизвестна.
На крайнем северо-западе индийского субконтинента, между горами Гиндукуш на западе и хребтом Каракорум на востоке, находится область Сват и районы Гилгит, Читрал, Дир, а южнее — Гомал и Гандхара. Здесь выявлены многочисленные памятники по течению реки Инд и в долинах ее притоков Гомал и Кабул и впадающей в него реки Сват с многочисленными притоками. Открытые круглый год перевалы Хайбер, Гомал, Курам, Точи и Буригал соединяют район с соседними областями, открывая пути в Среднюю Азию, Афганистан и Индию
Консульство России в Сливене (прежнее название — Селимно), открытое после окончания русско-турецкой войны 1828-1829 гг., было первым российским консульством в болгарских землях. Из-за отсутствия документов история его учреждения и деятельности на протяжении длительного времени— более 150 лет— не была известна исследователям. В литературе о его существовании были только упоминания[1]. Обнаруженные нами в Архиве внешней политики Российской империи материалы консульства позволили осветить подлинную историю учреждения этого российского представительства и деятельности первого консула в Сливене[2].
Еще по Кючук-Кайнарджийскому мирному договору 1774 г. Россия получила право, каким уже пользовались другие европейские державы, — посылать консулов и вице-консулов в те места Османской империи, «где они признаны будут надобными»[3]. В 80-х гг. XVIII в. были открыты русские консульские посты во многих пунктах азиатских и европейских владений Османской империи, но все они находились далеко от территорий, заселенных болгарами. И вот в 1784 г. Россия ставит вопрос об учреждении своего консульства в Варне. Порта и прежде пыталась противодействовать расширению русской консульской сети, понимая, что это укрепляет позиции русского государства на Востоке, а в вопросе о Варне заняла и вовсе непримиримую позицию, вполне сознавая военно-стратегическое назначение этой крепости на Черном морс. Кроме того, особую настороженность Порты вызывало усиление русского влияния именно в районах с христианским населением. Несмотря на то, что императорским указом уже был назначен консул в Варну, султан так и не дал разрешения на открытие российского консульства. В 1787 г. Россия возобновила попытку, но вновь безрезультатно.[4]
Вопрос об учреждении консульств России в европейских провинциях Османской империи вновь возник в ходе русско-турецкой войны 1828-1829 гг. По мере свертывания боевых действий и приближения мира перед командованием и дипломатией России все отчетливее и тревожнее вставала болгарская проблема — что будет с населением после ухода русской армии? Известно, что накануне войны Николай I не одобрил ни одного из предлагавшихся планов привлечения болгар к совместной борьбе с турецкой армией. Единственное, на что он соглашался, — это сформировать отряд из «благонадежнейших жителей Болгарии», который под строгим контролем русских частей и совместно с ними поддерживал бы порядок в занятых русской армией районах. Но подъем освободительного движения болгарского народа вынуждал менять в ходе войны отношение к борьбе болгар против османского ига[5]. Командованию не удалось отстранить болгар от активного вмешательства в ход событий. Во время войны болгары оказали действенную помощь русским войскам, радушно встречая их как освободителей; в юго- восточных районах страны болгарские патриоты готовили восстание; вооружалось все мужское население: некоторые— для защиты только своей семьи, но многие вступали в волонтерские отряды, сражались вместе с русской армией, а нередко действовали самостоятельно и без всяких санкций расправлялись с турками.
В ходе войны стало ясно, что проблема болгар, взявшихся за оружие, неизбежно обострится. Политические и военные планы российского правительства не предусматривали ни территориальных, ни иных изменений в европейской части Османской империи . Следовательно, высшим дипломатическим и военным кругам было известно заранее, что болгарский народ останется под властью Порты. Поэтому командование испытывало тревогу, видя порыв народа к освобождению, самочинные расправы с турками, стремление участвовать в боевых действиях вместе с русской армией. Офицер генерального штаба Ф.П. Фонтон, делая запись о радостной встрече русских войск в Варне, с горечью писал о болгарах: «Бедные, они думают, что для них настала година свободы и независимости от презренного ига. Они спокойно и твердо уповают на нас, а у нас руки связаны просвещенною Европою». Тяжело было видеть счастье на лицах людей и думать, какое их ждет разочарование, писал он далее[6]. Офицер штаба русской армии А.О. Дюгамель вспоминал, как трудно было удерживать болгар в спокойствии, подавлять взрывы ненависти их к угнетателям-му- сульманам. Уже во время войны многие намеревались последовать за русской армией и переселиться в Россию[7].
Предположение о переселении некоторого количества болгар в Россию было высказано накануне войны самим царем. Сформирование болгарского отряда в составе русских войск Николай I разрешал лишь в том случае, если добровольцы «согласятся и обяжутся по заключении мира с Османскою Портою переселиться в Россию», чтобы избежать расправы турецких властей[8].
По мере приближения конца войны в переписке И.И. Дибича с императором все чаще встает вопрос о судьбе болгар, в той или иной форме участвовавших в борьбе с османами. В мае 1829 г. он писал Николаю I, что принцип власти священен для русского правительства, «но здесь, в разгар упорной войны речь идет о народе, имеющем близкую с нами религию, общее происхождение и наречие, и который без всякого возбуждения с нашей стороны не может уже более переносить ярмо беспримерного притеснения и восстает не столько против самого правительства турецкого, сколько против своих угнетателей». Нельзя отказать этому народу в единственной просьбе— в оружии для защиты своих семей. Отказать — значило бы «выказать себя бесчувственными к бедствиям наших единоверцев...»[9]. Летом 1829 г. Дибич получил позволение императора вооружать население и счел необходимым в связи с этим подтвердить болгарам, что после войны они не будут оставлены как жертва, а получат право свободного переселения в Россию[10]. Испрашивая разрешение помочь болгарам вооружиться, Дибич писал Николаю I: «Но так как Ваше Величество не желает делать никаких завоеваний, ни даже производить изменений во внутреннем управлении турецкими областями, то я полагаю, что следовало бы вместе с тем заблаговременно сообразить, куда девать несколько десятков тысяч семейств, которые должны будут последовать за нами по окончании войны?»[11]
Таким образом, командование вполне осознавало моральную ответственность за судьбы людей, вооруженных с помощью России и так или иначе вовлеченных в военные действия. Задача сохранения политического влияния среди болгар требовала позаботиться о тех, кто во время войны открыто проявил приверженность к России и ненависть к османским властям. Не трудно было предположить, что по уходе русской армии жертвой массовых репрессий станут не только взявшиеся за оружие, но и все мирное население. Осознавая эту опасность, желая предотвратить возможную трагедию и помня прежние обещания, российская дипломатия включила в Адрианопольский мирный договор, подписанный 2 (14) сентября 1829 г., статью XIII, в которой было зафиксировано следующее: султан обещает полную амнистию веем, кто во время войны принимал участие в военных действиях на стороне противника или проявил приверженность к России своим поведением или высказываниями; обещалась личная безопасность и неприкосновенность имущества; всем, кто пожелает, разрешалось в течение 18 месяцев переселиться в любую другую страну по их выбору.[12]
Вопрос об открытии российского консульства в болгарских землях, как мы видим, не ставился, но открывалась легальная возможность эмиграции болгарского населения из Османской империи. Ожидалось, что правом переселения воспользуются лишь те, кто имел веские основания опасаться мести турок за прямое участие в военных действиях, подготовку восстания, самочинные расправы и т. д. Однако людей, вынужденных покинуть родину, оказалось намного больше, чем предполагалось. Уже через несколько дней после заключения мира в письме императору И.И. Дибич повторил вопрос: «... что нам делать с греками и болгарами, которые, вероятно, в значительном числе последуют за нами, когда мы станем оставлять эту страну?»[13] Он сообщал К.В. Нессельроде, что приложил все усилия к тому, чтобы не допустить народного восстания, однако невозможно было предотвратить того, что в ходе минувшей войны множество христиан не оказалось скомпрометированными перед османскими властями за радушную встречу русских солдат и нападения на турок[14].
На тревожные запросы И.И. Дибича Николай I ответил, что болгары могут уйти с русской армией в пределы России. Уже 8 октября 1829 г.
Комитет министров принял специальное решение о поселении болгар в Бессарабии или других местах Новороссийского края[15].
Несмотря на изданный в ноябре 1829 г. султанский фирман об амнистии и личной безопасности[16], болгарам был ясен главный итог — возврат под османское владычество, а цену обещаниям султана они знали. Население пребывало в панике.
Еще до ухода русских войск из Болгарии вооруженные шайки турок стали чинить насилия над христианами. Особенно тяжело пострадали болгары Сливена и его окрестностей, которые были особенно активны во время только что окончившейся войны. Как писал об обстановке того времени Г.С. Раковский, «леса Балканского хребта кишели вооруженными османами, готовыми расправиться с болгарами, как только русские войска уйдут в Россию, и положение болгарского населения было столь трагичным, что иного выхода, как переселение оно не видело»[17]. По вопросу, какой путь избрать — остаться или переселиться — разгорелась ожесточенная борьба среди населения Сливена и близлежащих городов[18].
В Сливене находилась Главная квартира русской армии. Болгары неоднократно обращались к русскому командованию с жалобами на свое положение и с просьбами помочь им переселиться из Османской империи. В ноябре 1829 г. к И.И. Дибичу пришли представители болгарского населения Сливена, Казана (современный Котел), Ямбола, Карнобата, Ени-Заарё (Ени-Загра, соврем. Нова-Загора) и Башкиоя (совр. Жеравна), которые заявили, что ожидают больших несчастий от возвращения под османскую власть. Некоторую гарантию соблюдения фирмана об амнистии, депутаты видели лишь в присутствии русского консула в их городах, о чем просили главнокомандующего. Передавая эту просьбу болгар, Дибич со своей стороны настойчиво просил прислать представителей России в те районы, из которых уходит русская армия. Наблюдая за исполнением указа об амнистии, они могли бы реально предотвратить многие беспорядки. Наиболее подходящим пунктом пребывания консула он считал г. Сливен[19].
В начале января 1830 г. сторонники переселения направили в штаб- квартиру русских войск еще более представительную депутацию, «.. .чтобы получить разрешение на массовую эмиграцию и помощь в их переселении». Они представили списки тех, кто желал эмигрировать в Россию. Депутация была принята И.И. Дибичем. Он ознакомил их с фирманом об амнистии, заверив при этом, что «турецкое правительство приняло эффективные меры к осуществлению этого акта», и рекомендовал им «доверие и покорность по отношению к турецкому правительству»[20].
Реакцию болгар на это заявление Дибича передал Г. Раковский: «О какой амнистии вы говорите? Турки не слушают своего султана!»[21] В ходе беседы с русским главнокомандующим депутаты изъявили твердое намерение переселиться, а также снова выразили желание иметь в этом районе русского консула, присутствие которого будет гарантией постоянного покровительства российского двора.[22]
Сообщая о последних событиях К.В. Нессельроде, Дибич вновь привлекает внимание российского правительства к вопросу о необходимости русских консульств в этом районе, так как весной, после выплаты Портой части военной контрибуции, войска должны были оставить Румслию. Командующий указывает не только на соображения гуманности, но и на политические мотивы, потому что присутствие консулов демонстрировало бы жителям «моральное господство» России в Константинополе, усиливая тем самым ее влияние в здешних местах. Кроме того, поскольку войска продолжали оставаться в Северной Болгарии, имелась необходимость в постоянных сведениях о санитарном положении в крае, возможности снабжения армии, мерах султанского правительства по выплате репараций[23].
И всс-таки непосредственным побудительным толчком, заставившим российское правительство пойти на решение вопроса об открытии российского консульства в Сливене, было намерение значительной части болгарского населения юго-восточных районов страны оставить свою родину.
Эмиграционные настроения встревожили русские военные и дипломатические круги. Как свидетельствуют документы, ни командование армией, ни дипломатические службы, ни сам император не одобряли желания болгар переселиться в другие края, в том числе и в Россию. Стремление большого числа христиан переселиться в Россию (как указывал Дибич в своем письме К.В. Нессельроде, — от 30 до 40 тыс. человек, в основном болгар) и их настойчивость заставили главнокомандующего обратиться за соответствующими инструкциями к своему правительству. В письме к А.И. Чернышеву от 13 января 1830 г. он высказался против их массовой эмиграции, считая «полезнейшим не ослаблять в краю том христианского населения»[24]. Как писал Дибич в начале февраля 1830 г. К.В. Нессельроде, в политических интересах России необходимо сохранить на Балканах многочисленное христианское население: страх, который оно внушает Порте, и право России выступать в пользу своих единоверцев дают русской дипломатии сильное средство воздействия на султана. Оно будет утеряно, если уменьшится болгарское население. К тому же, переселение нанесет вред русско-турецким отношениям, поскольку Порта не заинтересована в обезлюдении целых провинций и может посчитать это намеренным ударом со стороны России в целях ослабления Османской империи. Единственный способ удержать болгарское население — это прислать русского консула, который наблюдал бы за исполнением обещаний султана об амнистии[25].
Взгляды главнокомандующего получили полное одобрение Николая I, в частности «насчет выгоды сохранить в областях турецких сильное христианское народонаселение как в политическом, так и собственно хозяйственном». Учитывая, что свободных земель на юге Российской империи оставалось мало и в основном это были малопригодные для земледелия участки, что создавало трудности для устройства большого числа переселенцев и потребовало бы значительных расходов правительства, император считал особенно нежелательным приток в Россию неимущих беженцев, так как представители бедных слоев, не имея средств на обзаведение крепким хозяйством, часто уезжали обратно, что послужило основанием для введения еще в 1800 г. имущественного ценза в Положении о переселенцах.
В обстановке после подписания Адрианопольского мира, чтобы ограничить массовую эмиграцию болгар в Россию, Николай I предписал Дибичу помимо соблюдения имущественного ценза разрешать воспользоваться правом переселения «только тем жителям Болгарии и Румелии, которые непосредственно или косвенно принимали участие в военных действиях против турок» и тем самым имели серьезные основания опасаться за свою жизнь. Таким лицам разрешалось оказывать помощь при переезде в Россию. Прочим же было предписано ограничить выдачу паспортов, правда, с оговоркой, — насколько это представится возможным без нарушения ст. XIII. Это повеление царя было направлено И.И. Дибичу
5 февраля 1830 г.[26].
И.И. Дибич, пригласив спустя 40 дней болгарскую депутацию, дал ей ответ в соответствии с инструкциями, полученными от своего правительства. Он сообщил депутатам, что его правительство предоставляет возможность переселиться в Россию и обязуется оказать помощь им в этом переселении. Но при этом подчеркнул, что предоставляя болгарам право переселения на основании ст. ХШ Адрианопольского мирного договора, оно «нисколько к тому их не приглашает»[27]. Члены депутации передали слова главнокомандующего жителям пославших их городов. Сливснцы стали организаторами переселенческого движения, во главе которого встал Иван Селиминский, врач и известный политический деятель.
Было удовлетворено и другое пожелание болгар. Для осуществления контроля за исполнением ст. ХШ и для защиты интересов остававшихся жителсй-христиан в Сливен был назначен российский консул. Положение об учреждении консульства в Сливене, как главном городе районов, которые являлись театром военных действий в недавно окончившейся войне, было утверждено Николаем I 11(23) февраля 1830 г. Первым российским консулом в болгарских землях был назначен сотрудник российской миссии в Константинополе коллежский ассссор Герасим Васильевич Ващенко, ранее участвовавший в переговорах в Аккермане.[28]
Как следует из документов, назначение российского консула в болгарские земли, не предусмотренное постановлениями Адрианопольского мирного договора, вызвало осложнение в отношениях между Россией и Османской империей. В исторической литературе существовало мнение, что на учреждение консульства в Сливене «Порта согласилась сравнительно легко»[29]. Однако из обнаруженных нами документов явствует, что турецкое правительство согласилось на выдачу берата, признававшего назначение российского консульства в Сливен, после многих затруднений и сопротивления.[30] Порта расценила это назначение как стремление российского правительства побудить болгар к переселению. Узнав, что большое число болгар подготовилось к эмиграции, турецкое правительство обратилось к посланнику царя в Константинополе А.Ф. Орлову с протестом, считая, что она вызвана деятельностью русских агентов. Великий везир написал по этому поводу И.И. Дибичу. В своем ответе главнокомандующий объяснил, что Порта заблуждается на сей счет, и дал подробные разъяснения.[31]
Графу Орлову были даны специальные инструкции, в которых предписывалось в его объяснениях с турецким правительством рассеять эти подозрения. Было подчеркнуто, что «назначение консула, присутствие которого должно способствовать тому, чтобы остановить поток эмиграции, так же соответствует интересам Порты...»[32]. Такие же разъяснения были даны турецким представителям и в Петербурге. В результате этих действий российской дипломатии назревавший конфликт был предотвращен[33].
Однако длительное решение этого вопроса вызвало задержку в прибытии российского консула в пункт своего назначения, так как патент российской миссии в Константинополе на звание консула в Сливене и берат от Порты, признававший его назначение, были вручены Г.В. Ващенко только 4 (16) апреля 1830 г.
В болгарской историографии существует мнение, что единственной задачей российского консула была защита болгарского населения от турок[34]. О характере стоявших перед ним задач свидетельствуют инструкции, данные Г.В. Ващенко российским Министерством иностранных дел, российским посланником в Константинополе А.И. Рибопьером и фельдмаршалом И.И. Дибичем.
В инструкции МИДа говорилось, что назначение консула — одна из мер защиты христиан, которые опасаются мести турок за свои действия во время войны. «Главнейшая обязанность Ваша будет состоять в бдительном надзоре за поведением турок и христиан». Возможные ссоры между ними следует «отклонять дружественными внушениями и доводами... Правительство наше, имея в виду не ослаблять в турецких областях христианского народонаселения, далеко от намерения приглашать болгар и других христиан к переселению в пределы России...». Ващенко предписывалось давать разрешение на переселение и помогать лишь тем, кто участвовал в войне, всемерно отклоняя просьбы тех, кто не имеет серьезных оснований для ухода из своей страны. Надо успокаивать население, избегая высокомерного и оскорбительного вмешательства в «домашние дела» турецких властей. Лишь в крайних случаях разрешалось прибегать к официальным настояниям, используя в основном внушения и советы. Консулу поручалось также наблюдать за делами во внутренних областях Османской империи, сообщать о торговле и хозяйственном развитии, настроениях жителей, действиях правительства, появлении болезней и т. д. В заключение МИД еще раз подчеркивал: «Главне'йшая цель назначения нашего есть надзор за исполнением обещанного султаном всепрощения...»[35].
А.И. Рибопьер, передав Г.В. Ващенко патент миссии на звание российского консула в Сливене и берат Порты, от себя добавил только, чтобы в своих донесениях консул специально выделял пункт «Новости», а протесты и жалобы населения, требующие ходатайства посланника перед султанским правительством, представлял отдельно[36].
Уже было начало апреля 1830 г., и консулу следовало спешить к месту назначения, поскольку 25 апреля (7 мая) русские войска должны были оставить Сливен, когда командованию стало известно, что на 13 (25) апреля партия сторонников переселения назначила сбор всех желающих эмигрировать на Айтоском поле. 12 (24) апреля Г.В. Ващенко прибыл в Бургас — Главную квартиру 2-й армии. Он немедленно был принят фельдмаршалом, который самым подробным образом разъяснил ему обстановку. Согласно пожеланию Министерства иностранных дел именно И.И. Дибич дал консулу наиболее пространные и точные наставления об образе действий на месте службы. В своей инструкции он коснулся и предыстории назначения российского консула в Сливен, связанной с опасностью массовой эмиграции болгар, уточнив, что главная задача Ващенко заключается в том, чтобы не допустить этого. Дибич говорил, что совершенно отказывать болгарам в просьбах о переселении нельзя, так как такое право записано в статье Х1П Адрианопольского трактата, тем не менее, он распорядился, чтобы проездные свидетельства выдавались с самой большой осмотрительностью. Он поведал Ващенко, что по поводу болгарской эмиграции объяснился с великим ве- зиром, который благожелательно воспринял советы России сдержанно относиться к христианам, что поможет приостановить эмиграцию[37]. Консул, со своей стороны, должен разъяснять болгарам, что амнистия будет соблюдаться. По дороге в Сливен ему следует останавливаться в городах и крупных селах и сообщать об этом населению. «Вы окажете истинную услугу, останавливая, насколько возможно, эмиграцию: она мало отвечает интересам России (elle est peu dans les interets de la Rnssie); она была бы пагубна для Оттоманской империи, будущее благосостояние которой стало предметом великодушной заботы его императорского величества»[38], — указал Дибич.
Как видим, инструкции главнокомандующего консулу строго следовали новому курсу Николая I на сохранение слабой Османской империи, нуждающейся в помощи России для продления своего существования. Этот курс надолго стал генеральной линией русской политики в восточном вопросе[39].
Получив все предписания, Г.В. Ващенко отправился в путь. В своей первой депеше из Карнобата, датированной 18 (30) апреля 1830 г., он доносил, что по пути своего следования «от Бургаса до Карнабата видел только покинутые и сожженные самими жителями деревни и длинные вереницы повозок, направляющихся к месту их сбора и отъезда в Россию. Многие из этих караванов, насчитывавшие от 30 до 40 семейств, были из деревень, близлежащих к Айтосу, Карнобату, Ямболу, Селимно, большинство же было жителей Селимно». Он сообщал, что разговаривал со многими из этих людей, убеждал их остаться, говорил о трудностях, ожидающих их в пути, заверяя, что «они могут быть уверены в том, что ни в чем не пострадают от турецких властей за прошлое в силу всеобщей амнистии, дарованной султаном, за строгим соблюдением которой, согласно их пожеланиям, он назначен императором наблюдать». Но ничто не могло поколебать решения болгар переселиться. Интересна реакция болгар на слова Ващенко: наиболее состоятельные болгары не отказались от своего намерения эмигрировать и заявляли, что не вернутся до тех пор, пока Болгария не будет устроена по типу Сербии или Молдавского и Валашского княжеств, а большинство людей, принадлежавших, по словам консула, к «низшему классу», или обещали подумать или «прямо на месте выразили желание вернуться». В городе консул встретился с аяном. Беседа с ним подтвердила первые впечатления Ващенко. Представитель местной османской администрации рассказал, что, несмотря на публикацию указа об амнистии, болгары, прежде всего зажиточные, покинули город, остались самые бедные. Предупрежденные о приезде российского консула, они явились к аяну, который в присутствии Ващенко обещал управлять населением со всей справедливостью. Консул также успокаивал пришедших[40].
Военным властям было дано указание всячески помогать миссии консула, поэтому по прибытии его в Казан (Котел) майор Петербургского уланского полка Крылов немедленно собрал представителей населения и нескольких священников. В своей встрече с болгарами города Ващенко разъяснил, что назначен в Румелию следить за исполнением постановлений Адрианопольского трактата в их пользу. Последнее обстоятельство убедило, по его словам, большинство жителей города отказаться от намерения экспатриироваться. Однако, не доверяя местным османским властям, они изъявили желание, чтобы консул или постоянно находился у них в городе, или чаще посещал его. Чтобы хоть в какой-то мере удовлетворить желание жителей и успокоить их, Ващенко оставил в Казане на несколько дней своего драгомана Стояна. Пожелание иметь в своем городе консула или его представителя жители Казана повторяли неоднократно[41].
Первые встречи Ващенко с болгарским населением дали некоторые желаемые результаты: многие жители Казана, даже имевшие дорожные документы и уложившие вещи, остались в родном городе; большинство из тех, кто отправил свои вещи в Брэилу, решили не уезжать, и послали двух человек, чтобы вернуть обозы; в город вернулись несколько семей, которые уверяли, что десятки их сограждан скапливаются в Карнобате с намерением возвратиться домой. Вняли советам консула и остались на месте жители сел Башкиой и Ичера[42].
На место своего Назначения — Сливен — Ващенко прибыл 20 апреля (2 мая), уже после того, как из города 13 (25) апреля вышел огромный караван беженцев, насчитывавший около 15 тыс. человек, практически почти все болгарское население города. Число покинувших город болгар резко различается у двух авторов, приводящих эти цифры. По данным болгарского историка С. Табакова, к 1830 г. болгар было в городе около 15 тыс., и они составляли большинство жителей города[43]. Но другой болгарский историк Н. Тодоров приводит точные сведения русских военных властей, согласно которым в феврале 1830 г. население Сливена составляло 7027 человек, из них 2799 взрослых[44]. Цифры цифрами, но Сливен покинуло большинство болгарского населения. Выселение из города началось после подписания мирного договора в сентябре 1829 г., с начала 1830 г. оно стало нарастать, а весной приобрело массовый характер. Очевидец событий В.И. Даль, участвовавший в войне как врач, писал: «По тесным улицам Сливно толпились пешие и конные— телеги, лошаки, верблюды, кони, волы; все было перемешано в одну восставшую, шумную толпу; радостные клики, неистовые проклятия, плач и крик детей, скрип намазанных колес, резкие голоса, говор девок, мычание и ржание скота — все это сливалось в один гул: город подымался, был на ходу... Кучи праха, пепла и золы указывали путнику место, где стоял недавно еще целый город»[45]. Сливенцы сожгли почти половину всех домов[46]. Как писал участник событий И. Селиминский, решение поджечь город не было единодушным, многие надеялись вернуться в случае изменения политической обстановки. Поэтому, чтобы не было и мыслей о возвращении и чтобы ничто не досталось туркам, наиболее решительные настояли на поджогах и разрушениях[47]. Город, славившийся своими ремеслами, ярмарками, благосостоянием жителей, поразил консула разоренным, заброшенным видом.
В дом, где остановился Г.В. Ващенко, в первый же день пришли «руководители» оставшегося болгарского населения. Говоря о причинах эмиграции, они указывали главным образом на опасность возвращения болгар под османское правление, но вместе с тем — и на то, что большая часть их сограждан была увлечена примером других и запугана угрозами расформированных волонтеров, заставлявших жителей подниматься с насиженных мест. По утверждению пришедших, многие охотно вернулись бы, если бы не боялись этих угроз. То же говорил и турецкий аян, который также пришел приветствовать консула в первый же день: жители хотят послать депутацию к российскому посланнику в Константинополь с просьбой приказать волонтерам не чинить препятствий тем, кто захотел бы вернуться. Теперь же в городе, по словам пришедших, в городе осталось не более сотни болгарских семей[48].
21 апреля 1830 г. Г.В. Ващенко вручил аяну, главе местной турецкой администрации, документы о назначении консулом России в Сливене. Берат и ферман были громко зачитаны вслух в присутствии турецких служащих и представителей болгарского населения, собравшихся на церемонию.
Первые же встречи Г.В. Ващенко с болгарами показали, что они расширительно толкуют функции российского консула, считая, что он будет заниматься всеми делами, почти заменяя султанскую администрацию. Приходилось объяснять, что его единственная задача — защищать права болгар согласно Адрианопольскому трактату. Однако население придавало значительный политический смысл приезду российского представителя. Так, не услышав при чтении консульских бумаг о его покровительстве христианам, болгары пришли к Ващенко домой для объяснений. Консулу стоило больших усилий убедить их в том, что бумаги содержат обычные формулировки консульских бератов, что нельзя же открыто заявить турецким властям, что он прислан защищать их подданных от несправедливостей .
Удивительно то, что и турецкие жители воспринимали российского консула как представителя власти и иногда обращались к нему со своими проблемами. В дни отхода русских войск делегаты шести турецких сел Сливенского округа пришли к Ващенко, чтобы выразить ему как представителю России благодарность за хорошее поведение войск и доброе отношение к жителям, и даже просили консула защищать и турецкое население от притеснений аяна[49]. Бывало, что служащие турецкой администрации при решении, например, вопроса о налогах приходили к Ващенко советоваться и спрашивали, давала ли Порта распоряжения на сей счет[50].
Конечно, нельзя представлять ситуацию таким образом, будто отношения Ващенко с местным населением были идиллические. Наряду с приведенными фактами было и другое: обозлившись на то, что возвращающимся болгарам отдают их дома, сады и все имущество, и, решив, что это — результат вмешательства консула, турецкое население требовало его удаления, угрожало ему[51].
Спокойствия в стране не было. Материалы сливенского консульства показывают, в каких крайне трудных условиях приходилось исполнять свои обязанности Г.В. Ващенко. Главная трудность по-прежнему, несмотря на некоторые положительные моменты в политике османского правительства к немусульманскому населению, состояла в угнетенном положении христианских подданных. Консул в своих донесениях приводит многочисленные примеры притеснений болгар турками, которые старались отыграться за свои страхи и потери в только что окончившейся войне. Враждебность турецкого населения, помимо противостояния распоряжениям центральной власти, зачастую проявлялась и в открытой форме — в виде угроз, избиений и даже убийств христиан[52]. Об этих фактах Ващенко постоянно сообщал в своих донесениях А.И. Рибопьеру. Султанское правительство действительно пыталось «умиротворить» страну, рассылая приказы о справедливом правлении и соблюдении условий мира, но эти меры чаще всего бывали безрезультатны. Не всегда достигали результата и объяснения консула с аяном Сливена. Ващенко был вынужден не раз обращаться к главе османской администрации края Гюссейн-паше Адриа- нопольскому. Сообщив ему о некоторых случаях расправ житслей-му- сульман с болгарами и незаконных действиях местных властей, консул напомнил ему, что все это является нарушением положений мирного договора. Подобные факты, подчеркнул Ващенко, вызывают беспокойство среди болгар и служат толчком к переселению в другие края. Из-за несправедливых притеснений жители семи селений Адрианопольского округа решили в полном составе эмигрировать и обратились к российскому консулу за проездными документами. Ващенко просил пашу призвать местные власти к исполнению международных договоров и распоряжений своего правительства, поскольку их действия «есть одна га главных причин переселения отсель значительной части жителей». Ответа на свои обращения консул не получил, однако к нему перестали приходить с жалобами. Ващенко сделал вывод, что это отнюдь не следствие усилий паши по наведению порядка, просто паша пригрозил жалобщикам. А беззакония в отношении болгар продолжались, и консул действовал в их защиту, опираясь на условия Адрианопольского договора[53].
Как бы то ни было, назначение российского представителя в Сливен имело желаемый результат: многие болгарские семьи остались на родине, многие вернулись назад. Присутствие в городе консула воспринималось как единственная гарантия личной безопасности. Это продемонстрировал случай, происшедший в первые дни пребывания Ващенко в Сливене. Из города уехали десять казаков, сопровождавших его в пути. Узнав об этом, болгары кинулись к дому консула, чтобы выяснить, не собирается ли он уехать. При этом было заявлено, что в случае отъезда Ващенко они все поднимутся с мест и оставят город[54]. Насколько велика была вера в защиту консула говорит такой факт: 11 болгарских семей, добравшись уже до Силистры, вернулись в родной город, узнав, что туда приехал представитель России. Они уверяли, что многие их соотечественники готовы последовать их примеру. И действительно, приезд консула способствовал стабилизации обстановки, что признавали и местные турецкие власти[55].
Деятельность Ващенко, трудности, с ко
Судьба английских проституток, белое рабство, законы о заразных болезнях, новый Вавилон: детская проституция в Лондоне, английский порок – садомазохизм в XIX веке, гомосексуализм в Англии XIX века, дело веселых трансвеститов, скандал на Кливленд стрит, страсти по Оскару Уайльду
Одним из главных центров пиратства в Юго-Восточной Азии было королевство Аракан. Это независимое государство возвело морской разбой в ранг государственной политики и в течение XVII в. неоднократно демонстрировало примеры своей приверженности этому древнему ремеслу. На берегах Бенгальского залива вырос и расцвел достойный преемник «лучших» традиций древних пиратских стран
В истории зарождения и развития феодальной собственности в готской Испании различимы два этапа: V- VI вв. и VII в. (особенно его вторая половина). Уже на первом этапе для этого процесса характерны: интенсивное разложение общинного устройства у германских завоевателей (вестготов и свевов), рост численности зависимых крестьян и концентрация земельной собственности у магнатов, обеих церквей и королевской власти. Но в массе своей германцы и часть местных сельских жителей были тогда свободные крестьяне
Можно ли Киевскую Русь назвать государством? И если да, что это было за государство? Мало того, желательно также знать, понимали ли жители Древней Руси, что они живут в государстве? И что это для них означало? Совпадают ли наши и их представления о государстве? - подобных вопросов можно поставить немало. Как же они решаются историками?
В широко известном феномене Великого переселения народов немалую, если не решающую роль сыграли германцы. Германцы - это племена индоевропейской языковой группы, занимавшие в преддверии Переселения народов земли между Северным и Балтийским морями, Рейном, Дунаем, Вислой и Южной Скандинавией. Германские племена довольно поздно оказались в поле зрения античной письменной традиции. Первое упоминание о германских племенах относится к 222 г. до н.э.
