ГлавнаяМорской архивИсследованияБиблиотека












Логин: Пароль: Регистрация |


Голосование:


Самое читаемое:



» » Тюркские руны - эпиграфические памятники Центральной Азии
Тюркские руны - эпиграфические памятники Центральной Азии
  • Автор: Prokhorova |
  • Дата: 08-04-2014 12:05 |
  • Просмотров: 10722

Открытие древнетюркской письменности Центральной Азии неразрыв­но связано с освоением и заселением русскими людьми огромных просто­ров Сибири, долгое время остававшейся «неведомой землей» не только для европейских космографов, но и для дьяков московских приказов. Из­учение Сибири было начато первооткрывателями-землепроходцами, кото­рые сохранили в своих «отписках», «скасках» и челобитных живые впе­чатления пытливых наблюдателей. Круг их интересов был широк — не только пути, реки, залежи металлических руд, охота, рыболовство, земле­делие, но и языки, нравы и обычаи местного населения, а также возмож­ность и выгодность торговли и взаимоотношения между местными «княз- цами»[1]. Донесения первопроходцев и многочисленные «росписи», накопленные в сибирских воеводских канцеляриях, стали основой для свод­ных карт — «сибирских чертежей», наиболее полными из которых были различные редакции «Чертежной книги Сибири», составленной «тоболь­ским сыном боярским» С. У. Ремезовым в 1696-1703 гг.[2]

ЗНАКИ НА СКАЛАХ

Ученые-путешественники уже во второй половине XVII в. получили столь значительную письменную и устную информацию, что смогли со­ставить достаточно подробные описания Сибири и некоторой части Даль­него Востока[3]. Показателен пример голландца Николаса-Корнелиссона Витсена (1641-1717), автора первого сводного труда о Сибири и Даль­нем Востоке, вышедшего двумя прижизненными изданиями 1692 и 1705 гг. и переизданного в 1785 г.[4] Еще в молодости по личной просьбе Витсен был причислен к свите нидерландского посла Якова Борееля и вместе с посольством летом 1664 г. отправился в Москву, откуда через год вернулся на родину. В научной литературе распространено мнение, что Витсен пробыл в России несколько лет и много путешествовал по стране, так как иначе было бы невозможно собрать тот огромный мате­риал, который впоследствии составил его книгу о «Северной и Восточ­ной Татарии»[5]. В действительности же почти всеми описаниями Витсен обязан своим корреспондентам, о чем он сам писал, например, 29 ноября 1690 г. президенту Королевского общества в Лондоне Роберту Соутведу: «Почти 28 лет назад я ездил в Россию, и так как я находился там только ради своего любопытства, то вошел в сношения не только с русскими, но и с татарами всех родов. Там я впервые получил сведения о положении Московии и отдаленных стран. И с тех пор я не прекращал добывать све­дения разными способами и нашел путь получения и пересылки писем из самых северных и северо-восточных частей света»[6]. В числе корре­спондентов Витсена были столь просвещенные и хорошо знакомые с ма­териалами о Сибири люди, как думный дьяк Андрей Андреевич Виниус (1641—1715)[7] и Станислав Антонович Лопуцкий, придворный живописец царя Алексея Михайловича, переславший Витсену копию первой извест­ной русской карты Сибири — «Чертеж Сибирской земли», изготовленный тобольским воеводой П. И. Годуновым в 1667 г.[8] В книге Витсена приведе­ны образцы лексики многих народов России, в том числе и тюркских[9]. Ему приписывают и первые сведения о древнетюркских надписях[10]. Действи­тельно, среди прочих сведений о Сибири Витсен сообщает, что «недалеко от Верхотурья, на утесе, найдено несколько изображений и надписей из неизвестных букв. Об этих надписях, по преданию старейших людей та­мошнего населения, полагают, что они находились в том месте до покоре­ния страны московитами (что случилось более ста лет тому назад), так как нет никаких известий, когда и кем изображения были сделаны». Далее сле­дует описание утеса, который у местных жителей носил название «Писан­ный камень», и сообщение об обычае «вогулов и других язычников» при­носить жертвы[11]. Однако нее это описание свидетельствует не о сибирских надписях, а об уральских петроглифах, ибо Верхотурье (Верхотурский го­родок, ныне город в Свердловской области), основанное в 1598 г. близ восточных отрогов Среднего Урала, в верховьях р. Туры и ставшее «глав­ными воротами в Сибирь»[12], расположено очень далеко от зоны распро­странения древнетюркской письменности. Точно так же основано на не­доразумении мнение об упоминании «орхонских» памятников на карте С. У. Ремезова[13]. Но за 15 лет до выхода книги Витсена появилось более точное свидетельство о существовании неизвестных письмен на приени- сейских скалах.

Одним из первых образованных путешественников по Сибири был Николай Гаврилович Спафарий (Милеску), родившийся в знатной мол­давской семье (сам он себя называл греком «не только по религии, но также по происхождению»), получивший образование в Константинопо­ле и в Падуе, долго живший в Германии и Швеции, а в 1671 г., по прибы­тии в Москву, определенный переводчиком «эллинского, латинского и во- лошского языков» в Посольский приказ11. В начале 1675 г. Н. Г. Спафарий возглавил русское посольство в Китай. По возвращении (1678) он пред­ставил в Посольский приказ несколько географических трудов, в том числе «Книгу, а в ней писано путешествие царства Сибирского от города То­больского и до самого рубежа Китайского». Этот труд был первым под­робным географическим описанием Сибири, написанным очевидцем.

Спафарий приводит здесь не только личные наблюдения, но и все­возможные расспросные сведения. Описывает он и свой двухдневный путь по Енисею, от Енисейска до устья Ангары. О верховьях Енисея ему известны лишь рассказы местных жителей: «А до Большого порогу не доезжая есть место, утес каменной по Енисею. На том утесе есть вырезано на каменю неведомо какое письмо и межъ писмом и кресты вырезаны, так же и люди вырезаны, и в руках у них булавы... а никто не ведает, что писано и от кого»[14].

РУНЫ СИБИРИ

В конце второго десятилетия XVIII в. Сибирь, в том числе и ее архео­логические сокровища, все более привлекает внимание Петра. В знаме­нитых указах о запрещении грабительских раскопок и собирании вещей для Кунсткамеры было предписано также собирать и «камни с потпи- сью» (1718)[15]. А за год до этого, в 1717 г., в Петербург по приглашению Петра приехал из Данцига тридцатидвухлетний ученый Даниил Готлиб Мессершмидт (1685-1785), которому и были поручены научные иссле­дования в Сибири[16]. Вместе с немногими сотрудниками, к которым при­соединился в Тобольске пленный капитан шведской армии Филипп Иоганн Табберт (1676-1747), получивший после пожалования ему дво­рянства фамилию Страленберг[17], Мессершмидт осуществил небывалую по объему программу научных исследований, размах которых выявляет­ся лишь в последнее время, после первого издания его подневных запи­сей[18]. Вероятно, еще до приезда в Сибирь Мессершмидт располагал ка­кими-то сведениями о существовании там древней письменности; во всяком случае, сразу по прибытии в Тобольск он просит сибирского гу­бернатора князя А. М. Черкасского дать указание всем чиновникам дос­тавлять ему среди прочих раритетов «древние калмыцкие и татарские письма и их праотеческие письмена»[19].

В 1721-1722 гг. были открыты первые древние надписи на каменных стелах, изваянии и на обломке бронзового зеркала, зарисованные Карлом Шульманом, художником экспедиции, а также собраны сведения о место­нахождении многих других подобных письмен в долине Верхнего Енисея.

В 1722 г., вскоре после окончания Северной войны, Страленберг рас­стался с Мессершмидтом и покинул Сибирь, а в 1730 г. издал в Стокголь­ме книгу «Северная и восточная часть Европы и Азии», где опубликовал рисунки надписей[20]. Страленберг вслед за Мессершмидтом[21] назвал их «руническими» из-за близости в типе начертаний к хорошо известному в скандинавских странах письму. Это название не было точным, но в по­следующее время оказалось удобным и прочно вошло в научную терми­нологию.

Несколько ранее Страленберга, в 1729 г., об открытых экспедицией Мессершмидта надписях сообщил в небольшой публикации Г. 3. Байер, «первый тюрколог в Академии наук», переехавший в Петербург в 1726 г.[22] Байер предпринял также первую попытку идентификации над­писей, определив их как кельтское письмо.

Последующие находки каменных стел с руническими надписями в пределах Минусинской котловины, а со второй половины XIX в. и южнее Саян, связаны с именами многих исследователей, путешественников, краеведов. Наиболее велики заслуги Григория Ивановича Спасского (1783-1864), опубликовавшего в 1818 г. первый свод енисейской руники в своих «Древностях Сибири»[23]. Извлечения из этого труда, касающиеся надписей, были переведены академиком И. Ф. Кругом на латинский язык и изданы под названием «Inacriptiones Sibiricae» (СПб., 1822)[24].

Появление латинского перевода сообщений о сибирской рунике при­влекло внимание известных востоковедов того времени Абель-Ремюза и Г.-Ю. Клапрота, знакомых с широким кругом исторических источников, относящихся к Центральной Азии. Отмечая, что сходство с северными рунами может быть обманчивым, а сами надписи находятся в землях, где некогда обитали тюрки, Абель-Ремюз в рецензии на книгу Спасского тем не менее отнес надписи к усуням, которых он рассматривал как ветвь «индо-готов»; язык надписей при такой исходной посылке мог быть только индоевропейским[25]. Более правильную, как подтвердилось впоследствии, позицию выбрал Клапрот. Сопоставив зону распространения надписей с известиями китайских хроник о расселении енисейских кыргызов и на­личии у них письма, он предложил определить надписи как древнекыр­гызские[26]. Это была, по существу, первая научная дискуссия, связанная с атрибуцией памятников.

ОРХОНСКАЯ БИЛИНГВА

В последней трети XIX в. русские исследования в Центральной Азии и южных районах Восточной Сибири приобретают широкий размах[27]. Развитию экспедиционных исследований особенно способствовала дея­тельность сибирских отделов Географического общества, а также возник­новение в Минусинске первоклассного для того времени музея, основан­ного в 1877 г. H. М. Мартьяновым[28]. Деятельность этих местных центров существенно дополняла результаты великих центральноазиатских экспе­диций H. М. Пржевальского, его учеников и продолжателей. Наиболее активной научной силой в сибирских учреждениях Географического об­щества были политические ссыльные и деятели «сибирского областни­чества» — Г. Н. Потанин, H. М. Ядринцев, Д. И. Клеменц[29]. С именами двух последних связано одно из крупнейших открытий в тюркологии.

Уроженец Сибири и страстный ее патриот, Николай Михайлович Яд­ринцев (1842-1894) был признанным вождем наиболее демократическо­го направления в областничестве[30]. Незаурядный публицист и литератор, он в то же время был виднейшим деятелем Западно-Сибирского и Вос­точно-Сибирского отделов Географического общества, занимаясь глав­ным образом социолого-этнографическим изучением населения Сибири, а также историко-археологическими изысканиями[31].

Научным триумфом H. М. Ядринцева стала экспедиция в Северную Монголию летом 1889 г. С четырьмя спутниками он выехал туда на сред­ства и по поручению Восточно-Сибирского отдела Географического об­щества главным образом с археологическими целями, имея в виду, в част­ности, точное определение местоположения Каракорума, столицы первых Чингизидов. В долине р. Орхон Ядринцев уделил особое внимание ос­мотру городища Карабалгасун, стены и центральные («дворцовые») со­оружения которого сохранились во внешних обводах достаточно четко. «Наше внимание, — пишет Ядринцев, — обратила особенно группа гра­нитных обломков, лежавших в 600 шагах от дворца около каких-то валов и возвышений. Это были гранитные камни. Присмотревшись, мы увиде­ли на них высеченные барельефы и вскоре различили китайского лу, или типического дракона; рядом мы нашли его голову. Обломки доказали, что это было изваяние обелиска или монумента, где по закругленной части было сделано три дракона с каждой стороны, т. е. справа и слева они схо­дились головами внизу. Половина этого щита уцелела, и, взглянув на него, к изумлению мы увидели здесь изображение знакомых рунических зна­ков, которыми испещрены енисейские могильники. Затем на других об­ломках мы нашли, кроме тех же знаков, китайские надписи и как бы мон­гольские, на самом же деле оказавшиеся уйгурскими...[32] Воображение невольно работало, воскрешая картину прошлой жизни... Мы сознава­ли, что стоим у разгадки того, что занимало ученых-ориенталистов. Мы не могли не испытывать волнения и приятного трепета, который ощуща­ется накануне открытий, и эти блаженные минуты нравственного удов­летворения заставляют забывать... лишения дальних путешествий»[33]. А через две недели, узнав от местного монгольского населения о боль­ших камнях с подобными надписями, Ядринцев обнаружил в урочище Кошо-Цайдам, невдалеке от монастыря Эрдэни-цзу, два громадных ка­менных памятника с руническими и китайскими надписями и остатки значительных погребальных сооружений с мраморными статуями людей и животных. Изготовив копии 40 строк рун и части иероглифического текста, экспедиция спешно вернулась в Россию[34].

Сообщение Ядринцева и рассылка ряду крупных ученых литографи­рованных копий тех рисунков рунических знаков, которые он сделал, вызвали сенсацию. Незадолго до этого В. Р. Розен писал: «В науке исто­рической археологии девятнадцатый век останется вечно памятным дешифровкой письмен иероглифических и клинописных разных систем.

 

Не хотелось бы верить, что загадочные до сих пор сибирские надписи перейдут неразгаданными в 20-е столетие»[35]. Находка двуязычной над­писи открывала, казалось, столь желанные новые возможности. Но прежде необходимо было получить точные и полные копии иероглифического и рунического текстов, а также осуществить археологическое обследова­ние обнаруженных погребальных комплексов. Началась подготовка орхонской экспедиции Российской Академии наук под руководством академика В. В. Радлова. Ее опередила, однако, небольшая финская экспедиция.

Монастырь Эрдэни-цзу, Алтай субурган («Золотая ступа»)

 

 

Мысль М. А. Кастрена об Алтае и Сибири как прародине всех финно- угорских народов[36] побудила многих финских ученых искать там следы развитой цивилизации, которую можно было бы определить как прафин- скую. Загадочные надписи Сибири в связи с этой гипотезой стали весьма заманчивым объектом исследований и истолкований.

В 1883 г. в Хельсинки было основано «Финно-угорское общество» для объединения усилий в области урало-алтаистики. В 1887 г. финские ар­хеологи Иоганн-Рейнгольд Аспелин (1842-1915) и Отто-Хельмар Апе- ельгрен-Кивало (1853-1937) начали работы по изучению надписей на Енисее[37]. В течение двух сезонов они скопировали 32 надписи, а в 1889 г. крупнейший финский филолог Отто Доннер (1835-1909) издал первый относительно полный корпус енисейских надписей[38].

Участвуя в VIII археологическом конгрессе в Москве (январь-февраль 1890), где было сообщено об открытии в Монголии, О. Доннер и И. Р. Ас­пелин получили подробную информацию от H. М. Ядринцева. Уже 15 мая 1890 г. сотрудник Аспелина Аксель Олай Гейкель (1851-1924) был в Монголии; к концу августа работа по изготовлению эстампажей и фото­графированию памятников была закончена[39], а в 1892 г. вышел новый финский корпус рунических надписей, на этот раз орхонских[40].

Летом 1891 г. в Монголии начала работу хорошо подготовленная рус­ская экспедиция В. В. Радлова, активным участником которой был Дмит­рий Александрович Клеменц (1848-1914), ссыльный народоволец, ра­ботавший в Минусинском музее, и один из самых замечательных исследователей древностей Сибири конца XIX в.[41] Участвовали в экс­педиции и H. М. Ядринцев, а также фотограф и художник С. М. Дудин, топограф И. И. Щеголев и натуралист Η. П. Левин. Уже в следующем году, одновременно с финским, вышел подготовленный экспедицией «Атлас древностей Монголии», содержащий как копии надписей (фото­графии и эстампажи), так и результаты широких археологических об­следований всего комплекса памятников[42]. Условия для атрибуции и де­шифровки памятников были подготовлены.

Уже в финском атласе были опу­бликованы первые переводы китай­ских текстов обоих памятников из Кошо-Цайдама, выполненные Г. Де- вериа и Г. Габеленцем, которые по­зволили датировать памятники VIII в. и определить их как погре­бальные надписи двух видных дея­телей Тюркского каганата — кагана, китайская передача имени которо­го — Могилян, и его брата, имя которого в китайской передаче — Кюе-деле (Кюль-тегин)4'1.

Можно было полагать, что руни­ческие тексты памятников были на­писаны на одном из тюркских язы­ков. К поискам путей дешифровки надписей приступили В. В. Радлов и Вильгельм Томсен (1842-1927), известнейший датский филолог·’5. 25 но­ября 1893 г., «в самый тревожный день своей мирной жизни», как гово­рит Брендель, Томсен нашел разгадку енисейско-орхонских письмен; благодаря счастливой идее, основанной, конечно, на долгих предвари­тельных изысканиях, ему удалось установить фонетическое значение почти всех письмен в течение одного часа. 15 декабря открытие было доложено датской Академии наук; еще до этого заседания Томсен в де­кабре сообщил о своем открытии академику В. В. Радлову, и в январе 1894 г. Радлов представил в Академию наук, конечно, со ссылкой на от­крытие Томсена, свой опыт перевода надписей[43]. Оба Кошоцайдамских памятника были идентифицированы — они были воздвигнуты в честь Бильга-кагана и его брата Кюль-тегина. Карабалгасунский памятник от­носился к более поздней эпохе, но тюркский текст надписи практически не сохранился.

СОЗДАНИЕ ТЮРКСКОЙ РУНОЛОГИИ

В 1894-1895 гг. В. В. Радлов публикует вначале предварительный опыт перевода памятника в честь Кюль-тегина[44], а затем три выпуска «Древне­тюркских надписей Монголии»[45]. С этого времени изучение древнетюрк­ских памятников выделилось в особую отрасль тюркологии, признанной «столицей» которой стал в те годы Петербург.

В 1897 г. выходят новые исследования Кошоцайдамских надписей“14. Годом раньше В. Томсен публикует свою транскрипцию и перевод этих памятников[46]. Между тем сотрудники Орхонской экспедиции, хотя и без непосредственного участия В. В. Радлова, в поездках по Монголии и Туве открывают новые рунические памятники и проводят археологические ис­следования, давшие ценные результаты. В 1891 г. H. М. Ядринцев открыл Онгинский и Асхетский памятники[47], а Д. А. Клеменц тщательно обследо­вал городище Каралбалгасун и некоторые другие городища Северной Мон­голии и Тувы[48]. В 1893 г. Д. А. Клеменцем были найдены вторая Асхетская надпись и рунические надписи (черной краской) на скале Тайхир-чулу (Хой- то-Тамир). В 1897 г. E. Н. Клеменц в урочище Баин-Цокто обнаружила древ­нетюркский погребальный комплекс, в составе которого были два гранит­ных столба, покрытые руническими знаками. Это был памятник Тонькжука, которому В. В. Радлов посвятил выпуск «Атласа древностей Монголии» и специальный выпуск «Древнетюркских надписей Монголии»[49].

С 1897 г. активно включается в изучение древнетюркских памятников талантливейший ученик В. В. Радлова П. М. Мелиоранский[50]. Особый ин­терес представляет его публикация памятника в честь Кюль-тегина, не утратившая своего значения и поныне; она смело может быть названа образцовой публикацией древнетюркского памятника, совмещающей тща­тельное текстологическое исследование, подробный лингвистический анализ и всесторонний историографический комментарий. Несколько позднее, в 1909-1911 гг., В. В. Радлов издает серию статей, где изложены различные соображения о древнетюркских диалектах и разбираются но­вые находки из Восточного Туркестана — фрагменты «рун на бумаге» (восемь, опубликованных А. Лекоком, и один, переданный В. В. РадловуС.Ф. Ольденбургом)[51]. Отдельно публикуются надписи, обнаруженные в Яр-хото (1898) Д. А. Клеменцом[52].

Другим центром изучения древнетюркской рунической эпиграфики оставался к началу XX в. Гельсингфорс (Хельсинки). Финно-угорское общество продолжало субсидировать полевые исследования, хотя и в значительно меньших масштабах, издавало важнейшие труды В. Том­сена, публикации О. Доннера, А. Гейкеля, Г. И. Рамстедта. В 1896- 1897 гг. в Восточном Казахстане и на Алтае работала экспедиция Отто Доннера-младшего (1871-1932), открывшая несколько мелких надпи­сей, к сожалению, не опубликованных[53]. В 1898 г. в долине Таласа, а затем в Восточном Туркестане работала экспедиция X. И. Гейкеля (1865- 1937), некоторые результаты которой были опубликованы в 1918 г.[54] В 1898 г. О. Доннер отправил в Монголию своего ученика, в то время более монголиста, чем тюрколога, впоследствии ставшего одним из со­здателей современной алтаистики, Г. И. Рамстедта (1873-1950). В 1900 г. им была открыта Суджинская руническая надпись. В 1909 г., вновь вер­нувшись в Монголию, Рамстедт повторно исследовал памятник Тонью- кука (материалы были опубликованы его учеником Пенти Аалто в 1958 г.), скопировал открытую ранее Суджинскую надпись, а затем воз­ле оз. Шине-усу обнаружил новый крупный рунический памятник, пер­воначально названный им «Селенгинским камнем»54.

Стела в Бапк-Ульгинском аймаке. С. Г. Кляшторный и шофер К. Шишкин. 197& г.

 

 

В 1906-1910 гг. три поездки в Туву и Монголию совершил по заданию Финно-угорского общества И. Г. Гранэ (1882-1956), который открыл не­сколько новых енисейских памятников и исследовал рунические надпи­си на скале Тайхир-чулу, близ р. Хойто-Тамир[55].

Первые результаты сопоставления исторических сведений, содержа­щихся в надписях, с материалами китайских династийных хроник были сообщены в 1894-1896 гг. В. В. Радловым, В. Томсеном и Э. Парке­ром[56]. Общую оценку проделанной ими в этом направлении работы дал В. В. Бартольд: «Было необходимо выяснить, насколько надписями под­тверждается и дополняется хронологическая канва, установленная пе­реводчиками китайских летописей, и насколько надписи дают нам но­вые факты или новое освещение фактов по сравнению с тем, что могли дать китайцы. По вопросу о хронологической канве Томсен пришел к заключению, что среди рассказанных событий, кроме смерти Кголь-те- гина и, может быть, его отца, нет ни одного, которое бы можно было с полной уверенностью отождествить с каким-нибудь определенным со­бытием, отнесенным в китайских летописях к определенной дате. Из­вестно, что вышедшая скоро после этого работа Маркварта дала целый ряд таких отождествлений, причем результатом исторического иссле­дования было установление нового лингвистического факта — своеоб­разной системы счисления некоторых турецких народностей того вре­мени»[57].

Начало историографической интерпретации надписей было положе­но опубликованными в 1897-1903 гг. трудами В. В. Бартольда[58], И. Мар- кварта[59], П. М. Мелиоранского[60], Ф. Хирта[61] и Э. Щаванна[62], в которых начата разработка методики исследования рунической эпиграфики и дана оценка памятников как источника для истории Центральной и Средней Азии.

Можно отметить следующие важнейшие результаты, достигнутые в эти годы: а) была установлена система счисления и хронология па­мятников Кюль-тегину и Могиляню (В. Банг, И. Маркварт), что даловозможность идентифицировать сообщения надписей с сообщениями китайских и отчасти арабских источников (И. Маркварт, В. В. Бартольд); хронология памятника Тоньюкука и Онгинской надписи оставалась неяс­ной, а датировка енисейских памятников не была произведена даже при­ближенно, хотя особенности палеографии и свидетельствовали как будто о большей архаичности сибирской руники; б) по некоторым важным про­блемам, затронутым в надписях, были сравнительно подробно изучены ма­териалы китайских источников, что позволило шире представить истори­ческий фон и взаимные связи событий, упомянутых в надписях (Ф. Хирт,Э.Шаванн); в) были определены в общих чертах основные аспекты исто­риографического изучения памятников: историко-политический, этноло­гический, культурно-исторический и социальный (последний — только в работах В. В. Бартольда); г) была сделана первая попытка сопостав­ления сообщений памятников, материалов арабских, персидских, ки­тайских, византийских и армянских источников для построения об­щей истории тюркских каганатов VI-VII в.[63]

С середины первого десятилетия XX в. интерес к руническим памят­никам несколько снижается. А. Н. Самойлович следующим образом ха­рактеризует новый период: «П. М. Мелиоранский, самый молодой из трех главных участников разработки памятников турецкой рунообразной пись­менности, наиболее близкий к В. Томсену по научной точности своих исследовательских приемов, был рано похищен у науки смертью... В. В. Радлов с началом появления из песков Китайского Туркестана обиль­ных памятников уйгурской письменности отошел от надписей Монголии и Сибири, которые он все (не считая позднее открытых Рамстедтом и Котвичем) проработал в предварительном виде, снабдив глоссариями и грамматическим очерком. В. Баиг, давший несколько статей по памятни­кам енисейско-орхонской письменности и открывший особую систему сочетания единиц и десятков в числительных этих надписей, не задер­жался на этих памятниках, а занялся детальным изучением Codex Cumanicus’a и увлекся подготовительными исследованиями по истори­ческой грамматике турецких языков. Вамбери ограничился не имевшими большого значения заметками по языку турецких рун. Рамстедт, более монголист, чем турколог, только на время вошел в число исследователей турецких памятников Монголии, чтобы выпустить в свет издание и пере­вод открытых им самим надписей»[64]. Особое место в дальнейшем изуче­нии древнетюркской руники принадлежало В. Томсену. «С 1893 по 1927 г. в центре научных интересов В. Томсена, вопреки его первоначальным намерениям, оставались вырезанные на камнях и сохранившиеся в Мон­голии и Сибири памятники турецкой руновидной письменности, в изуче­ние языка которых знаменитый датский ученый продолжал, с некоторы­ми перерывами, все более и более углубляться по мере расширения своих туркологических познаний и по мере развития туркологии трудами дру­гих ученых разных стран, особенно в связи с богатейшими находками памятников древнего турецкого языка при археологических раскопках в Китайском Туркестане»[65].

Две главные причины обусловили отход большинства исследователей от дальнейшего углубленного изучения орхоно-енисейских памятников — во-первых, появление большого числа новых материалов из Восточного Туркестана, изучение которых привело к ряду открытий сенсационного характера, и, во-вторых, завершение первоначальной обработки орхоно-енисейских текстов. Для получения новых данных требовалась длитель­ная кропотливая работа, не сулящая, как казалось, значительных резуль­татов. Ошибочность этого представ­ления стала очевидной после публи­кации В. Томсеном новых работ — «Turcica» (1916)[66] и «Древнетюрк­ские надписи из Монголии» (1922)[67], которые завершили его бо­лее чем тридцатилетний труд над древнетюркскими руническими па­мятниками.

Вместе с тем были открыты но­вые памятники, издание и перевод которых осуществили В. Томсен («руны на бумаге» из Восточного Турке-стана)[68], Г. И. Рамстедт (Суджинская и Селенгинская надписи), В. Л. Котвич и А. Н. Самойлович (надпись в Ихе Хушоту)[69].

Голова статуи Кюль-тегина из погребального комплекса в Кошо• Цайдаме. VIII в. Монголия.После открытия В. J1. Котовичем надписи Ихе Хушоту (памятник Кули-чору) в 1912 г. находки, как, впрочем, и специальные поиски но­вых крупных памятников рунической письменности, надолго прекрати­лись. Основным содержанием тюркской рунологии на несколько деся­тилетий стали освоение уже опубликованных материалов и пересмотр достигнутых ранее результатов. Этот процесс не изменило открытие новых мелких и весьма трафаретных по содержанию и языку енисей­ских надписей, как и находки еще более кратких надписей, а иногда и отдельных знаков в других районах распространения древнетюркского рунического письма.

Историографическое изучение надписей проводилось в этот период В. Томсеном, по-новому решившим вопрос о датировке некоторых собы­тий, упомянутых в надписи Тоньюкука; П. Пельо, продолжившим работу по привлечению к интерпретации памятников китайских литературных свидетельств[70]; Г. Е. Грумм-Гржимайло, привлекшим надписи для решения некоторых историко-географических и этнографических проблем[71]; В. В. Бартольдом, широко использовавшим материалы памятников для культурно-исторических исследований.

Вклад В. В. Бартольда особенно велик; его последней крупной работой были широко известные «Двенадцать лекций по истории тюрков Средней Азии», прочитанные в Стамбульском университете летом 1926 г. В «Лек­циях» В. В. Бартольд подвел итоги своих многолетних исследований в об­ласти истории тюркоязычных народов[72]. В эти годы В. В. Бартольд оконча­тельно сформулировал отношение к надписям как историческому источнику, отразив в своей оценке состояние историографии Средней Азии и степень филологической изученности древнетюркских рунических текстов: «По­мимо своего лингвистического значения, надписи имеют не меньше значе­ния и для историка как рассказ турок VIII в. о себе, во многом дополня­ющий сведения китайских источников. Необходимо, однако, помнить, что, хотя со времени открытия датским лингвистом Томсеном ключа к чтению надписей прошло уже более 30 лет, дело разбора далеко не закончено и толкование многих мест остается спорным. Попытки без знания языка, на основании существующих переводов, пользоваться надписями как исто­рическим источником могут привести и часто приводили к совершенно ошибочным историческим выводам»[73].

Новый этап изучения орхоно-енисейской письменности, начавшийся в 1930—1940-х гг., связан с серьезными изменениями в состоянии тюрк­ской филологии. Благодаря вовлечению в круг исследуемых памятников древнеуйгурских текстов, словаря Махмуда Кашгарского и некоторых других материалов, их постепенному освоению область изучения древ­нетюркских языков значительно расширилась. Были предприняты попыт­ки построения исторической классификации и исторической грамматики тюркских языков, усилился интерес к поискам родственных связей этих языков с другими языками, близкими к ним в материальном и типологи­ческом отношениях (алтаистика). В этих условиях резко возросла роль древнейших тюркских языковых памятников для дальнейшего развития тюркского и «алтайского» языкознания. В то же время новые материалы позволили отчасти пересмотреть как переводы памятников, так и те вы­воды филологического и исторического порядка, которые были сделаны в конце XIX — начале XX в.

Первая попытка в этом направле­нии, предпринятая X. Н. Оркуном, не была признана удовлетвори­тельной, однако опыт составления корпуса рунических надписей сам по себе заслуживает внимания79. Впервые после известных работ В. В. Радлова появились достаточ­но подробные описания языка древ­нетюркских памятников80. Особое значение для изучения древнетюр­кской письменности имеют обобща­ющие труды С. Е, Малова (1951- 1959)81, издание которых послужи­ло толчком к резкому расширению работ по сравнительно-историчес­кому изучению тюркских языков.

Весьма важны грамматические очерки языка древнетюркских руни­ческих памятников, опубликованные сопоставительно с грамматическими очерками других древнетюркских и современных тюркских языков®3, а также сравнительный анализ древ­нетюркских языковых фактов в си­стеме общего описания фонологии, морфологии и синтаксиса тюркских языков83. Наконец, выход в свет «Древнетюркского словаря», история сорока лет, и публикация словаря значение для развития тюркологических и общеалтаистических исследований в мировом масштабе[74]. Направ­ление дальнейших исследований, по новейшей оценке, наиболее настоя­тельно диктуется необходимостью изучения графической системы руники (эволюция графики, относительная и абсолютная датировка памятников на ее основе, отражение в графике звуковой стороны языка и проблема соотношения: графема — фонема — вариант фонемы), диалектных разли­чий в языке памятников и диалектных отношений орхоно-енисейских памятников к остальным древнетюркским памятникам, системного описа­ния грамматического строя каждого памятника в отдельности и в сопо­ставлении друг с другом[75]. В этих направлениях плодотворными стали 80-е гг. XX в. Вместе с тем сохраняет значение работа по ревизии и пере­изданию уже известных текстов, ведущаяся в продолжение последних двух десятилетий[76].

Новый этап открытий и полевого изучения древнетюркских памятни­ков Центральной Азии, их последующего издания и интерпретации свя­зан с работами двух крупнейших экспедиций — Саяно-Тувинской архео­логической экспедиции Ленинградского отделения Института археологии АН СССР под руководством А. Д. Грача и Советско-монгольской истори­ко-культурной экспедиции под руководством А. П. Окладникова и В. В. Волкова. В составе обеих экспедиций функционировал эпиграфи­ческий отряд. Работами этих отрядов руководили: в Туве — С. Г. Кляш- торный (1968-1973), а затем Д. Д. Васильев, в Монголии — С. Г. Кляш- торный (1968-1969, 1974-1989).

Работы на Верхнем Енисее имели своим результатом кроме ряда статей издание сводного корпуса[77]. Работы в Монголии породили це­лую серию открытий памятников, большая часть которых была опуб­ликована[78].

СОГДИЙСКАЯ ЭПИГРАФИКА ТЮРКОВ

Многовековые контакты согдийцев с тюрками и другими народами Центральной Азии — одна из наиболее ярких страниц истории мировой культуры. Манихейские рукописи, открытые в Турфане, свидетельству­ют о роли согдийцев в уйгурских государствах VIII—IX вв. О согдийско- тюркских связях говорят и древнетюркские (рунические и уйгурские), и согдийские тексты. Тюрки и уйгуры познакомились с манихейством и буддизмом через посредство согдийцев, а курсивное уйгурское письмо прямо продолжает согдийское. По словам В. В. Бартольда, «заслуги сог­дийцев в деле распространения алфавита семитского происхождения дают им право на место в истории рядом с финикийцами», а значение согдий­цев в международной торговле «едва ли уступало торговому значению финикийцев в древности»[79].

Великая центральноазиатская эстафета письменности, начатая согдий- цами, была подхвачена тюрками, уйгурами и, позднее, монголами: от уйгурского берет свое начало монгольское письмо, монголы передали письменность манчьжурам. Примечательно, что уже на первом этапе этой эстафеты тюрки выступали не только в роли учеников: согдийский алфа­вит, заимствованный тюрками, был дополнен буквой I (палеографиче­ски — согд. г с диакритикой), и в таком — модифицированном — виде его применяли (вероятно, уже со второй половины VIII в.) и сами согдий- цы. Этот вариант курсивного согдийского письма принято именовать «уй- гурско-согдийским», он известен по согдийским рукописям из Дуньхуана и Турфана, а также по Карабалгасунской надписи, открытой H. М. Яд- ринцевым в 1889 г. в Северной Монголии, на левом берегу р. Орхон, сре­ди развалин древней столицы уйгуров.

Надпись содержала три версии — китайскую, древнетюркскую ру­ническую и согдийскую. Первоначально согдийская версия была при­нята за уйгурскую. H. М. Ядринцев доставил в Петербург один фраг­мент этой версии, содержащий 4 строки; еще несколько фрагментов было открыто экспедициями А. Гейкеля (1890) и В. В. Радлова (1891). Лишь в 1909 г., после открытия и идентификации согдийских рукописных тек­стов из Восточного Туркестана, Ф. В. К. Миллер установил, что эта вер­сия Карабалгасунской надписи составлена на согдийском языке[80]. Фо­тографии эстампажей большинства дошедших до нас фрагментов согдийской версии опубликованы в «Атласе» В. В. Радлова''[81]. Издание текста и первый перевод всех согдийских фрагментов принадлежит

О.Хансену[82]. Существенные коррективы в чтение согдийской версии внес Ютака Иосида[83].

Древнетюркская руническая версия Карабалгасунской надписи унич­тожена почти целиком, так что о содержании надписи можно судить главным образом по китайской версии, хорошо сохранившейся; эта вер­сия издавалась несколько раз[84].

Открытием и атрибуцией согдийской версии Карабалгасунской над­писи было положено начало целой серии находок согдийской эпиграфики тюрков в Монголии, при­несших во многом неожиданные результаты. И главной из таких находок стало открытие Бугут- ской стелы.

В 1956 г. монгольский археолог Ц. Доржсурэн обнаружил в об­ширной межгорной котловине Бу- гут (Оленья падь), примерно в 27 км к северо-востоку от центра Их Тамир-сомона и в 5 км север­нее левого берега р. Хойт-Тамир, близ левого берега маленькой реч­ки Байн Цаган, впадающей в Хойт- Тамир, погребальный комплекс тюркского времени. В состав ком­плекса входила стела, установлен­ная на спине каменной черепахи. Три стороны стелы покрывала частично сохранившаяся курсивная надпись, которую Ц. Доржсурэн посчитал за уйгурскую. В 196S г. Доржсурэн сообщил С. Г. Кляшторному о своей на­ходке, после чего стела, перемещенная в краеведческий музей г. Цэцэрлэг (центр Архангайского аймана), была там обследована и сфотографирова­на. По фотографиям В. А. Лившиц определил язык стелы как согдийский. Изучение комплекса и стелы было продолжено в 1969 г. (С. Г. Кляштор- ный), 1970 г. (В. А. Лившиц), а в 1982 и 1984 гг. проведены раскопки ком­плекса (С. Г. Кляшторный, В. Е. Войтов).

Остатки Карабалгасунского памятника. IX в, МонголияИсследование текста Бугутской стелы показало, что она является эпи­тафией четвертого тюркского кагана Таспара (Тобо-кэхань китайских ис­точников), умершего в 581 r.,s

Историческое значение Бугутской надписи, несмотря на ее фрагмен­тарность, очень велико. Это единственный известный в настоящее время письменный памятник, составленный на территории первого Тюркского каганата и отражающий традицию его официальной историографии. Вместе с тем надпись является самым значительным памятником согдий- ско-тюркскнх культурных связей, получивших особое значение в период, когда первое тюркское государство, не имевшее еще своей письменно­сти, пользовалось согдийским языком и письмом в официальных тек­стах,как, очевидно,и в канцеляр­ском обиходе каганской ставки.

Согдийско-тюркские контакты в эпоху Первого каганата получили новый мощный импульс, особен­но после того, как в 60-е гг. VI в. каганат стал политическим геге­моном всей Центральной Азии и вел борьбу за контроль на Шел­ковом пути.

В 1969 г. С. Г. Кляшторный, ис­пользуя краткую информацию па­леонтолога И. А. Ефремова, обна­ружил на юге Гоби, близ горной гряды Сэврэй, небольшую мра­морную стелу с плохо сохранив­шимися рунической и согдийской надписями. Как выяснилось, это была триумфальная надпись уй­гурского Бёгю-кагана, возвращав­шегося в 763 г. из победоносного похода в Китай[85].

С южных окраин Гоби нам предстоит теперь вновь вернуть­ся в северо-западную Монголию.

В 10 км к востоку от слияния рек Ёлёнтын-гол и Хойто-Тамир, в степи вблизи дороги возвышает­ся останец — скала Тайхир-чулу.

Местоположение скалы, причуд­ливый вид и, главное, значитель­ная удаленность ее от горных хребтов породили много легенд о ее происхождении. Высота скалы достигает 15 м, периметр ее на уровне земли — 62 м. На всех сторонах скалы, примерно до уровня 4 м над по­верхностью земли, имеются надписи — выбитые или нанесенные крас­кой. Еще в 1S93 г. Клеменц обнаружил на Тайхир-чулу и сделал копии 11 рунических надписей (одна выбита, остальные начертаны черной икрасной красками). Эти копии были опубликованы В. В. Радловым, ему же принадлежит и попытка чтения этих надписей[86]. В последние годы к руническим надписям Тайхир-чулу обращались А. Габен[87], Ж.-П. Ру", П. Ааалто[88]; опубликованы копии нескольких надписей, сделанные еще в 1909 г. финским ученым Гранэ[89], в 1969 г. эти надписи детально об­следовал С. Г. Кляшторный.

В 1970 г. В. А. Лившиц обнаружил на Тайхир-чулу две уйгурские и одну согдийскую надписи. Все надписи сделаны черной краской, напи­саны по вертикали. Чтение их сильно затруднено тем, что поверх них нанесены автографы (масляной краской) современных посетителей, од­нако в согдийской надписи удалось восстановить несколько строк[90].

 

Кляшторный С. Г.

 Из книги «История Центральной Азии и памятники рунического письма», 2003



[1]Открытия русских землепроходцев; Титов. Сибирь в XVII веке.

[2]  О жизни и трудах С. У. Ремезова см.: Гмьденберг. Семен Ульянович Ремезов. О пред­шествующей русской картографической традиции см.: Рыбаков. Русские карты Московии XV — начала XVI веков.

[3]  Подробно см.: Андреев. Очерки по источниковедению.

мятников. С. 11.

[5]  См., например: Пытш. История русской этнографии. С. 213; Катаное. Голландский путешественник Ник. Витсен. С. 248-249.

[6]  Цит. по: Андреев. Очерки. С. 93.

[7]  О географических трудах А. А. Виниуса, касающихся Сибири, и его связях с Витсе- ном см.: Андреса. Очерки. С. 52-54. Там же. С. 90 — о знакомстве и переписке Витсена с царем Петром Алексеевичем.

sАлексеев. Один из русских корреспондентов Ник. Витссна. С. 51-60.

5  Кононов. История изучения. С. 23.

[10]  См., например: Веселовский. Орхонские открытия. С. 61; Бернштам. Социально- экономический строй орхоно-ениссйских тюрок. С. 11; Батманов. Язык енисейских па­

[11]  Рад.юв. Сибирские древности. Прнл. С. 5.

|:Бахрушин. Русское продвижение за Урал. С. 147. Один голландский документ того времени (1675 г.) упоминает Верхотурье в столь же точно определенном географическом контексте, см.: Ловягин. Посольство Кунраада фан-Клснка. С. 341.

15  Насколько неоправданно это последнее утверждение, встречающееся практически во всех работах, затрагивающих историю открытия древнетюркских памятников, показал А. Н. Кононов (История изучения. С. 24).

[14]   Румынский исследователь биографии Спафария Г. И. Константин отождествляет упоминаемые здесь пороги с Большим порогом в Саянском каньоне Енисея, а надписи — с наскальными древнетюркскими надписями по рекам Ак-Юс и Кара-Юс. Однако более прав Л. Р. Кызласов, отмечающий, что «из сообщения Н. Спафария невозможно заклю­чить, о каких надписях идет речь». См.: Constantin.Thefirstmention. P. 151-157; Кызла­сов. Начало сибирской археологии. С. 45.

[15]  Кызласов. Начало сибирской археологии. С. 47-49; Формозов. Очерки по истории русской археологии. С. 25-30.

[16]  Иовлянская. Даниил Готлиб Мессершмидт.

[17]  Иовлянская. Филипп Иоганн Страленберг.

15  О выборочных и полных изданиях дневников Мессершмидта и их значении для из­учения языков и археологии Сибири, а также о научных заслугах Страленберга см.: Коно­нов. История изучения. С. 47-52,58-63; Кызласов. Начало сибирской археологии. С. 48-52; Бернштам. Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок. С. 12-13.

[19]  Радлов. Сибирские древности. Прил. С. 138.

[20]  Strahlenberg. Das Nord- und Östliche Theil. Tab. V. XII. Факсимильноепереизданиекниги: Srudia Uralo-Altaica. Т. VIII. Szegel, 1975.

[21]  Радлов. Сибирские древности. Прил. C. 5-6.

[22]  Кононов. История изучения. С. 32.

[23]  О Г. И. Спасском, его научной и издательской деятельности см.: Шидловский. Григо­рий Иванович Спасский. С. 447-448; Кононов. История изучения. С. 98.

[24]  Историю открытия и изучения енисейских рунических памятников, а также их пе­речни и характеристики см.: Ядринцев. Древние памятники и письмена в Сибири. С. 456- 476; ДТС. C. XXII-XXV1I; Щербак. Енисейские рунические надписи. С. 111-134 (там же подробная библиография).

[25]  Рецензия была напечатана в Париже (Journaldes Savants. 1822. Octobre. P. 595-602) и переведена Г. Спасским для издававшегося им в Петербурге «Азиатского вестника» (1825. Кн. IV. С. 285-303); в примечаниях к переводу рецензии Спасский приписал надписям монгольское происхождение.

[26]  Klaprolh. Sur quelques antiquites de la Siberie. P. 10-11.

[27]  Бартольд. История изучения Востока. C. 238-241; Мурзаев. Монгольская Народная Республика. С. 46-54.

[28]  Кон. Исторический очерк; Яворский.H. М. Мартьянов.

[29]  О сибирском «областничестве» и его роли в истории изучения Сибири см.: Мирзоев. Историография Сибири. С. 295-351; Сесюнина. Г. Н. Потанин и H. М. Ядринцев.

[30]   Оценку общественно-публицистической деятельности H. М. Ядринцева см.: Кор- жавин, Мирзоев, Яновский. К характеристике сибирского областничества. С. 138-151.

[31]  Лемке. Ядринцев. Биографический очерк.

[32]   Впоследствии было установлено, что третья письменность Карабалгасунского па­мятника — согдийская.

[33]  Ядринцев. Отчет экспедиции на Орхон, совершенной в 1889 г. С. 79-81.

[34]  Там же. С. 103-107; Ядринцев. Путешествие на верховья Орхона. С. 257-272.

[35]  Розен. [Рец. накн.:] Inscriptions de l’Jenissei. P. 444; см. также: Розен.Suum cuique. C. 323-325.

[36]  См. подробнее: Штернберг.Кастрен. С. 45.

[37]  Aalto. Oriental studies in Finland. P. 93-96.

[38]  [Aspelin, Donner],Inscriptions de l’Jenissei. В 1889 г. Аспелин и его сотрудники про­должили работы на Енисее и открыли четыре новые надписи; полное описание итогов трех экспедиций опубликовано позднее, см.: Appelgren-Kivalo. Altaltaische Kunstdenkmäler.

4UAalto.Oriental studies in Finland. P. 97-98.

[40]   [Heikel.]Inscriptions de POrkhon.

[41]   ОД. А. Клеменцесм.: Попов.Д. А. Клеменц, его жизнь и деятельность. С. 7-63; Могилянский. Памяти Д. А. Клеменца. C. I-VII; Кляшторный. Д. А. Клеменц. С. 139-146.

[42]  Радлов. Атлас древностей Монголии. В 1893, 1896 и 1899 гг. вышло еще три выпус­ка «Атласа». Отчеты сотрудников экспедиции изданы в «Сборниках трудов Орхонской экспедиции». СПб. Вып. I (1892), И (1895), V (1901).

Бартольд. Томсен и история Средней Азии. С. 7; см. также в том же сб. статью: Самойлоиич. Вильгельм Томсен и туркология. С. 17-21. Метод дешифровки, изложенный Томсеном з его статье на пятнадцати страницах, характерен строгостью филологических приемов: Thomsen.Dechiffrement. 1893 (отдельный оттиск). Статья опубликована на рус­ском языке в переводе В. Р. Розена (ЗВО. 1894. Т. VIII. С. 327-337).

А7Radloff. Die alttürkischen Inschriften der Mongolei.

Ibid. 1. Lfg. (1894), 2. Lfg. (1894), 3. Lfg. (1895).

[46]Thomsen. Inscriptions de l’Orkhon. P. 1-224.

31  Ядринцев. Отчет и дневник. С. 43^4, 46—48.

[48]  Клеменц. Археологический дневник. С. 1-74.

[49]  Радлов. Атлае древностей Монголии. Вып. IV; Radloff.Die alttürkisclien Inschriften der Mongolei.

Мелиоранский. Об орхонских и енисейских надгробных памятниках. С. 263-292; Он же. Памятник в честь Кюль-тсгина. С. 1-144; Он же. Два серебряных сосуда с енисей­скими надписями. С. 17-22; Он же. Небольшая орхонская надпись. С. 34-36. Памяти П. М. Мелиоранского посвящен «Тюркологический сборник» (1972. М., 1973), где в не­скольких статьях (см. особенно: Щербак. П. М. Мелиоранский и изучение памятников. С. 24-35) рассмотрено значение его научных трудов для тюркской филологии.

[51]  Radio//. Aittürkischen Studien. VI. S. 1213-1220. III. S. 1025-1029. IV. S. 304-326. V. S. 427-452.

[52]  Radio//. Altuigurische Sprachproben aus Turfan. S. 55-83.

[53]  Aaho. Oriental studies in Finland. P. 9-100.

[54]  Heikel. Altertümer aus dem Tale des Talas.

[55]  Granö. Über die geographische Verbreitung und Formen. S. 1-55; Aaho. Oriental studies in Finland. P. 119-119.

[56]  Кромеуказанныхработсм.: Parker. Thousand years of the Tartars.

Бартольд. Томсен siистория Средней Азии. C. 11-12.

65Barthold. Historische Bedeutung. S. 1-36; Id. Quellen. S. 1-29; Бартольд. Новые ис­следования. C. 231-260; Он же. Система счисления орхонских надписей. С. 171-173.

[59]   Marquart. Historische Glossen. S. 167-200; Id. Chronologie. Об И. Маркварте см.: Бартольд. Памяти И. Маркварта. С. 387-402.

[60]  Мелиоранский. Об орхонских и енисейских надгробных памятниках. С. 263-292; Он же. Памятник в честь Кюль-Тегина. С. 1-144. Эта последняя работа — блестящий обра­зец глубокого историко-филологического исследования одного из крупнейших рунических памятников, не потерявшая своего значения до настоящего времени. О жизни и трудах П. М. Мелиоранского см.: Самойлович. Памяти П. М. Мелиоранского. С. 1-24.

[61]   См.: Кллшторный. Древнетюркские памятники. С. 7, сн. II.

[62]   См. там же. С. 7, сн. 10.

[63]   Chavannes. Documents. Pt. IV. Этот раздел работы Э. Шаванна получил, однако, су­ровую оценку в рецензии В. С. Бартольда (Бартольд. Рецензия. C. 162-IS5).

[64]   Самойлович. Вильгельм Томсен и туркология. С. 24-25.

[65]  Там же.

[66]   Thomsen. Turcica. P. 1-107; Id. Une lettre meconnue. P. 1-9.

[67]   Thomsen.Gammel-tyrkiske Indskrifter fra Mongoliet. S. 121-175.

[68]  Thomsen.Blatt. S. 296-306; Id. Dr. M. A. Stein’s manuscripts. P. 181-227; Id. Fragment. P. 1082-1083.

[69]  Kolwicz, Samoilowitch. Le monumentsturc. P. 60-107.

[70]  Кромецитированнойработысм.: Pelliot. Fille de Mo-tch’o qaghan. P. 3-8; Id. Origine de T’ou-kiue. P. 687-689; Id.L’edition collective. P. 113-182; Id. Les systemes decrirurc. P. 284-289.

[71]  Грумм-Гржимайло.ЗападнаяМонголия.

[72]  Турецкое издание этой работы (Стамбул, 1927) неудовлетворительно. Мы использо­вали немецкое издание, в подготовке которого принимал участие вплоть до своей кончи­ны сам В. В. Бартольд (Barthold. 12 Vorlesungen; Id. Histoire des Turcs); см. теперь: Бар­тольд. Сочинения. Т. V.

[73]  Бартольд. Современное состояние. С. 4.

ы ДТС; Clauson.Anetymologicaldictionary.

[75]Кононов. Грамматика языка; Кондратьев. Грамматический строй.

м Подробную библиографию см.: Трыярски Э. Новые исследования по древнетюрк­ским памятникам в Монголии и методология издания рунических надписей // Олон улсын монголч эрдэмтнин I их хурал. Т. И. Улаанбаатар, (973. С. 170-175; Scharlipp.Ап introduction.

[77]Васильев. Корпус тюркских рунических памятников.

Предварительные сообщения и оценки эпиграфических исследований были опуб­ликованы С. Г. Кпяшторным в издаваемых Институтом археологии АН СССР (РАН) еже­годных сборниках «Археологические открытия» (1969-1989). См. также: Кляштор­ный С. Г. Древнетюркская письменность. С. 254-264; Кляшторный, Лившиц. Открытие и изучение древнетюркских и согдийских памятников. С. 37-60; Кляшторный. Эпигра­фические работы в Монголии. Р. 7-32; Кляшторный. Новые эпиграфические работы. С.112-133.

юБартольд. О языках согдийском и тохарском. С. 467.

[80]  Miller. Ein iranisches Sprachdenkmal. S. 726-739; ср. также: Müller. Hofstaat. S. 207-213.

[81]   Радлоа.АтласдревностейМонголии. C. ΧΧΧΠ-XXXV.

Hansen. Zur soghdischen Inschrift. S. 3-39.

[83]Julaka Joshida.Some new readings. P. 117-123.

M[Heikel],Inscriptions de POrkhon. P. XXVill-XXXVIII; Shelgeln. Die chinesische Inschrift; Васильев.Китайскиенадписинаорхонскихпамятниках (ср. также: Radloff. Die alttürkische Inschriften. S. 286-291). Из исследований, в которых использованы данные китайской версии, наиболее важны: Marquart. Historische Glossen. S. 172-200; Chavaiwes, Pelliot. Une traite manicheen. P. 177-223.

[85]   Кляшторный, Лившиц.Совройский камень. С. 106-112; Klyaclorny, Livsic. Une inscription inedite. P. 11-20.

[86]   Radloff. Die alttiirkishen Inschrigften der Mongolei. S. 260-268. Оркун (II, 102 сл.) воспроизвел факсимиле и почти неизменные транскрипции этих надписей, данные Рад­ловым.

пGabain. Inhalt.

[88]Aaito. Materialen. S. 62-65.

ibid. S. 67-76.

[90]Подробнее об открытии и изучении древней эпиграфики Монголии см.: Кляштор­ный, Лившиц. Открытие и изучение древнетюркских и согдийских памятников. С. 37-60.

О   международном резонансе, который получили открытия согдоязычных памятников в Монголии, см.: Bazin. Les Turcs et les Sogdiens. P. 37—45.

 

Читайте также:
  • Группа:
  • ICQ:
  • Регистрация: --
  • Статус:
  • 0 комментариев
  • 0 публикаций
^
Все Тюркологи мира изучая Орхоно-Енесейские письмена допустили "грубую" ошибку, отнеся их к 7-8 векам. Мной был расшифрован текст этих писем. И оказалось эти письмена написаны матерью Чингисхана в 1219-1220 годах. Об этом и о и написанных 30 камнях, она указала в Тариатской письменности. И все персонажи письменности Кушликхан, Кадырхан, Желме, Жогшы, Шагатшы, Торхан, Берке, Кубыклай, Бундыпхан, Жапалак(Шигу-Хутуху), Толеш (Толехан) и многие др. * - Это 100% персонажи Чингисхановской истории. И все походы Чингисхана(Торхана) описаны там. Культегин-это и есть Жапалак (позже принявший это второе имя, Кул - смейся, тегин - потомок, сын,). Тонкок - это невестка Чингисхана, жена Толехана, мать Кубылая, историческое имя Коктан-бике!"!!!!!!!