ГлавнаяМорской архивИсследованияБиблиотека












Логин: Пароль: Регистрация |


Разделы:


Темы:
Англия, ВОВ, Германия, Грузия, Древняя Русь, Египет, Киевская Русь, Крым, Польша, Рим, Русь, Севастополь, Украина, Франция, Херсонес, Япония, адвокаты, арии, биографии, вторая мировая война, диссиденты, евреи, зороастризм, катастрофы, крымские татары, масоны, мировое правительство, монархи, монголы, орда, пирамиды, пираты, разведка, раскопки, ритуалы, террористы, тюрки, философы, христианство, художники

Показать все теги
Религия:
Голосование:


Самое читаемое:



» » » М. С. Островский и советско-румынские отношения (1934-1938 гг.)
М. С. Островский и советско-румынские отношения (1934-1938 гг.)
  • Автор: Malkin |
  • Дата: 16-10-2016 12:42 |
  • Просмотров: 3723

Для советской внешней политики 1934 г. был ознаменован вступ­лением в Лигу Наций и «второй полосой признания». Особое значе­ние для СССР имело нормальных дипломатических отношений с го­сударствами Малой Антанты — Чехословакией и Румынией и связан­ное с этим укрепление советских позиций в Центральной Европе.

В отличие от Чехословакии, не имевшей с СССР ни общей гра­ницы, ни спорных вопросов и находившейся в окружении реванши­стских государств, Румыния должна быша исходить прежде всего из трудного соседства с Советским Союзом. От него Румынское коро­левство отделяло лишь протяженная линия Днестра, которую Моск­ва отказалась признавать государственной границей между Украин­ской ССР и Бессарабией. Тлеющий конфликт по поводу принадлеж­ности Бессарабии сопровождался неурегулированностью вопросов о вывезенных в Россию румынских архивах и «румынском золоте», иных имущественных претензиях. Заключенный в 1921 г. союзный договор между Бухарестом и Варшавой обеспечивал Румынии вид­ное место в ряду «ближайших вероятных противников» СССР. Не­смотря на нажим своих союзников — Франции и Польши, Румыния предпочла остаться вне системы пактов, заключенных СССР с за­падными соседними государствами в 1932 г., нежели согласиться под­ставить под сомнение свой суверенитет над Бессарабией.

Решающую роль в срыве планов заключения советско-румынско­го договора о ненападении сыграл талантливый и амбициозный по­сланник Румынии в Лондоне Николае Титулеску, осенью 1932 г. на­значенный королем на пост министра иностранных дел. Твердый сторонник прозападной ориентации, Титулеску вместе с тем одним их первых осознал возможности, которые открывала для Румынии быстрая эволюция советской внешней политики в направлении под­держки европейского статус-кво. По его инициативе в июле 1933 г. СССР и Румыния подписали Лондонскую конвенцию об определе­нии нападающей стороны, позволявшей считать агрессией любой возможный насильственный акт Москвы по «возвращению» Бесса­рабии. Основное препятствие к нормализации двусторонних отно­шений отпало. Вскоре после начала переговоров между СССР и Францией о взаимной помощи, румынская дипломатия сделала став­ку на сближение с СССР как оплотом послевоенного порядка. 9 июня 1933 г. нарком М. М. Литвинов и министр Н. Титулеску обменялись нотами об установлении нормальных дипломатических отношений. О «существующих спорах» (формулировка, ставшая камнем преткно­вения на переговорах 1932 г.) при этом не упоминалось.

Первым полпредом (Чрезвычайным Посланником и Полномоч­ным Министром) в Бухаресте стал 42-х летний Михаил Семенович Островский. Назначение недавнего сотрудника Наркомата внешней торговли на ответственный дипломатический пост бышо необычным, тем более, что в Москве не бышо никаких иллюзий относительно развития хозяйственных связей с аграрной Румынией.

О биографии и предшествующей деятельности Островского изве­стно сравнительно мало.1 Членом ВКП(б) он стал в 1919 г., пример­но в то же время поступил в Красную армию; после гражданской войны служил заместителем комиссара Военной академии РККА. С 1925 г. Островский в качестве уполномоченного Нефтесиндиката работал в Турции, Германии и Франции, а в августе 1932 г. быш на­значен заместителем председателя объединения «Союзнефть» с со­хранением за ним должности президента Socrnffi fra^aise du Naphte russe.2 C 1933 г. и вплоть до перехода в Наркоминдел осенью 1934 г. Островский занимал важный пост торгового представителя СССР во Франции. В этом качестве он должен быш стать хорошо известным как наркому Литвинову, лично курировавшему 3-й Западный отдел НКИД, так и аппарату ЦК ВКП(б). Двухлетнее пребывание Остро­вского в Германии, возможно, положило начало теплым отношени­ям с первым заместителем наркома Н. Н. Крестинским (в 20-е гг. — полпредом в Берлине). Непринужденные отношения наладились у

Островского с ближайшим сотрудником Крестинского — урожен­цем Бессарабии Д. Г. Штерном, который с 1931 г. заведовал II За­падным отделом (Центральная, Юго-Восточная и Северная Европа) и референтом по Румынии Г. Я. Бежановым.

Сколь бы далекими от политических проблем ни выглядела слу­жебные обязанности Островского, с осени 1932 г. он начал играть вы­дающуюся роль в налаживании доверительных отношений между Па­рижем и Москвой. Используя знакомство с представителем одной из нефтяных компаний майором Кайролем, Островский установил тес­ный контакт с «небольшой группой реалистов» во французском воен­ном командовании (подполковник де Латтр, генерал Луазо, полков­ник Мендра), считавших сближение с Россией стратегически необхо­димым.3 В многочисленных беседах с Кайролем и де Латтром (переписка с которым к лету 1933 г. приобрела фамильярный оттенок) Островский убеждал французов, что Москва все более озабочена пере­вооружением Германии и «не может допустить, чтобы Польша вновь стала немецкой <...>. Перед этой опасностью вопросы об Украине и даже Бессарабии отходят на второй план».4 О контактах с Островским де Латтр докладывал своему шефу М. Вейгану — заместителю предсе­дателя Высшего военного совета и главнокомандующему в случае вой­ны. Остается неясным, в какой мере Островский как «агент влияния» следовал директивам Москвы и с какими именно советскими ведом­ствами он сносился. Вполне вероятно, полагает директор исследова­ний Исторической службы армии Ф. Гуэлтон, что Островский являлся сотрудником военной разведки, однако твердые данные на этот счет отсутствуют.5 Во всяком случае, Островский выказал необычайные спо­собности. «Хитрый как обезьяна, чувствительный к малейшим нюан­сам, — вспоминал о нем первый военный атташе Франции в СССР Мендра, — он угадывал направление ветра и управлял людьми как игрушками».6 К началу 1934 г. идея соглашения о взаимной помощи между СССР и Францией начала обсуждаться на официальном уров­не. Парижская миссия Островского, таким образом, завершилась.

Н. Титулеску, назначив посланником Румынии в Москве своего бывшего секретаря Э. Чиунту (по обычным меркам — слишком моло­дого человека для такого поста), просил Литвинова прислать в Буха­рест дипломата, удовлетворяющего следующим условиям: «а) не ев­рей; б) не выглядящий большевиком; в) умеющий говорить по-фран­цузски; г) способный обращаться с румынскими дамами». Литвинов ответил, что единственный человек, который бы отвечал этим требо­ваниям, говорит по-немецки, но не по-французски.7 Решительное от­клонение Титулеску этого варианта было весьма показательным. Ко­роль, вдохновленный слухами о том, что Пилсудский договорился с Гитлером о проходе германских войск для нападения на СССР в слу­чае советско-японской войны, весной неожиданно проявил живой ин­терес к вступлению в переговоры с Германией на этот счет. Ввиду ослабления польско-румынского союза, растущей немецкой активно­сти в Румынии и неустойчивости политических воззрений Кароля II, министр желал видеть советским посланником в Бухаресте человека, который одновременно символизировал собою укрепление отноше­ний между СССР и главным союзником Румынии — Францией. Эти расчеты в НКИД могли только приветствовать, что по всей вероятно­сти, определило выбор в пользу Островского, несмотря на антисеми­тизм румынских политических кругов (который, впрочем, умерялся еврейским происхождением «дамы» короля). Заинтересованный в ско­рейшем прибытии советского посланника Бухарест без промедления предоставил агреман на назначение Островского.

В конце августа, еще оставаясь на посту торгпреда во Франции, Островский впервые встретился с Титулеску, который предупредил его о намерении жестко следовать «джентльменскому соглашению» с Литвиновым — впредь не касаться международного статуса Бесса­рабии. «Если когда-нибудь в Бухаресте осмелитесь поднять вопрос о Бессарабии передо мной или кем-то другим, — заявил Титулеску, — буду требовать, чтобы Вас отозвали в 24 часа. По этому пункту есть договоренность с г-ном Литвиновым». В ответ «г-н Островский с улыбкой признал, что он в курсе дела и будет с этим сообразовы­ваться».8 3 ноября 1934 г. назначение полпреда в Румынию было оформлено постановлением ЦИК СССР, и в декабре Островский выехал в Бухарест. Перемещение состоялось столь стремительно, что знакомиться с «историей существующих ныне в Румынии полити­ческих группировок» ему пришлось из посланного вдогонку инфор­мационного письма НКИД.9

Островский был принят в Бухаресте как желанный гость. Уже в начале января посланник, «усевшись и закурив», выслушивал комп­лименты короля по поводу миролюбивой политики СССР. Премьер национал-либерального кабинета Г. Татареску, высшие чиновники и деятели оппозиционных партий скоро стали частыми собеседниками полпреда. С вице-премьером и министром внутренних дел И. Инку- лецом Островский быш знаком со времен совместной учебы в Петер­бургском университете,10 что чрезвычайно облегчило общение меж­ду советским полпредом и признанным борцом с «внутренним ком­мунизмом». Одновременно между Литвиновым и Титулеску установилось «сердечное сотрудничество» в Женеве и в Париже,11 где румынский министр сыграл немалую роль в успешном заверше­нии переговоров о советско-французском договоре взаимной помо­щи. С начала года в Бухаресте шли толки о скором визите министра иностранных дел в Советский Союз. Успешный дипломатический дебют Островского (и возможно, разочарование в Чиунту, на кото­рого НКВД быстро собрало компрометирующие материалы) побу­дили Наркоминдел расширить первоначальные полномочия полпреда и приобщить его к высшей дипломатии. В конце февраля 1935 г. Островский быш вызван в Москву для получения от Литвинова «под­робной информации», после чего НКИД «легко будет <...> держать через Вас активную оперативную связь с Титулеску».12

Желая облегчить запоздалое налаживание связей СССР с Румы­нией и расширить базу проводимой Титулеску политики, в первой половине 1935 г. Москва сделала несколько символических жестов — обещание восстановить железнодорожное сообщение через Днестр, вступление в переговоры о торговом соглашении, возвращение ру­мынам полутора тысяч ящиков (как предполагалось, с ценными ар­хивными документами) и останков господаря Молдавии Д. Канте­мира и т. д. Благодаря изобретательности Титулеску этим акциям быш придан характер общенационального значения, тогда как по­сланник союзной Польши тщетно добивался аудиенции у министра или короля. Польский военный атташе сообщал в июне 1935 г.:

«Министр Титулеску после своего возвращения из Парижа и Женевы постоянно сидит в обществе советского посланника Островского. По случаю годовщины установления отношений с СССР он пришел к Островскому с несколькими бутышками старого коньяка, и они просидели в узком интимном кругу до 5-го часа утра. По случаю прибытия из СССР 1450 ящиков с румынскими архивами Титулеску снова вместе с Островским поехал в Констанцу, где они устроили выпивку в ресторане, после которой Островский в подвыпившем состоянии поже­лал прочесть надпись на цоколе статуи Овидия, которая стоит на рынке в Констанце, для чего вся веселая компания, с ред­костно говорливым и жестикулирующим Титулеску и с Ост­ровским, поддерживаемым под руку вице-министром Савелом Радулеску, отправилась к памятнику и там при свете месяца с трудом читала латинскую надпись <...>. Иначе говоря, у Титу­леску нет времени на встречи со своими коллегами по кабине­ту, ибо ни с кем из них по возвращении он не виделся, зато на Островского времени у него вдоволь».13

Проницательный представитель Пилсудского не обманывался от­носительно того, что доверительное общение Титулеску с Островским должно было послужить прелюдией к переговорам, способным ра­дикально изменить политическую ситуацию в Юго-Восточной Ев­ропе. Еще весной 1934 г., после того как румынам стали известны намерения Москвы и Парижа о создании региональной системы бе­зопасности в Восточной Европе с участием Польши и Чехослова­кии, Титулеску предложил включить в нее и Румынию. Реакции СССР была холодной, Титулеску просили не осложнять и без того нелегкие переговоры. Провал идеи Восточного Локарно и заключе­ние Советским Союзом двусторонних соглашений о взаимной по­мощи с Францией и Чехословакией в мае 1935 г. создали условия для выдвижения вопроса об аналогичном пакте между СССР и Румыни­ей. С одной стороны, ее связывали с Чехословакией и Францией союзные обязательства, с другой — после того, как быстрая деграда­ция советско-польских отношений сделала нереальным соглашение о северном варианте военного обеспечения союза СССР и Чехосло­вакии,14 использование территории и воздушного пространства Ру­мынии оставалось единственным средством придать реальный вес политическим соглашениям Москвы с Парижем и Прагой. Совет­ско-румынский пакт о взаимной помощи мог придать стабильность советско-французским отношениям: французы убедились бы в по­тенциальной эффективности платонического союза с Москвой, а Со­веты уверились бы в серьезном отношении к ним со стороны Пари­жа, что отвратило бы обе стороны от тайных поисков сепаратной договоренности с Германией. Сама Румыния становилась бы глав­ным союзником Франции и привилегированным партнером СССР.

В конце июня 1935 г. Титулеску, преодолевая уклончивость фран­цузской дипломатии и заручившись согласием британской, добился от короля и правительства полномочий на заключение договора о взаимной помощи с СССР при условии формального признания су­веренитета Румынии в отношении Бессарабии и сохранения польско- румынского союза. Телеграмму Островского, сообщившего об ини­циативе Бухареста, «очень обеспокоили» Литвинова.15 В отличие от договора СССР с Чехословакией, пакт с Румынией должен был пре­дусматривать защиту румынских границ не только от нападения со стороны Германии, но и других стран — соседей Румынии. Это была высокая цена, однако выгоды соглашения с Румынией для полити­ки коллективной безопасности могли быть неизмеримо большими. На это и делал ставку Титулеску, представляя в сентябре 1935 г. свои предложения наркому Литвинову. Он расценил их как небывалые и неоправданные и обвинил министра в попытке шантажа, когда тот дал понять, что если Россия не хочет получить в лице Румынии со­юзника, она может обнаружить на своей западной границе герман­ского сателлита.16 Литвинов не только отказался обсуждать румын­ские условия, но и по возвращении из Женевы воздержался от вне­сения в Политбюро предложения о переговорах с Румынией.

Импульс к его выдвижению дали осторожные настояния полпре­да Островского, который каждые несколько дней беседовал с вер­нувшимся в Бухарест Титулеску. Тщательный анализ политической кампании против румыно-советского договора и попыток немецкой и польской дипломатии помешать дальнейшему сближению Румы­нии с Советским Союзом Островский сопроводил собственными комментариями. После некоторых колебаний он советовал Москве ухватиться за предложение Титулеску подписать договор аналогич­ный советско-чехословацкому пакту, определив в нем территорию Бессарабии как румынскую «только для того, чтобы установить, от­куда должны выйти советские вооруженные силы в случае победо­носного окончания войны». В спорах с оппонентами и королем Ти­тулеску доказывал, что подписание договора с Советами не таит ни­какой дополнительной опасности. Напротив, если СССР пожелает силой занять Бессарабию, Румыния все равно будет не в силах этому помешать, тогда как дружественные отношения и ясное определе­ние условий пребывания советских войск в случае войны создают дополнительные международные гарантии целостности Румынского королевства. Аналогичную аргументацию развивал в письме Литви­нову и Островский, напоминая что «всякий договор <...> действует ровно столько времени, сколько хотят обе стороны, и тогда, когда это выгодно обеим сторонам». Понятно, соглашался он, что «гаран­тировать постоянную верность Румынии пакту о взаимопомощи с нами (СССР. — Авт.) никто не может», но его наличие в ближайшей перспективе затруднит германское проникновение в Румынию, рас­ширит «трещину между поляками и румынами» и укрепит внутрипо­литические позиции Титулеску.17

19 ноября 1935 г. Политбюро разрешило «сообщить Титулеску, что если б он предложил заключение общего пакта о взаимной помощи, без исключения агрессии какого бы то ни бышо государства, то мы считали бы такое предложение дискутабельным, но что в определении границ надобности нет, т. к. этот вопрос может вызвать нежелатель­ную дискуссию, а практически вопрос разрешен пактом (конвенци­ей. — Авт.) об определении агрессии».18 Между тем Титулеску, испы­тывая давление как польской дипломатии, которая использовала оза­боченность румынских политиков и военных возможным распадом союза с Варшавой, изменил переговорную позицию. Он предложил взять за образец советско-чехословацкий договор, согласно которому обязательства взаимной помощи вступали в силу лишь при условии выполнения франко-советского пакта. Тем самым Советский Союз освобождался бы от необходимости защищать Румынию от нападе­ния со стороны Венгрии и Болгарии, поскольку это не предусматри­валось франко-румынским союзным договором. Одновременно, од­нако, Румыния избегала обязательства вступать в войну с Польшей, в случае если она совершит агрессию против СССР (и Франция, как ожидалось, не выступит против нее). «Что касается определения тер­ритории, — сообщал полпред, — то он ни в коем случае не может согласиться на подписание текста, отдающего всю Румынию [с] рука­ми и ногами Союзу без того, чтобы географически определить ны­нешний фактически[й] территориальный статус Румынии»19.

Островский советовал Литвинову начать переговоры на основе предложений Титулеску, поскольку предложенная им формула оз­начает «завуалированное отсутствие формального признания» Мос­квой суверенитета Румынии над Бессарабией. «С Вашими рассужде­ниями на эту тему никак невозможно согласиться, — парировал нар­ком. — Завуалированное <...> отсутствие признания, но признание есть». Максимальная уступка, о которой Литвинов соглашался зап­росить Кремль, состояла в особом протоколе о выводе войск за те пределы, в которых они до начала вооруженного конфликта не на­ходились.20 «В общем, Вы несомненно переоцениваете значение для нас пакта с Румынией», — заявлял Литвинов Островскому, ссылаясь на то, что подписание пакта не приведет к «окончательному» устра­нению опасности переориентации Румынии на Германию (как если бы в отношении какой-либо восточноевропейской страны было воз­можным «окончательно» устранить такую опасность).21 Литвинов внушал полпреду, что Титулеску надлежит осознать: «не мы предла­гаем Румынии пакт, а наоборот <...> и поэтому не ей нам ставить ультимативные условия».22 По существу, руководитель НКИД на­стаивал на том, чтобы в переговорах с Румынией Советский Союз выступал не в качестве великой державы, рассматривающей любые двусторонние вопросы с точки зрения своих широких жизненных ин­тересов, а всего лишь как равный партнер. Односторонность аргумен­тации и недомолвки в письмах и телеграммах, направлявшихся руко­водством Наркоминдела в Бухарест в конце 1935 — начале 1936 гг., свидетельствовали об отсутствии серьезной заинтересованности Мос­квы в достижении соглашения с Румынией об оказании взаимной помощи, что позволяло СССР, с одной стороны, создать условия для стратегического взаимодействия с Чехословакией и, с другой, сдерживать германскую экспансию в Юго-Восточной Европе.

Беседы Литвинова и Титулеску на протяжении первой половины 1936 г. в Женеве и Лондоне не продвинули дела вперед, несмотря на то, что в марте 1936 г. с ратификацией франко-советского пакта от­пал один из аргументов НКИД в пользу откладывания переговоров с румынами. В начале марта Титулеску обратился к Островскому с просьбой поехать в Москву и сообщить Литвинову, что он готов на­нести визит в СССР для подписания пакта.23 Чехословацкие дипло­маты и военные с нетерпением ожидали заключения советско-ру­мынского договора, который должен был стабилизировать междуна­родное положение Чехословакии и открыть возможность к оказанию ей помощи со стороны как СССР, так и Румынии.24 На конферен­ции стран Малой Антанты в середине июня Титулеску просил пре­зидента Бенеша о посредничестве, одновременно сообщая о намере­нии в течение двух недель предпринять визит в Россию для достиже­ния окончательной договоренности.25

Поездка Титулеску в Москву в очередной раз была отложена. 29 ию­ня в ходе встречи с Титулеску в Женеве Литвинов выразил ему недове­рие, указав на растущее расхождение между румынской дипломатией и обстановкой внутри страны. Он «позволил себе сказать открыто, что Румыния находится на пороге гитлеризации, что наше (либераль­ное. — Авт.) правительство будет в скором времени заменено правым правительством, что в целом то, что происходит в Румынии сводится к сближению Румынии с Германией против России. Литвинов сказал мне (Титулеску. — Авт) буквально, что сожалеет о своей политике в тече­ние четырех лет <.> об исключении бессарабского вопроса из дискус­сии, поскольку дружественные жесты Советов не дали никакого резуль­тата». «<...>Если мы хотим проводить прогитлеровскую политику, — парировал румынский министр, — почему мы готовы подписать дого­вор о взаимопомощи с Советами, от которого Советы постоянно отка­зываются?». «Вы что, г-н Титулеску, думаете, что мы заключим дого­вор о взаимопомощи с такими странами как ваша, в завтрашней судьбе которой мы не уверены? Мы будем смешны, если мы, Советы, стали бы сегодня союзниками Румынии, чтобы завтра вы стали союзниками Германии», — вызовом отвечал Литвинов. Разъяснение советских мо­тивов он сопроводил неприкрытой угрозой: «Отныне мы знаем, что сде­лаем, чтобы защитить свои интересы, когда вы будете в руках немцев». Возмущенный Титулеску заявил, что не допустит, чтобы полномочно­го представителя Румынии рассматривали в качестве «безмозглой кук­лы», «используемой другими в своих целях». «<...> Я, который Вас лю­бил, говорю теперь, что ненавижу и говорю это в лицо, хотя Вы пред­ставляете 170 млн человек».26 Этот эмоциональный разговор не привел к переменам в советской позиции. Подводя в июле 1936 г. итоги годич­ных переговоров о пакте взаимопомощи с Румынией, нарком конста­тировал сохранение двух разногласий: относительно определения тер­ритории и возможности сохранения Румынией нейтралитета в случае нападения Польши на СССР. «Согласовав здесь (в Москве. — Авт.) вопрос с инстанцией», первый заместитель наркома подтвердил Лит­винову, что «здесь с ним вполне согласны и считают нецелесообраз­ным идти на какие-либо дальнейшие уступки».27

Таким образом, неуступчивость советского руководства вызывалась отсутствием заинтересованности в договоре взаимной помощи, если он не сопровождается разрывом польско-румынского союза и отказом Румынии от надежд окончательного определения ее границ. Выполне­ние этих требований была равносильно превращению Румынии в со­ветский протекторат.28 Их выдвижение, как и отчужденное отношение к перспективам сотрудничества СССР и Румынии на деле не могло не способствовать ее «гитлеризации». Неуступчивость в отношении наци­ональный интересов Румынии сопровождалась подчеркиванием со сто­роны советской миссии своей ориентации на национально-крестьян­скую партию; французский посланник опасался, что расточаемые этой партии похвалы чреваты ее компрометацией.29 Борьба между истори­ческими партиями и новыми правонационалистическими группами, подталкивавшими правительство к ориентации на Гитлера и Муссоли­ни в 1935—1936 гг. развивалась в неблагоприятном направлении. Пра­вительство либералов, несмотря на традиционный антикоммунизм, стремилось ограничить влияние на внутриполитическое положение со стороны Германии, Италии, Польши. В начале лета 1935 г., когда, как с грустью констатировал польский атташе в Бухаресте, «совдеповцы ходили здесь как павы, уверенно и свободно», а немцы пребывали в «бессильном бешенстве»,30 не кто иной как Титулеску попытался при­влечь внимание Литвинова к необходимости адекватного противодей­ствия германской активности и «как бы упрекал меня (Литвинова. — Авт.) в отсутствии с нашей стороны контрпропаганды». Нарком отде­лался высокопарной фразой о том, что «мы никакой пропагандой ниг­де не занимаемся, не тратим на это никаких денег и прессы не покупа­ем».31 До известной степени такая позиция быша оправдана — как от­мечалось выше, к середине 1935 г. советская сторона уже предприняла ряд пропагандистских по своему существу акций, демонстрируя свою волю к равноправным добрососедским отношениям. К концу 1935 г. положение стало меняться, первоначальный импульс быш исчерпан, из- за разногласий по пакту взаимопомощи намеченный на ноябрь визит Титулеску в Москву быш отменен, а кризис в переговорах о пакте взаи­мопомощи реанимировал активность дипломатии Польши и Германии, Италии и Югославии, которые, каждая по своим мотивам, попытались сдержать дрейф Румынии в объятия России.

Островский стал проявлять тревогу. «Необходимо что-то сделать для вовлечения в нашу орбиту, вернее затронуть нашей работой воен­ные круги, которые не быши затронуты или почти не быши ею затро­нуты.32 Почву для этого можно нащупать. Обстановка в строевых час­тях, в особенности в части младшего и среднего офицерского корпуса для этого благоприятная <...>», — писал он наркому, прося содей­ствовать получению копий фильмов «Чапаев» и «Киевские маневры» для руководящего состава Генштаба.33 Получил ли он их, неясно; для регулярный контактов с румынскими военными в Бухарест требова­лось направить советского военного атташе. Москва относилась к этому индифферентно, и Румыния оказалась единственной стра­ной, которая не имела военного представителя в составе своей дип­ломатической миссии в Москве. Когда в сентябре 1936 г. Остро­вский благожелательно выслушал пожелания начальника Геншта­ба Н. Самсоновича относительно обмена военными атташе между «завтрашними союзниками»,34 то получил реприманд со стороны Кре- стинского. Сам Крестинский не возражал против обмена атташе, но и не считал нужным воздействовать на Наркомат обороны, тогда как Ворошилов был «не склонен посылать в Бухарест самостоятельного военного атташе» и соглашался поставить этот вопрос перед «инстан­цией» лишь в случае официального обращения румынской стороны.35

Сходное положение складывалось и в других, более «невинных» областях, нежели военные контакты или оказание технической по­мощи (с запросом на этот счет безуспешно обращался «румынский Крупп» Малакса, участниками в прибылях которого являлись ко­роль и «дама»). Безусловно, у каждого из советских ведомств были собственные заботы, и Островский со знанием дела иронизировал над своими недавними «товарищами из НКВТ, действия которых не всегда доступны разуму обыкновенных людей, не принадлежа­щих к племени Внешторга».36 Для Высшего совета физической куль­туры Румыния была «слишком маленькой страной, которой нашим физкультурникам, вышедшим в люди, заниматься некогда».37 «Нем­цы посылают сюда лыжную команду, венгры, поляки — только мы одни считаем невозможным спуститься до румын», — констатиро­вал Островский.38 Что же касается печального известного Всесоюз­ного общества культурной связи с заграницей, то, по утверждению советника полпредства, оно «до сих пор Румынию не признало. Прошло уже больше года после возобновления дипломатических отношений между СССР и Румынией, но ВОКС ничего не сделал для того, чтобы начать свою работу в Румынии».39 Свой вклад в деградацию «сердечных отношений» с Румынией внесло и НКВД, запретившее использование воздушного пространства над Сиби­рью для рекордного кругосветного полета князя Кантакузена, что не только лишало СССР возможности «без особой драки попасть в большие забияки», но и создавало ему «лишних недругов в румын­ском дворе, обществе, где у нас их и так мало, и в авиации, где мы насчитываем только друзей, которых нам нечего терять».40

Настояния Островского в большинстве случаев оказывались бес­плодны.41 С одной стороны, советские ведомства явно не имели ори­ентировки свыше на благоприятное отношение к запросам румын­ской стороны. С другой, в самом НКИД придавали преувеличенное значение выпадам румынской прессы против французских социали­стов или запрету отдельных номеров советских газет, и полпреду при­ходилось защищаться от упреков в недооценке «немецкой опасно­сти» в Румынии. Действительно, писал он во 2-й Западный отдел в конце июня 1936 г.:

«<...> никогда немцы не имели для себя такой благоприят­ной обстановки для работы в Румынии как сейчас. Обста­новка создалась сама собой, но которую они используют вов­сю, питая ее своими фондами.

В этом основная разница между работой немцев и нашей.

Мы полагаемся на три элемента румынской политики: 1) наше непосредственное соседство, 2) настроение большинства на­родных масс и 3) Титулеско.

Эти три элемента действительно существуют и имеют неоспо­римую ценность в нашей политической игре.

Мы положились на эти элементы и почием на лаврах.

Мы ничего не делаем для подкрепления имманентного дей­ствия этих трех элементов ни политически, ни экономически: мы за четыре месяца ничего не купили и ничего не продали в Румынию. И даже Титулеско, который никогда не интересует­ся экономическими вопросами, не без ехидства меня «мимо­ходом» спросил: «А дала ли какие-нибудь результаты наша тор­говая конвенция, и какие?». Я, разумеется, начал жаловаться на тутошние порядки, на задержку в выдаче лицензии, на за­держку в открытии счета в Нацбанке и т. д., но по существу я благодарил это стечение обстоятельств, которое дает возмож­ность нам иметь законные основания для нашей бездеятель­ности и разыгрывать свою роль».42

Эти рассуждения Островского датированные тем самым днем, ког­да в Женеве разыгралась описанная выше решительная сцена между Литвиновым и Титулеску, позволяют лучше оценить драматизм си­туации. Холодность Москвы к договору о взаимной помощи и неже­лание предпринять энергичные шаги по наполнению советско-ру­мынских отношений реальным содержанием превращали обвинения Литвинова по адресу Румынии в самосбывающееся пророчество. По­ведение СССР играло на руку противникам Титулеску, оказавшим­ся под огнем критики на неспособность добиться успеха в избран­ном им направлении. Измученный министр решился на крайнее средство. По возвращении из Женевы, он подал королю прошение об отставке. Премьер-министр с облегчением поддержал уход свое­го амбициозного коллеги, находя, что «некоторые его преувеличе­ния <...> в вопросе отношений с СССР» лишают Титулеску «боль­шой части симпатий румынского общественного мнения». Титу­леску оказался сильнее, и вскоре по поручению короля к нему явились ведущие члены кабинета (И. Инкулец и В. Антонеску), обе­щая удовлетворить все его условия. Совет министров официально солидаризировался с проводимой Титулеску политикой и, «имея в виду подписание договора о взаимопомощи с СССР», решил при­нять «некоторые меры для успокоения Советов» — организовать соответствующие публикации в прессе и выступления на публич­ных собраниях. «<...> В области внешней политики мы за соглаше­ние с СССР, союзником наших союзников — Франции, Чехосло­вакии, Турции, соглашение, которое только и может придать этим союзам эффективность», — говорилось в коммюнике кабинета ми­нистров. Полномочия Титулеску на заключение договора быши под­тверждены без всяких условий.43

Несколькими днями позже, 20—21 июля Титулеску и Литвинов достигли соглашения по основным пунктам договора о взаимной по­мощи, впервые парафировав письменный документ («бумажку», по выражению наркома).44 Договор должен быш выглядеть наподобие советско-чехословацкого или советско-французского, но быть на­правлен против любого европейского агрессора (а не только Герма­нии). Вопрос об «определении территории» договаривающихся сто­рон быш Титулеску снят. Правительство СССР должно бышо обя­заться ввести свои войска за Днестр лишь по официальной просьбе королевского правительства и по такой же просьбе немедленно вы­вести их обратно (Титулеску не обманывался относительно поведе­ния СССР в такой ситуации, но желал иметь оправдание перед исто­рией). При этом Литвинов письменно закрепил неприемлемость для СССР тезиса о том, что «вступление в действие каждой из двух стран» должно произойти «только после того, как Франция всту­пит в действие», без чего Титулеску подписать соглашение не мог.45

Таким образом, советская сторона окончательно отказалась при­нять в отношении Румынии оговорку, на которой годом ранее на­стаивала сама в переговорах с Чехословакией.46 Единственное объяснение этой позиции состояло в том, что приоритетное значе­ние для СССР имело не заключение с договора, позволяющего ста­билизировать дружественные отношения с Румынией и обеспечить эффективность пактов взаимопомощи с Францией и Чехословаки­ей, а «политический интерес», состоявший «в отделении Румынии от Польши».47 Этот вывод пришлось сделать уже новому министру иностранных дел Румынии Виктору Антонеску: время, отпущенное Титулеску на достижение прорыва в отношениях с СССР, истекло. Перекос румынской политики в сторону СССР затруднял дипло­матическое маневрирование и осложнял положение Румынии. 29 ав­густа Г. Татареску добился от короля реформирования правитель­ства, избавившись таким образом от неспособного выполнить свои обещания Титулеску.48

Новое либеральное правительство провозгласило своей задачей сохранение политики Титулеску в отношении СССР, однако ни в полпредстве, ни в НКИД на этот счет не было никаких иллюзий. Отношения Бухареста и Москвы вступали в новую фазу, и Остро­вский испытывал горечь от того, что имевшиеся возможности были советской дипломатией навсегда упущены:

«<...> Если бы мы закрепили при Титулеску наши отношения, превратили бы “prejuge tres favorable” в какой-нибудь акт, сде­лали бы что-нибудь существенное — одним словом, оставили бы какой-нибудь политический след, переход Румынии к иной политике <...> был бы значительно затруднен, как он затруд­нен в Праге и Париже.

Следует ли нам сейчас поэтому считать, что, не сделав в свое время ничего для закрепления наших отношений, что сейчас уже поздно, что все потеряно, и подчинившись неизбежно­сти принять позицию, прямо враждебную Румынии, или ос­таться в выжидании?

Первую позицию мы отвергли, вторая позиция, если мы бу­дем ее последовательно держаться, фатально выродится в пер­вую <...>. Это скверная политика, это отсутствие политики; политика же mauvaise humeur и раздражительности по отно­шению к Румынии — еще хуже».49

Формулировка Островского («политика дурного настроения и раз­дражительности») метила в самого Литвинова, о поведении которого летом 1936 г. полпреда несомненно информировал Титулеску.50 Нар­ком сдержал обиду, но отвечая Островскому иначе расставил акцен­ты советской политики по отношению к Румынии:

«Я согласен с Вашими выводами относительно позиции, ко­торую мы должны теперь занимать в отношении Румынии, что мы не должны, конечно, говорить ей, что уже поставили крест на наших отношениях, а должны все усилия употреб­лять к сохранению, по крайней мере, нынешнего уровня от­ношений, если нельзя его поднять. Такая наша позиция бу­дет, однако, пассивной в том смысле, что мы не будем пока предлагать Румынии никаких пактов или заключения других политических актов».51

В феврале 1937 г., после официального визита в Варшаву, Анто- неску публично заявил о том, что Румыния не намерена заключать с СССР договора о взаимной помощи. В беседе с румынским послан­ником «г-н Литвинов поздравил себя, что оказался ясновидящим в вопросе о договоре взаимопомощи между нами. Подобный договор был бы сегодня основан на песке <...>. Отношения между Советами и Румынией сегодня не могут быть такими в прошлом, поскольку Румыния стала пленницей Польши».52 Островский не разделял бру­тального пессимизма Литвинова53 (как, по всей вероятности, и па­раноидальной подозрительности в отношении Варшавы и румыно­польских отношений).54

Переписка полпреда с НКИД свидетельствует о его растущей не­уверенности в приемлемости для Москвы своих оценок политической обстановки и о попытках приспособиться к официальной позиции.55 Не меньшее раздвоение у Островского должны было вызывать и от­крывшаяся в августе 1936 г. кампания против «право-троцкистского блока». В конце октября 1936 г. на завтраке у Антонеску полпред гово­рил, что его беспокоит «разнузданность прессы по отношению к моей стране»,56 но только ли международный престиж СССР беспокоил его? В первые дни января, давая в письме Литвинову, взволнован­ную характеристику того, как попустительство Франции в отноше­нии Польши и Югославии фактически склоняет румын к сближе­нию с Германией, Островский восклицал: «Не искушайте малых сих! А Блюм и Дельбос искушают <...>».57 Только ли французских руководителей имел в виду Островский, обрушиваясь на близору­кий эгоизм великой державы, искушающей провинциальный Буха­рест? И только ли о судьбе Румынии или и о своей собственной он думал, говоря о «малых сих»?

В связи с январским процессом (над Сокольниковым, Пятако­вым, Радеком и др.) Островский обратился с письмом к наркому, спрашивая, следует ли ему как бывшему «троцкисту» отказаться от заграничной работы. В начале февраля 1937 г. Литвинов, пересышая Сталину письмо полпреда, предложил подтвердить, что руководство страны ему по-прежнему доверяет. «Я не слышал, чтобы имелись малейшие подозрения в отношении него, — писал Литвинов, — и поэтому не вижу смысла в его добровольном отъезде». Несколькими днями позже, узнав от Поскребышева, что решение об отзыве Ост­ровского все же принято, нарком вновь обратился к Генеральному секретарю. На этот раз Литвинов, ссышаясь на недостаток кадров и недавний отзыв из Бухареста советника полпредства Комаровского, рекомендовал отложить возвращение Островского до конца 1937 г.58 Пока же его вызывали «для доклада».59

В середине марта 1937 г., получив от премьер-министра Татарес- ку (в присутствии И. Инкульца) заверения о том, что Румыния явля­ется союзником СССР и обязательно оформит это положение зак­лючением договора о взаимной помощи, полпред выехал в Москву. 27 марта Островский в сопровождении Литвинова быш принят Ста­линым, в кабинете которого находились также Молотов, Каганович, Ворошилов и Микоян.60 Беседа, продолжавшаяся около часа, всели­ла в Островского новые надежды. Он сообщил своему румынскому коллеге, что остается на своем посту «до реализации некоторый пла­нов».61 По всей вероятности, в Кремле полпред получил полномо­чия на заявление, которое он сделал министру иностранных дел ме­сяц спустя: «<...> Если бы румыны предложили нам возобновить переговоры, прерванные уходом Титулеску, или начать заново пере­говоры согласно заявлению Татареску, мы бы приняли это предло­жение к добросовестному изучению в духе максимальной благоже­лательности».62 Вряд ли в Москве рассматривали этот демарш иначе, нежели тактическую уловку с целью затруднить сближение Румынии с Польшей и Югославией.

Реакция румынской дипломатии быша предсказуемой: преодо­лев интимность времен Титулеску, она в ответ требовала от СССР признания целостности государства. В. Антонеску заявил, что Ру­мыния желала бы заключить с Советским Союзом «договор о друж­бе, наподобие итало-югославского». Такой договор «необходимым образом должен был бы содержать, как основу, признания де-юре присоединения Бессарабии к Румынии».63 Политбюро без промед­ления запретило «связывать переговоры о том или ином пакте с вопросом о Бессарабии».64 Попытка французов убедить Москву в том, что настал момент ухватиться за предложенную Бухарестом румынами «руку дружбы и укрепить связи, соединяющие две стра­ны, укрепляя тем самым гарантии мира», успеха не имела.65 «Сме­хотворные предложения Антонеску о легализации захвата Бессара­бии» Литвинов расценил как ведущие лишь к расторжению «джен­тльменского соглашения», в соответствии с которым ни одна из сторон не затрагивает сложившегося положения.66 К осени 1937 г. с идеей пакта румыно-советской дружбы было покончено. Тем са­мым во многом был предрешен мюнхенский исход международных кризисов наступающего 1938 г.

Полпреду оставалось бессильно наблюдать за крахом европей­ского порядка, разрушением конституционного режима в Румы­нии и нарастающем терроре в собственной стране. Отзыв Остро­вского из Бухареста становился делом ближайшего будущего. В июне 1937 г. были арестованы Крестинский (двумя месяцами ранее сня­тый с поста первого заместителя наркома) и заведующий 2-м За­падным отделом Штерн. Во второй половине 1937 г. были отозва­ны полпреды в Германии (Юренев), Турции (Карахан), Австрии (Я. Подольский), Испании (Розенберг), Дании (Тихменев), Вен­грии (Бекзадян), Латвии (Бродовский), Литвы (Б. Подольский), Гре­ции (Кобецкий), Норвегии (Якубович), Польши (Давтян), Финлян­дии (Асмус). В хорошо известном Островскому внешнеторговом ве­домстве вслед за наркомом Розенгольцем были арестованы почти все его заместители, а большинство торгпредов вызвано в Москву.67 Осенью 1937 г. Бухарест пришлось покинуть первому секретарю полпредства Белько.

Жизнелюбивый человек и проницательный аналитик, полпред, должно быть, утратил к тому времени особые иллюзии относительно «коллективной безопасности» и эволюции советского строя. В про­шлом сторонник Троцкого, проведший полтора десятилетия за гра­ницей, на протяжении последних лет тесно общавшийся с «Иваном

Константиновичем» — всесильным шефом румынской полиции Ин- кулецом, он был идеальным кандидатом на казнь.

Островский попытался спастись. В начале октября 1937 г. он дал знать в Париж своему старому знакомому Мустафе Ибрагимо­ву, что «он тоже хочет остаться за пределами России, если отыщет способ правового обеспечения своего гражданского и материаль­ного положения», и просил дать ему совет.68 Не располагая сред­ствами для поездки в Бухарест, Ибрагимов обратился за помощью к резиденту польской разведывательной сети «Пилигрим», который обещал всяческую помощь, включая предоставление Островскому польского паспорта.69 По просьбе Ибрагимова, Халил Хотин, лич­но знавший Островского по прежним временам, приехал из Стам­була в Париж и, получив подробные инструкции, отправился в Бу­харест. В середине декабря он несколько раз встречался с Остро­вским, после чего вернулся в Стамбул.

В начале января 1938 г. Хотин получил от Островского новую просьбу о помощи. Полпреда вызывали в Москву. В печати сооб­щалось, что после образования кабинета профашистской нацио­нально-христианской партии присутствие советского посланника не считается полезным.70 Сведения о контактах Ибрагимова с со­ветским полпредом между тем достигли реферата «Восток» в Вар­шаве, где решили завербовать Хотина и вступить в прямой контакт с Островским. В дело был вовлечен и посланник Польши в Румы­нии М. Арцишевский, который пригласил коллегу к себе на завт­рак. 19 января у Арцишевского Островского ожидали ротмистр Ба- линьский и капитан Папроцкий. По их свидетельству:

«Островский производил впечатление очень нервного и при­давленного человека. Его состояние еще больше ухудшилось после сообщения посланника Арцишевского о получении из МИД депеши об отзыве посланника СССР Островского в Мос­кву вследствие якобы имеющихся у него контактов с троцкист­ской оппозицией.

На завтраке представители Центра не делали Островскому ни­каких предложений и удовлетворились личным знакомством, что в последующем помогло бы им в беседах на нейтральной почве».

Нетрудно себе представить, сколь унизительным был для Остро­вского завтрак в польской миссии. Попасть в руки иностранной спецслужбы, по-видимому, совершенно не входило в его намерения. Он не пожелал впредь видеться с завербованным поляками Хоти- ном, поручив своей связной (молодой женщине по фамилии Лутц) передать ему, что «обстановка изменилась» и помощь более не тре­буется. Поляки терялись в догадках: «Островский либо получил га­рантии безопасности (что мало правдоподобно), либо остается на каком-то заграничном посту, либо еще ранее получил убежище в каком-либо государстве. В любом случае, в настоящий момент вести переговоры об убежище он не желает». Позднее Ибрагимов быш убеж­ден, что решение Островского объяснялось тем, что он желал иметь дело только с ним. Но в те дни Ибрагимов, введенный в заблуждение польским резидентом в Париже, молчал. «Не имея сведений от меня, мой друг прождал около 15 дней и наконец бросил все и уехал в Москву».71 Это случилось 4 февраля 1938 г.

Временный поверенный в делах СССР в Румынии — прибывший в Бухарест несколькими неделями ранее советник Ф. Бутенко исчез че­рез два дня после отъезда Островского. Он не стал ни искушать судь­бу, ни чураться связей с иностранными разведками и уже через две недели давал в Риме интервью «Giornole d’ltalia». Помимо прочего Бутенко рассказал, что 3 февраля из Вены прибыш и занял третий этаж полпредства некий «подозрительный индивидуум», назвавший себя Тарамановым (Тормановым).72 Это обстоятельство должно бышо за­ставить Островского более не откладывать окончательный выбор. На его решение, наверное, повлиял и ложный сигнал о наступле­нии «оттепели», поданный январским пленумом ЦК ВКП(б).

.По возвращении в Москву Островскому оставалось жить со­всем немного. Сведения о его многолетнем пребывании в заключе­нии в Норильске (чуть ли не до 1953 г.), по всей вероятности, невер­ны. К тому времени, когда ГУГБ МГБ СССР разобралось в трофей­ных польских документах, М. С. Островского уже не бышо в живых. После войны его вдову, кажется, оставили в покое.

О. Н. Кен

Из сборника «РОССИЯ В XX ВЕКЕ», изданного к 70-летию со дня рождения члена-корреспондента РАН, профессора Валерия Александровича Шишкина. (Санкт-Петербург, 2005)

Примечания

  1. В частности, его имя не упоминается в изданиях «Дипломатического слова­ря». О вероятной причине умолчания см. в заключительной части статьи. Наибо­лее полная биографическая справка опубликована А. Колпакиди в книге: А. Бар­мин. Соколы Троцкого. М., 1997. С. 501.
  2. По утверждению будущего маршала Ж. де Латтра де Тассиньи, Островский служил в кавалерии, причем являлся «начальником штаба армии Ворошилова» (Note sur l’evolution possible des relations entre la France et l’URSS, Paris, 25 oct. 1932 // J. de Lattre. Ne pas subir: ecrits 1914—1952. Paris, 1984. P. 134). Де Латтр, склонный преувеличивать военный статус Островского, вероятно, таким образом воспринял ссылку на должность комиссара штаба армии или дивизии. В своих заметках де Латтр даже называл Островского «правой рукой Ворошилова». По всей вероятности, у Островского действительно были личные отношения с Во­рошиловым (см.: H. Ragsdale.The Butenko Affair: Documents from Soviet-Romanian Relations in the Time of the Purges, Anschluss and Munich // The Slavonic and East European Review. Vol. 79. No. 4 (Oct. 2001). P. 716).
  3. Guelton. Jean de Lattre de Tassigny et les relations franco-sovietiques au debut des annees trente // Revue Historique des Armees. 2002. No. 2. P. 3—10. Благодарю преподавателя военной школы Сен-Сир Ф. Дессберга, обратившего мое внима­ние на эту исключительно ценную работу.
  4. P. 7.
  5. Работа Островского в области сбыта нефтепродуктов предполагала частые поездки в Испанию, Бельгию и другие европейские страны. О другом работнике «Нефтесиндиката» (который «керосина сроду не видел, кроме как в лампах»), впоследствии — военном советнике при Гоминдане см.: В. Серж. От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера. М.; Оренбург, 2001. С. 222.
  7. Palairet to J. Simon, Bucharest, June 21, 1934. — Public Record Office (далее— PRO). FO / 371 / 18328 / N3808. Возможно, Литвинов имел в виду советника берлинского полпредства С. С. Александровского, который в середи­не 1934 г. был направлен посланником в ЧСР.
  8. Отчет Э. Чиунту Н. Петерску-Комнену, 4. 7. 1938 // Советско-румынские отношения 1917—1941. Документы и материалы (далее — СРО: ДиМ). В 2 т. Т. 2: 1935—1941. М., 2000. С. 200. О «джентльменском соглашении» см.: М.Д. Ере- щенко. Румыния между Германией и Советским Союзом: политика без иллю­зий // Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. 1939—1941 гг. / Отв. ред. В. К. Волков, Л. Я. Гибианский. М., 1999. С. 335.
  9. Письмо Н. Н. Крестинского М. С. Островскому, 26. 12. 1934 // СРО: ДиМ. Т. 1: 1917-1934. М., 2000. С. 430.
  10. По другим данным — в Петербургском психоневрологическом институте.
  11. Письмо М. С. Островского Н. Н. Крестинскому, 29. 10. 1936 // СРО: ДиМ. Т. 2. С.108.
  12. Письмо Н. Н. Крестинского М. С. Островскому, 21. 2. 1935. — АВП РФ. Ф. 0125. Оп. 17. П. 111. Д. 2. Л. 12.
  13. Raport J.Kowalewskiego do Szefu Oddziaiu II Sztabu Giуwnego, Bukareszt, 17. 6.1935. — Archiwum Akt Nowych (далее — AAN). Sztab Giуwny / 616 / 173 / 535. В 1928-1933 гг. Я. Ковалевский являлся военным атташе Польши в Мос­кве, в 1933-1937 гг. — в Бухаресте. Будучи превосходным разведчиком и диплома­том, он пользовался доверием Пилсудского и уважением в НКИД (см.: О. Кен. Москва и пакт ненападения с Польшей (1930-1932). СПб., 2003. С. 115).
  14. К тому же в июне-июле 1935 г. Москва наотрез отказалась от обсуждения с договоров взаимной помощи с Литвой и Латвией.
  15. Письмо М. М. Литвинова М. С. Островскому, 29. 06. 1935 // СРО: ДиМ. Т. 2. С. 21. «Я, признаться, подозревал, что Титулеску рано или поздно загово­рит о каком-либо пакте, но его нынешний план превосходит мои опасения» (Там же).
  16. См.: B. Lingu. Romania and Great Powers, 1933—1940. Durham and L., 1989. P. 60-64.
  17. Письмо М. С. Островского М. М. Литвинову, 19. 11. 1935 // СРО: ДиМ. Т. 2. С. 37-38. По всей вероятности, эта аргументация была представлена Остро­вским и в телеграмме НКИД от 16 ноября, которая известна лишь в извлечениях (ДВП СССР. Т. 18. С. 666).
  18. Политбюро ЦК РКП(б)—ВКП(б) и Европа: Решения «особой папки». 1923-1939 / Ред. Г. Адибеков и др. М., 2001. С. 332.
  19. Запись беседы М. С. Островского с Н. Титулеску, 27-28. 11. 1935 // СРО: ДиМ. Т. 2. С. 45.
  20. Письмо М. М. Литвинова М. С. Островскому, 13. 12.1935 //Тамже. С. 51-53.
  21. января 1936 г. эта позиция была одобрена Политбюро (Политбюро ЦК РКП(б)-ВКП(б) и Европа. С. 334).
  22. Письмо М. М. Литвинова М. С. Островскому, 13. 1. 1935 // СРО: ДиМ. Т. 2. С. 58-59.
  23. Письмо М. М. Литвинова М. С. Островскому, 13. 12. 1935. Там же. С. 51.
  24. Zpmva J. Seby MZV, Bukurest’, 18. 03. 1936 // Eeskoslovenska zahranieni polityka v roce 1936. Sv. 1 (далее - EZP:1936 / 1). Praha, 2003. S. 263. Советская запись этой беседы не обнаружена. В середине марте Островский выехал в Мос­кву. Согласно сообщению чехословацкого посланника в Бухаресте, это произош­ло по инициативе самого полпреда, согласившегося с просьбой Титулеску; не менее вероятно, что он был вызван для обсуждения ситуации, созданной рати­фикацией франко-советского договора и одновременным расторжением Герма­нией Локарнских соглашений.
  25. Raport B. Kwiecinskiego do Szefu Oddziaui II Sztabu Guwnego, Praga, 30. 6. 1935. - AAN. Sztab Guwny/616/236/428-429; Zprava J. Seby MZV, Bukurest’, 20. 3. 1936// EZP: 1936/ 1. S. 271.
  26. Zapis o rozhovorech E. Benese z princem-regentem Pavlem, kralem Carolem II aN. Titulescu, [11. 06. 1936] // S. 472.
  27. Телеграмма H. Титулеску в МИД Румынии, Женева, 30. 6. 1935 («только для Его Величества короля и Председателя Совета министров») // Там же. С. 68-69. Рассказывая чехословацкому министру иностранных дел о беседе с Титулеску, Литвинов дополнил свою аргументацию тезисом о том, что советские претензии на Бессарабию будут полезны как обоснование советского вмешательства в случае немецкого вторжения в Румынию, что можно считать предвосхищением польско­го сценария сентября 1939 г. (см.: Zaznam rozhovoru K. Krofty s M. M. Litvinovem, • eneva, 2. 1936// EZP: 1936/1. S. 537).
  28. Письмо H. H. Крестинского М. С. Островскому, 13. 1935 //Тамже. С. 71.
  29. И без того, при несопоставимости сил двух государств и их непосредствен­ном соседстве, полагал преемник Титулеску, «договор о взаимопомощи означал бы <...> одностороннюю помощь Румынии со стороны России, то есть рус­ский протекторат» (Запись беседы В. Антонеску с М. М. Литвиновым, Женева, 25. 5. 1937//Тамже. С. 145).
  30. D’Ormesson a Delbos, Bucarest, 15. 6. 1936 // Document diplomatiques franjais 1932—1939 (далее— DDF). 2e T. II. P. 459.
  31. List J. Kowalewskiego do SzefU Oddziaui II Sztabu Guwnego, Bukareszt, 18. 6. 1935. — AAN. Sztab. Guwny/616/173/541; List J. Kowalewskiego do Szefu Oddziauu
  32. Sztabu Giownego, Bukareszt, 26. 7. 1935. — Ibid /
  33. Письмо М. М. Литвинова М. С. Островскому, 1. 6. 1935. — АВП РФ. Ф. 0125. Оп. 17. П. 111. Д. 2. Л. 27. Действительно, в 1935 и 1936 гг. полпредство в Румы­нии не получало сколько-нибудь значительных «специальных» средств на опла­ту информаторов и субсидирование прессы (см.: S. Dullin. Des hommes d’influences: Les ambassaduers de Staline en Europe 1930—1939. Paris, 2001. P. 209).
  34. В октябре 1935 г. советские летчики и парашютисты приняли участие в авиационном слете в Бухаресте, проводившемся королевским аэроклубом.
  35. Письмо М. С. Островского М. М. Литвинову, 2. 1. 1936. — АВП РФ. Ф. 0125. Оп. 18. П. 112. Д. 1.Л.23.
  36. Самсонович пояснил, что Генштаб с апреля 1935 г. ожидал от СССР как «великой державы» проявления инициативы об обмене военными атташе (За­пись беседы М. С. Островского с Н. Самсоновичем, 21. 9. 1936 // СРО: ДиМ. Т. 2.С. 91)
  37. Письмо Н. Н. Крестинского М. С. Островскому, 13. 10. 1936 (№ 2255). — АВП РФ. Оп. 18. П. 112. Д. 2. Л. 17.
  38. Письмо М. С. Островского Н. Н. Крестинскому, 17. 6. 1936. — Там же. Д. 1. Л. 178—177.
  39. Письмо Б. Д. Виноградова Д. Г. Штерну, 24. 12. 1935. — Там же. Л. 4.
  40. — Там же. Л. 92.
  41. Письмо Б. Д. Виноградова Д. Г. Штерну, 24. 12. 1935. — Там же. Л. 5. Эта жалоба особенно показательна, поскольку с конца 1933 г. ВОКС возглавлял быв­ший полпред СССР в Чехословакии А. Я. Аросев.
  42. Письмо М. С. Островского Н. Н. Крестинскому, 29.6. 1936. — Там же. Л. 180.
  43. О сходный призывах полпреда СССР в Чехословакии С. С. Александров­ского (расширением сотрудничества с ЧСР и Румынией «укреплять хребет че­хам») см.: О. Кен. Чехословакия в политике Москвы (1932—1936 гг.) // Россия XXI. 1997. № 1—2. О трагической судьбе Александровского см.: А. Остальский. Жизнь и смерть дипломата // Вовремя. 1999, 12 апреля.
  44. Письмо М. С. Островского Г. Я. Бежанову, 29. 6. 1936. — АВП РФ. Оп. 18. П. 112. Д. 1.Л. 200.
  45. Коммюнике Совета министров Румынии, 16.7.1936 // СРО: ДиМ. Т. 2. С. 73.
  46. Письмо М. М. Литвинова М. С. Островскому, 13. 11. 1936 // ДВП СССР. Т.19.С. 565.
  47. К проекту договора о взаимопомощи между Румынией и СССР, Монтре, 21. 7. 1936 // СРО: ДиМ. Т. 2. С. 82—83.
  48. Ранее высказанные на этот счет соображения (О. Кен. Указ. соч. // Россия XXI. 1996. № 11—12. С. 104—112) подтверждает недавно опубликованное поста­новление Политбюро от 4 мая 1935 г. Оно предписывало: «В пакте должно быть ясно сказано, что помощь против нападения на территорию СССР и Чехослова­кии оказывается лишь в тех случаях, когда на помощь жертве нападения высту­пает и Франция» (Политбюро ЦК РКП(б)-ВКП(б) и Европа: Решения «особой папки». С. 326).
  49. Телеграмма В. Антонеску в МИД Румынии, Женева, 30. 9. 1936 // СРО: ДиМ. Т. 2. С. 96.
  50. Закулисная история «реконструкции кабинета» подробно изложена в за­писке Островского Штерну от 31 августа (АВП РФ. Ф.0125. Оп.18. П. 112. Д.1. Л. 271-272).
  51. Письмо М. С. Островского Н. Н. Крестинскому, 29. 10. 1936 // СРО: ДиМ. Т. 2. С. 108-109.
  52. См.: Запись беседы М.С. Островского с И. Инкулецом, 16. 7. 1936 // Там же. С. 78.
  53. Письмо М. М. Литвинова М. С. Островскому, 13. 11. 1936 // ДВП СССР. Т. 19. С. 566-567.
  54. Телеграмма Э. Чиунту в МИД Румынии, 16.2. 1937 // СРО: ДиМ. Т. 2. С. 116.
  55. «Титулеску очень зол на Вас за Вашу веру в короля и Татареску», — не преминул сообщить Литвинов Островскому (Письмо М. М. Литвинова М. С. Ост­ровскому, 13. 6. 1937 // Там же. С. 148).
  56. Наряду с некоторыми нюансами в докладах Островского заслуживает вни­мания следующий эпизод. Встретившись с польским атташе вскоре после смер­ти Пилсудского, Островский уклонился от обсуждения политической конъюнк­туры и вместо этого «начал говорить в самых превосходных степенях о г-не Мар­шале, сравнивая его с Лениным. Следует признать, что говорил он хорошо и, по моему впечатлению, искренне» (List J.Kowalewskiego do Szefu Oddziaiu II Sztabu Gibwnego, Bukareszt, 18. 1935. - AAN. Sztab Gtf>wny/616/173/541).
  57. Ср. почти противоположные оценки румыно-польских отношений в пись­мах Островского Литвинову 3и31 января 1937 г. (АВП РФ. Ф. 0125. Оп. 19. П. 114. Д. 1.Л. 424, 352).
  58. Запись М. С. Островского «Завтрак у Антонеску (МИД)», 25. 10.1936. - Там же. Оп. 18. П. 112. Д. 1. Л. 351.
  59. Письмо М. С. Островского М. М. Литвинову, 3. 1. 1937. - Там же. Оп. 19. П. 114. Д. 1.Л. 428.
  60. Dullin. Op. cit. P. 242-243.
  61. См.: Запись беседы М. С. Островского с В. Антонеску, 1. 3. 1937. - АВП РФ. Ф. 0125. Оп. 19. П. 114. Д. 1. Л. 314.
  62. Посетители Кремлевского кабинета И. В. Сталина: Журналы (тетради) за­писи лиц, принятых первым генсеком, 1924-1953 // Исторический архив. 1995. № 4. С. 47.
  63. Телеграмма Э. Чиунту в МИД Румынии, 16.2. 1937//СРО: ДиМ. Т. 2. С. 135.
  64. Запись беседы М. С. Островского с В. Антонеску, 28.4. 1937 //Тамже. С. 141.
  65. Телеграмма В. Антонеску в миссию Румынии в СССР, 29. 4. 1937 // Там же. С. 143.
  66. Политбюро ЦК РКП(б)—ВКП(б) и Европа. С. 351.
  67. Coulondre a Alphand, Moscou, 4. 05. 1937 // DDF. 2e T. V. P. 669.
  68. Письмо М. М. Литвинова М. С. Островскому, 8. 8. 1937 // СРО: ДиМ. Т. 2. С. 168.
  69. См.: Dullin. Op. cit. P. 334-338; А. И. Микоян. Так было: Размышления о минувшем. М., 1999. С. 337.
  70. М. Ибрагимов пользовался влиянием в турецких правительственных кру­гах, в частности у министра внутренних дел.
  71. Этим резидентом являлся Виктор Васильевич Богомолец (1895 — позднее 1940), уроженец Киева, с 1920 г. сотрудничавший также с Intelligence Service (Предисловие к описи фонда № 221 Центра хранения историко-документаль­ных коллекций (в настоящее время — в составе Российского государственного военного архива) (далее — ЦХИДК / РГВА).
  72. The Times. 1938, 12
  73. [Копии писем и материалов Ибрагимова, Папроцкого и других лиц на польском и французском языках, б/д]. - ЦХИДК/ РГВА. Ф. 453. Оп. 1. Д. 1. Л. 8-11, 14-15, 21-23, 32-34. О «деле Островского» впервые упомянуто в книге: A. rep^sti.Wywiad polski na ZSSR 1921-1939. Warszawa, 1996. S. 203-204.См.: Lord Perth to A. Eden, Rome, Febr. 18, 1938. - PRO. FO / 371 / 22286 / N887. В личном письме министру иностранных дел Румынии, отправленном Бутенко из Рима, Торманов без обиняков именовался «агентом ГПУ» (H. Ragsdale. Op. cit. P. 707).
Читайте также:
О проекте     Авторам     Реклама     RSS
2013-2021 © Полная или частичная публикация материалов сайта Тайны истории для печатных изданий разрешена только с письменного разрешения редакции, для Интернет-изданий – при условии установки в тексте, не далее второго абзаца, не закрытой для поисковых систем активной гиперссылки.
    • Рейтинг@Mail.ru